На открытое комсомольское собрание в начале декабря явились все друзья и подруги Григория Бродова. В повестке дня на листе ватмана в фойе училища сообщалось: «1. Приём в члены ВЛКСМ. 2. О дисциплине в училище. Сообщение замдиректора  А. А. Клименко». В первом пункте повестки значилось несколько фамилий, последняя четвёртая сообщала: «Г. Бродов».

Пришла на собрание и Маруся, села рядом с Иваном в последнем ряду. Сидела и всё молитву тихо твердила: «Господи, помилуй, Господи, помилуй, Господи, помилуй, не наказывай, Господи, раба твоего грешного Григория».  Иван  сидел  молча,  уткнувшись  в

какую-то книгу. Это был подаренный ему Чистяковым новый сборник поэта.

Первые три кандидатуры обсудили быстро, без проволочек, единогласно проголосовали за приём в ряды ВЛКСМ. Настал очередь Григория. Его вызвали на сцену к столу президиума. Гришка встал за трибуну.

- Товарищи! – Объявил ведущий собрание бойкий паренёк. – В комитет комсомола поступило заявление от нашего соученика Григория Бродова. Вот оно: «Прошу принять меня в ряды Ленинского коммунистического союза молодёжи, так как я хочу учиться и в будущем работать в одном строю с передовым отрядом строителей нашего светлого будущего».

В зале раздались редкие хлопки. Председатель поднял руку:

- Спокойно! Послушаем Бродова. Расскажи, Григорий, свою биографию.

- Что рассказывать? Биографии большой ещё не нажито. Родился я в деревне Устьи в Соколовском подрайоне Одинцовского района Московской области, на берегу Москвы-реки. Родился вместе с братом Иваном, я старше его на двадцать минут. Но так получилось, что по метрикам я старше его на день: я на свет появился 21 июня 1966 года без десяти минут двенадцать ночи, а он  десять минут первого 22 июня. Родила нас доярка, мамка наша, Маруся, Мария Николаевна Бродова, она была делегатом съезда ВЛКСМ, Лауреат государственной премии  СССР за высокие показатели по надоям. Да вы все её знаете, она сейчас у нас в училище работает мастером производственного обучения.

Родились мы с братом сиротами по отцовской линии: наш отец танкист Степан Бродов погиб на границе при выполнении важного правительственного задания.

Иван вскинул голову и недоумённо уставился на Гришку, Маруся вздрогнула и прикрыла рот рукой,  чтобы сдержать крик, осела, переглянулась с Ваней и тихо, почти беззвучно прошептала: «Гриша, чего удумал, дуралей…» Но никто не обернулся,  внимание всех было поглощено речью Гришки.

- Ну, вот, - продолжил он, чувствуя, что зал в его руках, - подросли мы, в школу определились, учились; попозже стали заниматься в разных кружках в нашем клубе, который даже на дом культуры тянул. Я увлёкся в изокружке лепкой, мы бюст Ленина  к 110-летию со дня рождения вождя слепили; пели в хоре, я ещё в кружке народных инструментов занимался, игру на гитаре осваивал. Потом мы с братом у себя во дворе в пристройке  устроили и открыли для публики музей трудовой славы нашей Маруси, мамы

                                                             227

 Марии Николаевны. Его посещало много людей, даже из других областей приезжали, потому что об этом в газетах напечатали, в «Ленинском знамени», в «Комсомольской правде», и в кино и по телевизору про музей показывали. Последние два года мы с братом в каникулы помогали матери на ферме, набирались опыта крестьянского труда. А потом вот решили продолжить семейную традицию, приехали сюда учиться профессии земледельца. Вот и вся биография.

Зал опять захлопал. Председатель предложил задавать Бродову вопросы. Они были подготовлены заранее и розданы намеченным для этого комсомольцам. И посыпались вопросы по уставу вместе с пресловутым демократическим централизмом, будь он неладен сверху до низу и снизу до верху. Но Гришкины ответы как от зубов отскакивали.

= Хватит, ставьте на голосование! – крикнул кто-то из зала.

- Не спешите! – Ответил председательствующий и постучал авторучкой по обязательному спутнику всех собраний – гранёному графину с водой. – У президиума есть ещё вопросы к кандидату в члены ВЛКСМ. Скажите собранию, Григорий Бродов, - на «вы» обратился он к Гришке, и зал замер, почуяв недоброе, - как вы относитесь к женщине? - Гришка сделал сконфуженное лицо, покраснел даже (это он умел делать специально: стоило только задержать дыхание и напрячься, словно ты поднимаешь мешок с картошкой или штангу, и морда станет пунцовой) и стоял, переминаясь с ноги на ногу. - Ну, что же ты замолчал? Мы ждём ответа.

Хриплым голосом Гришка произнёс:

- Я до женщины ещё не дорос. – И зал грохнул взрывом хохота.

Ведущий, тоже ведь пацан ещё, растерялся, глянул на сидевшего рядом с ним в президиуме секретаря партбюро училища. Тот что-то прошептал ему, и ведущий собрания строго сказал:

- Бродов, делаю вам замечание. Здесь не концерт сатиры и юмора, здесь комсомольское собрание решает вопрос о приёме вас в союз молодёжи. Отвечайте по уставу, что в нём сказано об отношении к женщине?!

Гришка затарабанил по уставу, а потом добавил:

- Я отношусь к женщинам с уважением, уступаю им место в транспорте, а ещё я люблю, например,  мою маму Марусю, Марию Николаевну.

- А как вы ведёте себя с девушками?

- Дружественно. Я им пою на дискотеках, песни сочиняю и частушки. Веселю их, в общем.

- И никто на вас не обижается?

- Нет. Может быть, кому-то что-то и не нравится, но никто не жаловался.

-  Ну, прочтите что-нибудь из того, что вы им поёте, а мы послушаем.

- Пожалуйста, - ответил юный бард и пропел залу:

Подарю тебе сирень,

Целую охапочку.

Целовать тебя не лень,

Да мешает папочка.

Ты зачем пришла с отцом

На свиданье с молодцом?!

Зал захохотал и зааплодировал. Кто-то крикнул: «Давай, Брод, ещё!»

Тут парторг постучал своей авторучкой по графину:

- Концерт окончен, Бродов.

- Давайте голосовать! – зашумели из зала.

- Минуту. Последний вопрос. – Парторг сделал паузу. – Скажите, Бродов, как вы относитесь к вере?

- К  Верке  Прокудниковой?  –  Вопросом  на  вопрос  ответил  Гришка,  и зал опять

                                                            228

    взорвался хохотом; все знали Верку как  неугомонную училищную гуляку с последнего курса. Педагоги не чаяли, как от неё избавиться, но подловить её не удавалось, а ярлык гулеванной девки  приклеился к ней прочно. – Она хорошая девчонка, добрая. – Эта Гришкина оценка добавила хохоту.

Парторг резко встал.

- Не ёрничайте, Бродов! Никто не интересуется вашими амурными делами. Вопрос задан прямо: ваше отношение к Богу?!

- К Богу? – удивился Гришка. – К какому?.. Я это… крещёный…

- Не о том вы говорите. Здесь наберётся ползала крещёных. Когда человека крестят в младенчестве, он ещё не может делать выбора между религией и атеизмом. Вы церковь посещаете? Отвечайте!

-  Зачем? – опять вопросом на вопрос ответил Гришка ничтоже сумняшеся, чем довёл парторга до кипения.

- Вы верующий? – почти крикнул он, - нам известно, что ваш брат и мать посещают храм. А вы?

- В конституции СССР в пятьдесят второй статье записано, что гражданам СССР гарантируется свобода совести, то есть право исповедовать любую религию или не исповедовать никакой. И ещё там сказано, что возбуждение вражды и ненависти в связи религиозными верованиями   запрещается.

- Вы это к чему сейчас говорите?

- Отвечаю на ваш вопрос. Пользуясь правом, данным мне конституцией, я не исповедую никакой религии. – Убедительно и изящно соврал Гришка и широко улыбнулся залу.

Зал захлопал и закричал: «Голосуйте!» Кто-то пискнул: «Принять!»

- Ставь на голосование, - коротко бросил парторг председателю и сел.

- Кто за то, чтобы принять Григория Бродова в члены ВЛКСМ?! Голосуют только комсомольцы!

Красный, как перец в теплице, подогретый реакцией зала, Гришка стоял в позе победителя. «За» поднялось меньше рук, чем рассчитывал кандидат. Кто-то из президиума считал голоса вслух.

- Кто против? – и тут взметнулись руки, и этот взмёт был ведром ледяной воды на Гришку. Он пытался вернуться в прежнюю бравурную личину, но, увы, она на сегодня была потеряна.

- Так, - сказал председатель, - голоса разделились почти поровну. Предлагаю собранию такое решение: в связи с одинаковым числом голосов за и против дать Григорию Бродову испытательный срок на полгода и весной рассмотреть его заявление снова. Это не отказ, а отсрочка. Понятно? Зал вяло  ответил согласием. – Тогда голосуем, кто за это предложение? Кто против? Кто воздержался? Принято единогласно. Иди, Бродов, на место и крепко думай. Стойте, стойте, повестка ещё не исчерпана, собрание продолжается. Приступаем ко второму вопросу – о дисциплине в училище. Слово предоставляется заместителю директора Альфреду Александровичу Клименко.

Замдиректора встал за трибуну, положил на неё свои шпаргалки и взялся руками за её края. Вытянул вперёд сжатые трубочкой губы, погладил лысину.

- Ну что, пацаны и пацанки,  учиться у нас нравится?

- Нравится! – понеслось в ответ из зала. - Ништяк!

- Ништяк, значит? Хвáлитесь! Могли бы учиться и получше. Многовато среди вас неуспевающих. Двоечников, по-простому говоря. Я не голословен, вот вам конкретные фамилии. – И он перечислил по листочку всех неуспевающих, называя и предметы, по которым у них были пары, причём у некоторых и по нескольким предметам. – Ну и что? Что будем делать? Мамку с папкой вызывать? У нас не школа. Одну пару можно быстренько исправить, а если у кого их по три-четыре штуки, как тогда?

                                                            229

- У кого? – донеслось из зала.

            - Пожалуйста, нам скрывать нечего. – И Клименко перечислил двоечников-многостаночников. – Думали, раз из школы убежали, литературу, химию и другие общеобразовательные предметы по боку? Нет, друзья, вы в стенах нашего училища должны получить и аттестат зрелости, и профессию, чтобы стать образованными и квалифицированными трудящимися на земле. Вы помните, недавно с этой сцены мой однокашник, член союза писателей СССР пел вам «Гимн хлебороба»? В нём есть такие слова: «У судьбы хлебороба особый полёт: удивительной пробы в поле золото льёт. Драгоценные капли – крупинки зерна. Вот работа какая на земле мне дана!» Мы вас в стенах училища готовим к этой работе, к труду особого полёта. А какой полёт может быть, если к твоим ногам, как гири,  привязаны двойки? А когда на твоих крыльях как кремлёвские горят красные звёзды отличных оценок – вот полёт, вот высота! И мы научим вас летать высоко.  А кто  не  захочет учиться,  как положено, пусть пеняет на себя. Мы таких отчислим без сожаления. Здесь не в бирюльки играют, а готовят высококлассных мастеров земледелия и животноводства. Я сказал один раз. А вы запомните это на всю жизнь. – Клименко улыбнулся. – Пригодится! Так что, дисциплина должна быть везде: и на занятиях, и в общежитии и на дискотеке. Особо рьяным, кто тянется к пивку да портвешку, у кого кулаки чешутся, советую задуматься и заткнуть вулканы своих страстей. Наказание неизбежно. У нас учебное заведение, а не салон для фривольного времяпровождения. – Он  улыбнулся. – У меня всё. Теперь можно танцевать.

И засидевшиеся молодцы и дивы ринулись с мест, быстро растащили ряды скрепленных стульев по стенам, освободив площадку, а на сцене уже расположился местный ВИА, но Гришки среди музыкантов не было. Он ушёл  с матерью и братом домой, где получил от них дозу попрёков.

- Ты дурак что ли? Кто тебя просил выдумать про отца? На жалость хотел взять собрание: приголубьте меня, сиротинушку? - Долбил его Иван.

- Гриша, ну зачем же ты валял дурака про Верку и про Господа? Как тебе не стыдно! – Причитала Мария.

- Да хватит меня клепать!  Меня уже там отклепали. Ну вас на фиг! Пойду, проветрюсь! – Гришка схватил шапку, напялил её на глаза, надел куртку и хлопнул дверью. Тут же её открыл, крикнул в дом: - Они за мной ещё побегают! – И снова грохнул дверью.

Привёл его с улицы Клименко и сделал ему выволочку за кривляния на собрании.

- Слушай, дорогойченко! Если бы я был твоим отцом, я выпорол бы тебя, как говорил мой отец, до кровавых рубцов, чтобы ты запомнил эту порку на всю жизнь. Ты же взрослый парень, через полгода паспорт получать, и так себя ведёшь. Для чего это? Кому адресовано твоё кривлянье? Только брата и Марию Николаевну позоришь, фамилию свою. А вредить своей фамилии – самое низкое дело. Себя, значит, гением ставишь, Наполеоном, а остальных, как сказал Александр Сергеевич Пушкин, почитаешь  «… всех нулями»? Думаешь, ты один такой необыкновенный: острый на язык, ловкий, способный, вёрткий и так далее? Да полно таких на земле нашей грешной, и не надо себя мнить ни кем. Надо не казаться, а быть. А чтобы быть, надо трудиться, то есть, сейчас – учиться, а потом – пахать и пахать, вкалывать, зарабатывать авторитет. И никак иначе. Авторитета, уважения и таланта не купишь и не украдёшь. Будешь дальше так себя вести – докатишься до отчисления, и никто тебе не поможет: ни брат, ни мать, ни я, Гриша! Вот так. Будь здоров. И Клименко ушёл, отказавшись от чая.