Гришка Бродов добился-таки своего: в комсомол его приняли большинством голосов. Вступил он в эту молодёжную организацию не потому, что был фанатически предан коммунистической идее, а потому, что если что-то или кто-то вставали на его пути к цели, он, кровь из носу, добивался того, чего хотел.

- На хрен он мне нужен, этот комсомол! – бросил он брату в одной из ночных дискуссий, подпрыгнул на кровати так, что хрястнула сетка.

-А зачем тогда ломишься туда?

- Хочу и ломлюсь. Чтобы знали, вот!

- Что и кто это знали?

- Все, кто против. Пусть знают, что Гришка Бродов – вездеход!

- Понятно, - хмыкнул Иван, - не проколи покрышки, Брод-вездеход.

- А мы на гусеницах. Вперёд и тама!

- Спи, торчок.

- Сам такой.

Иван знал, что Гришку лучше не задевать, его слово всегда будет последним, поэтому он промолчал.

До мартовского собрания Григорий Бродов вёл себя идеально, совался во все общественные мероприятия: и стенгазету помогал разрисовывать, и к новому году готовить с ансамблем программу, и на занятиях являл образцы прилежания и поведения. Если педагогу нужны были учебные пособия, Гришка немедленно кидался на помощь, притаскивал их в аудиторию,  развешивал плакаты. В общем, удивлял всех.

Но по неугомонности и вездесущности своей он ловил своим слегка покрупневшим носом с образовавшейся небольшой горбинкой всякое  малейшее отклонение жизни от нормы, словно рыбка, кидавшаяся сразу к более тёплой струйке, возникшей в потоке.

Вот так он пронюхал о налёте на тайное производство бабки Бузырихи. Этот экшн отвратил его от пития надолго, его передёргивало от одного воспоминания. Но у Гришки не было воли заткнуть нос, обладавший тонким чутьём,  и он навёл Бродова на жилу, вызвавшую у него жгучий интерес: фарца!

Не будем объяснять подробности, «не до горячего», как говорил наш однокашник Эдик Дудин, потрясный барабанщик-любитель и доминошник. В общем, неведомыми путями Гришка стал обладателем модерновых джинсов. У него даже походка изменилась,  стала какой-то вызывающей и, казалось, фирменный лейбл нахально дёргался на заднице. А на лице кривилась усмешка.

                                                             258

Гришка покрутился в джинсах один день и влез в свои обыденные штаны. И на вопросы пацанов где взял, приглядываясь к интересующимся,  отвечал односложно: мать на рынке купила. Выбрал одного, на его взгляд самого платёжеспособного, и невзначай пожаловался, что джинсы ему великоваты, но дарёному коню, мол, в зубы не смотрят.

- Слушай, продай их мне, а? Продай, сколько они стоят? Гришка заломил цену и сказал покупателю:

- Думай до завтра. Надумаешь, принесёшь башли, получишь джинсы. – Так провернул он первую операцию, которая нынче называется частным бизнесом,  а в то время это была чистой воды спекуляция, за которую можно было запросто схлопотать отсидку.

Автору кажется, что все эти гришки из минувшего торгуют нынче шмотьём и продуктами, принуждая нас втридорога приобретать портки и  покупать горький хлеб. А, может, и правят банками.

Но Григорий ни о чём таком и не мыслил, он упивался наваром, башлишки жгли карман. Он понимал, что наладить постоянный прибыльный сбыт джинсов не удастся, спáлится и не попасть ему в ряды ВЛКСМ и не только. Поэтому он толканул пару зарубежных штанов ребятам из ансамбля, да ещё нескольким ученикам из других групп.

А где брал товар? На рынке познакомился с фарцовщиком Ильёй Спектором, через него одевал потихоньку однокашников. А потом прикрыл этот канал, стал обеспечивать девчонок косметикой и блузонами, пацанов майками и футболками. Даже секретарю комсомольской организации училища впарил приталенную рубаху. Но за пару недель до собрания тормознул свой бизнес, успешно сыграл роль активного в учёбе и общественной жизни СПТУ молодого человека и был рекомендован собранием к приёму в комсомол. А уж бюро райкома ВЛКСМ прошёл по стандарту без лишних щекотливых вопросов.

Гришкины делишки всё-таки не остались незамеченными теми, кто зорко присматривал за контингентом учащихся СПТУ. Да и в семье юному бизнесмену не удалось долго скрывать свою деятельность. Иван как-то застукал брата за подсчётом барыша, накрыл левой ладонью пачку купюр, а правой поднял его со стула за шиворот:

- У тебя мозги набекрень, но я тебя сейчас, брат, так отоварю, что они встанут на место.

- Отпусти, Иван-дурак, - заорал Гришка, пытаясь вырваться. Рубаха у него треснула, он вывернулся и вцепился в Ивана, деньги веером на пол, братья клубком туда же.   Маруся  прибежала  с  кухни  на  крики,  ахнула,  кинулась назад и тут же вернулась с

кастрюлей воды, которой и разлила драчунов. А потом заставила обоих собрать воду тряпками и вымыть полы. Братья тёрли крашеные доски, а мать сверху корила Гришку:

- Учти, про твои делишки все в училище знают, меня вопросами затерзали, Клименки намекали. Ты зачем этим занялся, негодяй ты этакий? Хочешь нас опозорить и в тюрьму сесть? Я вас  сызмальства учила: мы, Бродовы – честные труженики, мы своей фамилии не уроним в глазах людей, а ты что затеял?! Тебя за такие делишки не только из твоего комсомола выгонят, но и из училища, а ещё и за решётку упекут.

- Не упекут, - ползая по полу, пытался огрызаться Гришка, - ко мне не подкопаешься.

Иван замахнулся на него тряпкой, но не ударил, не потому, что Гришка рыкнул и встал на четвереньках в боевую позу и готов был дать отпор. Иван не испугался, он просто понял, что лупить Гришку бесполезно. Тут нужны другие подходы, а какие, ему было ещё трудно понять.

- Три давай, мой чище, барыга! – Оказалось, что слово задело гришкино самолюбие сильнее кулака и тряпки, и он замолчал и вернулся к работе.

Ужинали молча. Иван сел заниматься, Маруся разложила на кухне какое-то шитьё. Григорий завалился на кровать с гитарой, начал что-то напевать, потом спросил с ехидцей:

                                                             259

- Я вам не мешаю, Иван Степанович?

- Да хоть оборись, - услышал в ответ и запел:

Ты ушёл от родного крыльца,

Письма шлёшь – в год не больше словца.

Журавли пролетели, трубя,

А мы ждём – не дождёмся тебя.

Ох, беда, ох, сыночек, беда:

Проросла сквозь порог лебеда.

И тропа, что тебя увела,

Заросла, как совсем не была.

А ты в городе. В тесном дому.

И зачем ты ушёл, не пойму?

Отчего ты ушёл и куда?

Чем же манят вас всех города?

Друг твой Санька – бухгалтеров зять,

Загордился, совсем не узнать.

За страду награждён «Москвичом».

Приезжай, мы с отцом тебя ждём.

Он гармонь твою снёс на чердак,

Говорил, мол, не скучно и так.

А тут снял да сыграл – аж до слёз.

Видно, радость ты нашу унёс.

 А ручьи здесь всё так же журчат.

А скворцы вновь вскормили скворчат.

И стучит нам в окошко скворец:

«Где же ваш молодой удалец?!»

А земля здесь, родимый, всё та ж.

Возвращайся и землю уважь.

Шлю поклон от фамилии всей,

Приезжай, допаши и досей.

Струны брякнули, и в доме воцарилась тишина.

- Это откуда песня такая? – поинтересовалась с кухни Маруся; она отложила шитьё   и, пригорюнившись, слушала, как поёт сын, подперев голову ладонью.

- Чистяков пел по областному радио. Мы в клубе слушали, вот и запомнили, по словечку вспоминали, - ответил Гришка.

- Как же он понимает нашу деревенскую жизнь! А ведь городской, что ему до нас, до села? – вздохнула мать.

- У него корни наши, крестьянские, - сказал Иван.

- А ведь верная песня, ребята. Вот вы кончаете училище, получаете права тракториста и комбайнёра и, между прочим, шофёра. И почти сразу вас в армию забирают. Там вы на машинах гоняете, а из армии кто в село возвращается? Один – два? Все по городам да стройкам коммунизма растекаетесь, в Сибирь да на севера. А у нас на селе от этого разор с кадрами и с жизнью. Власти об этом не пекутся. Вот вы, ребятки, небось подумываете уже, куда и как?

- Зачем? – взял аккорд Гришка, - время придёт, будем думать, зачем сейчас впустую напрягаться?

                                                              260

- Он, Маруся, у нас задаром ничего теперь не делает, даже не думает. Вот так, не подумавши, и вляпается во что-нибудь.

- Ну, довольно. Чай пить будете?

- Не-а! – Гришка отложил гитару, - попозже. Пойду, прошвырнусь.

- Я с тобой, - поднялся Иван.

- Да ради Бога!

- Куда вы в поздноту такую! – Крикнула Маруся, но замок в двери уже щёлкнул с наружной стороны.

Маруся, как сидела на кухне с рукодельем, так и осталась там, опустив руки на колени.

Лицо её разгладилось, просветлело.  Пышные тёмные волосы с нитками седины несильно стянуты узлом не на затылке, а на уровне шеи. Она смотрела в окно – мудрая и красивая. Такого выражения лицо Марии не принимало давно. С тех пор, как появились на свет дети, в её взгляде, на лице  появилась лёгкая тень вины, и она не покидала её все эти годы. Маруся замечала в зеркале отпечаток этой тени и не могла от неё избавиться. Тень даже усилилась с первого дня работы в училище. Усилилась от боязни сказать что-то не так, неправильно произнести слово, проще говоря, она боялась опозориться перед учениками.

По той же причине Маруся была немногословна  с коллегами и в преподавательской, и на совещаниях с руководством. Но постепенно она втянулась в работу,  вела занятия с интересом, который компенсировал ей недостаток культуры речи и словарного запаса; доброта и душевность,  с которыми она  вела занятия,  находили отзыв в ребячьих сердцах, они платили ей привязанностью,  и душа Марии Николаевны оттаивала, несмотря на проблемы, приносимые Гришкой. И за полгода тень с лица исчезла и неожиданно вдруг почему-то именно сегодня после стычки братьев и разговора с Гришкой Маруся вдруг почувствовала облегчение и уверенно подумала, что Гриша в конце концов не подведёт её, в какие бы круги жизни судьба его ни бросила. И  она замерла за столом, глядя за окно, и лицо её постепенно приобрело это выражение, и если кто-нибудь сейчас со стороны посмотрел бы на неё, он увидел бы красивую, не очень молодую, но счастливую женщину.

Братья вернулись поздно. Маруся уже спала в кухне на раскладушке, поэтому никакого  чая  они  варганить  не стали, а нашарили на полке пакет с сухарями, сгрызли по

паре и запили водичкой из остывшего чайника, стараясь не брякнуть ничем и не шуметь. И улеглись в койки.

О чём они толковали или спорили на прогулке, – Бог весть, только Гришка позвал негромко в темноте:

- Спишь, брателла?

- Нет.

- А скажи, ты так и живёшь безо всякой мечты? – спросил он Ивана, словно продолжая уличный разговор.

- С чего ты решил?

- Мы же говорили о мечтах. У тебя они есть?

- Конечно. Как же без них. Без них люди не живут. У каждого  должна быть мечта, иначе он и не человек.

- А у тебя, а у тебя?!

- Много. Но есть одна, главная.

-  Какая?! – с жаром громким шёпотом  выклянчивал признание Гришка и даже приподнялся на постели.

- Не скажу.

- Почему?

О своей мечте не надо болтать. А то не сбудется.

                                                             261

- Ну, да, - сострил Гришка, - у нас у всех одна общая мечта: построить светлое будущее. Мы болтаем о ней постоянно и везде; в газетах, в книжках, в кино, по радио и телевизору, на собраниях. Можем и заболтать, а?

- На всё Божья воля, - мудро  заключил Иван. – Спи давай.

- А цель в жизни у тебя какая?

- У меня, брат, цель совпадает с главной мечтой.

- А мечты поменьше у тебя есть?

- Да это не мечты, а задачи: профессию получить, работать, дом построить, ты ведь с маменькой останешься, под её крылышком, так вот мне надо будет построить свой дом, для себя.

- На кой, чудак?

- Как это на кой? Хозяйку в дом привести - жену, детишек нарожать, род Бродовых продолжить.

- И всё? – удивился Гришка, тараща на брата глаза в темноте.

- А разве мало? Детей растить – это тебе не портками спекулировать.

- Да ладно тебе!

- А потом всё свободное время и силы у меня уйдут на главное.

- На что же? – в нетерпении Гришка стукнул кулаком в подушку.

- Отстань. Сказано тебе – никому!

- Ну, и хрен с тобой! Ковыряйся со своей мечтой. А у меня этих мечт полно. Мне главное – их добиваться. Ты думаешь, мне так уж нужны эти барыши? Мне страсть интересно операцию провернуть. Попроворачивал, утолил жажду и будя, новая появится. Хочешь, я завтра все эти дела брошу?

- Вот это правильно.

- А на выручку  летом мотоцикл куплю, старый, знаю, у кого. Вот по Устьям погоняем! Вот это мечта!

- Дурачок ты, брат. Спокойной ночи! Не проспи завтра занятия. А Чистякова я попрошу написать стихи «Ответ сына», на письма матерей надо отвечать. Спокойной ночи.

А Маруся не спала, она боялась шелохнуться, чтобы за скрипом раскладушки не пропустить ни одного слова из разговора сыновей. Вся напряглась, ловя каждое их слово, и  только  когда  Григорий  пообещал  бросить  свою  опасную  коммерцию,  расслабилась,

облегчённо вздохнула и быстро уснула.

Но между пообещать и выполнить обещанное – дистанция немалая. Помог опять Иван. В воскресенье он проследил за Гришкой, отправившимся на рынок, наблюдал его встречу со снабженцем дефицитом, дождался, когда Гришка отошёл от него, не взяв ничего на реализацию, подошёл к долговязому фарцовщику Илье:

- Если ты, морда спекулянтская, ещё хоть раз появишься здесь со своим шитьём или у СПТУ, мы начистим тебе рыло и сдадим мильтонам. Вали отсюда! – И ткнул его резко кулаком под дых. – Малый переломился, навалившись на свой велосипед, на багажнике которого стояла сумка с барахлом – никто вокруг ничего не понял – и  пока отдышался, Ивана и след простыл.

С тех пор коммерсант больше не появлялся ни на рынке, ни на территории училища. А Григорий предался другим страстям, у него «мечтов» в запасе было предостаточно.

И тут грянула страшная весть…