И потекли дни в ожидание первых сообщений от сынов. Вести стали приходить быстро. Сначала письма, в основном от Ивана. Он каждую неделю подробно отчитывался за себя и за Гришку, посвящая Марусю во все дела молодого солдата. Направили их, слава Анашкину и военкому, в дислоцирующуюся в районе ту самую часть, проходили они школу молодого солдата, готовились к присяге. Служить им предстояло водителями: Ивану на колёсном БТР, Гришке – на гусеничной БМП – боевой машине пехоты.

С Бродовыми туда попали ещё три устьинских парня, и родители отправились на присягу сыновей в выделенном Лашковым совхозном ПАЗике.

Маруся стояла в группе гостей, смотрела, как присягают сыновья и отирала невольные слёзы платочком.

Перед новогодними праздниками ребятам удалось позвонить Марусе по телефону; сообщили, что под Новый год приехать не могут: заняты в концерте для командного состава, а дают им увольнительную на два дня, на 1 и 2 января, жди, Маруся! Всё, конечно, было приготовлено, включая Аграфенины пироги и холодец. И девчонки Лозовые тут как тут,  и  школьные друзья.

Короче говоря, пошла у Бродовых служба без проблем. Маруся встречала их по выходным и редко когда они не могли приехать в родной дом. Вы спросите, конечно, насчёт дедовщины. Самых наглых дедов устьинские отвадили быстро: встанут кучкой, спина к спине, как древние славяне в битве с врагами, плюс Ивановы кулаки – поди их тронь, заставь сапоги чистить дедам или ещё что делать: пахать на вас ищите покорных, а от нас отвалите. И отвалили.

Писем  Иван уже не присылал, сами являлись регулярно. Маруся успокоилась: дети под боком, привыкла, повеселела. Так прошло полгода. И вдруг никто не позвонил, не приехал. Ну, ладно, решила Маруся, мало ли какие дела, в следующий выходной явятся.

Но и в следующие выходные – никого. Мать забеспокоилась, попыталась дозвониться до дежурного по части. Удалось, но он ничего не сообщил, сказал только, что ефрейтор Иван Бродов и рядовой Григорий Бродов находятся в местной командировке и в таком месте, где отсутствует телефонная связь, только радио.

- Так передайте им, пусть напишут! – Но в трубке уже раздались короткие гудки. Маруся потерпела пару недель, подождала – ни писем, ни звонков, и собралась на приём к командиру части. Сидела в субботу вечером, пила чай с Аграфеной, обсуждала свои проблема и вдруг в сердцах хлопнула себя по колену.

- Ты чего, Маш? – спросила соседка.

- Как же я сразу не сообразила! Нынче поздно уже, я завтра с утра навещу наших баб, чьи сыновья служат вместе с моими!

- И то дело, Ну, ты мудра, мать, конечно, и ездить никуда не надо.

Утром Маруся, не позавтракав, поспешила к односельчанам и у магазина встретила Никиту Ерохина, служившим с Бродовыми в одной части. Увидела, сердце заколотилось.

- Никита! – Кинулась к нему, - Погоди! Здравствуй. Где мои-то?! Которую неделю нет их. Случилось что?

Никита смутился, отвёл глаза. Она его теребит, а он глазами хлопает. – Да не молчи ты, говори, скажи матери, что знаешь про них?!

- Да это, тёть Марусь, да с ними ничего. В командировке они. На учения в Сибирь послали. Доедут до места, напишут.

- А ты что же не с ними?

- Я? Мы это… тут…. Нас оставили….  Мы же на охране столицы вообще…

- Почему их, почему?

- Как самых лучших, тёть Марусь.

- Не ври, я прошу, не ври! Я пойду к вам, мать спытаю, она знает, поди, не соврёт.

Никита опустил голову, молчал. Потом выдавил с трудом:

                                                             282

- Не ходи, тёть Марусь, не надо. Я скажу сам. Ванька с Гришкой добровольно записались в заграничную командировку. Согласились как отличники боевой и политической подготовки. Прямо рвались в бой.

- В Афганистан?!

- Не знаю. Слух прошёл, вроде бы к неграм, в Африку.

- А что ж ты ко мне не пришёл, ничего не сказал.

- Не велели. Строго запретили разглашать государственную тайну.

- Как же… что же мне-то  теперь делать?

- Да они напишут, обязательно. Им с дороги нельзя посылать письма обычной почтой, а как прибудут на место, обязательно наша  почта принесёт вам от них конвертик.

Расстроенная, разбитая, в слезах, не видя дороги, побрела Мария Бродова домой, повесила плащ на крючок, упала в угол на колени перед иконами и молилась, не поднимаясь, пока солнце не заглянуло в окно с правой, западной стороны дома. Только тогда она встала, наскоро перекусила, сходила к Аграфене, поплакала ещё там и отправилась на вечернюю службу в храм к отцу Павлу. Аграфена с ней. Добрались на попутке, в храме Маруся подала записки о упокоении близких, о здравии сыновей, вписав рядом с их именами своё и Аграфенино, Владимира, Нину, Георгия, Галину, Александра и Людмилу, то есть Лашковых, Чистяковых и Клименко (Клим в крещении был Александром). После службы до дому добрались на автобусе, повезло: почти не пришлось ждать на остановке, и ужинали и чаёвничали допоздна у Маруси.

Утром  пораньше  (заранее  договорилась  на  комплексе  о  подмене)  она пришла в

контору, доложила о беде Лашкову и попросила машину до воинской части. Владимир Иванович позвонил её командиру и попросил принять Бродову как мать солдат, проходивших службу в его  в части. Потом вызвал своего водителя и поручил ему доставить Марию Николаевну в часть и обратно.

Генерал разговаривал с Марией строго, но вежливо и без обиняков. Да, объяснил он, мы сейчас отправляем армейские подразделения за рубеж. Только сформированные из добровольцев; никакого принуждения не делаем. Ваши сыновья изъявили желание сами, без понукания, написали заявления. Вот – он открыл сейф, извлёк из него зелёную папку, обычную конторскую, раскрыл её и протянул Марии из неё два листочка. – Читайте.

Маруся быстро пробежала  глазами написанные как под копирку заявления братьев Бродовых: «Прошу зачислить меня в воинское подразделение для выполнения интернационального долга… обязуюсь не разглашать...», подписи одного и другого.

- А куда  их отправили? В Афганистан? Почему вы не можете сказать мне правду?

- Я всё по порядку вам рассказываю, даже больше, чем положено. Первое: дело это добровольное, я уже вам доложил. Второе: интернациональный долг СССР выполняет не в одном Афганистане. И третье: сообщить вам, в какую страну отправлена группа советских воинов, в которую записались ваши сыновья, я не имею права, вы тут хоть растерзайте меня, хоть слезами облейтесь. Это строжайшая государственная тайна. И потом, даже если бы я хотел, я не могу ничего вам сказать, потому что мне этого знать не положено. Адреса отправки определяют там, - он потыкал указательным пальцем в потолок, - и всё строго засекречено. Мне доступа туда нет. Всё. Ждите весточки от сыновей и простите меня, у меня нет больше времени для вас. До свидания, всего хорошего. 

На ватных ногах дошла, не помнит, как, Маруся до машины. Сквозь слёзы она видела марширующих на плацу солдат, через ворота выехало несколько БМП, прошли, смеясь, солдатики – «Вот и мои так здесь маршировали и ходили, смеялись и пели… Где ж они теперь, сыночки мои…» - и слёз унять не могла.

Письмо, наконец, забелело в почтовом ящике. Маруся чуть не сорвала его с калитки, доставая весточку. Она присела на крыльце и трясущимися пальцами вскрыла конверт. В нём оказались два листочка, от Ивана и Гриши, и фотография: оба в шлемах, с
 

                                                            283

 автоматами, улыбка на все тридцать два, стоят сбоку БМП, и номера и все надписи на борту машины тщательно замазаны чёрным фломастером.

Ваня писал спокойно, ласково; Марусе показалось, что не она читает его строки, а он стоит сзади и нашёптывает ей умиротворяющие душу слова. А Гришка зубоскалил и острил, шутил и балаболил, слал привет девчонкам Лозовым, обещая им привезти из командировки тюльпанов. И ни слова о том, где они, что и как. «Маруся, не вибрируй за нас, - трындел Гришка, - жрачки полно, высыпаемся, зубы чистим, в баню ходим регулярно. Паримся здесь крепко. А потом стучим по струнам. Поём Высоцкого, Окуджаву, Чистякова и Визбора и кое-что своё. «И кое-что ещё, о чём вам знать не надо, и кое-что ещё, о чём вам знать нельзя!» Целую, Марусечка, мамка моя родная! Твой сын хулиган Гришка».

Маруся перечитывала письма  весь вечер, а с утра на комплексе опять читала урывками, используя свободные минуты на работе; присаживалась и снова слышала голоса сынов. А когда домой собралась, убрала конверт за ворот блузки, несла его на груди у сердца и всё трогала рукой – там ли оно, письмецо заветное, не обронила ли его по пути. И дома перечитывала, и вслух читала зашедшей на огонёк Аграфене, обсуждала с ней каждое словечко сыновей и разглядывала с соседкой фотографию. Потом достала скромный домашний альбом, куда перекочевали старые снимки всей Бродовской фамилии из традиционной деревенской рамы, стала перебирать фотографии Вани и Гриши. И уже ближе к полночи, простившись с Аграфеной, села сочинять детям ответное послание. Обратный адрес на конверте был странный: две буквы и несколько цифр. Но Маруся, помня слова начальника части о секретности сыновней службы, посчитала, что цифрами тоже соблюдается эта самая секретность.

Наутро отнесла конверт к конторе, опустила его в почтовый ящик у входа, зашла к Лашкову, показала письмо от ребят, посетовала, что не указали, где они служат.

- Как не указали? Ты, Мария Николаевна, недогадливая стала. Гришка хитёр, обошёл простофилю-цензора, указал тебе, где они с Иваном.

- Как указал, где? – встрепенулась Маруся.

- Вот, гляди, он пишет, что привезёт девчонками из командировки тюльпанов. Это ж прямое указание на местность! Где ты, думаешь, растут тюльпаны?

- Дык в Голландии, знаю, в теплицах. Там ребята разве?

- Да ты что, мать?! Тюльпаны, гэта,  и маки в степях растут и в пустынях в Таджикистане и в Афганистане. В Афгане твои пацаны, вот где. - Маруся охнула и прижала руки к груди. – Те-те-те! Погоди за сердце хвататься. Всё будет путём. Моли Бога, чтобы живыми-здоровыми воротились, гэтак, домой твои хлопцы. – И засмеялся. – А в  Голландии, между прочим, коровы по девять тысяч килограммов молока дают за год, одна к одной.

- Кормите их вволю, и у нас молоком зальётесь. Да о племени пусть зоотехники заботятся. Вот и вся наука.

- Ну, ты же в неё не пошла.

- У меня теперь одна наука: сыновей живыми дождаться, да самой бы не помереть.

- Ну ты уж скажешь, Мария Николаевна! Зачем ты так?

- Да вот так, Володя, вот так.

- Поживи ещё маненько, Маша! При Михаиле Сергеевиче теперь подыматься начнём, вон что обещает, НЭП как бы возродить, волю дать коммерции.

- Да, уж мы за послевоенные-то годы обещаниями закормлены досыта, только что-то роста  надоев не видать. Спасибо тебе, Иваныч,  за разгадку Гришиного письма, спасибо. Пойду я, на комплекс пора.

- Бывай, Мария Николаевна, не думай о плохом, всё обойдётся. Ещё на свадьбах у твоих героев погуляем! – Улыбчиво проводил её Лашков, а когда дверь за ней закрылась, посуровел лицом и протянул:

                                                             284

- Да-а-а-а! – И, поглядывая на дверь, быстро перекрестился. – Спаси и сохрани их, Господи!

А Маруся стала чаще, как могла, посещать храм и простаивать там долгие  часы служб, заказывать молитвы о здравии воинов рабов Божьих Ивана и Григория.