Каникулы пролетели в один миг, Бродовы вернулись в училище, Иван привёз в подарок Клименкам снизку вяленой плотвы. И опять потянулись рутинные дни учёбы. Иван учился с удовольствием, ему нравилась работа с техникой, разборки и сборки двигателей и узлов тракторов и комбайнов, сельхозмашин,  любил черчение, особо, благоговейно относился, в отличие от многих ребят в СПТУ, к литературе, к занятиям русским языком. В свободное время качал мышцы в секции штангистов, пробовал себя в схватках на ринге. И к весне оказался в лучших учениках по успеваемости и стал чемпионом училища по боксу.

Гришка  скакал  по  верхам,  в  учёбе  неусидчивым  был,  а  в  ансамбле   балдел  от

удовольствия, девки сохли по нему, и он не обделял их вниманием. В общежитии его часто выдворяли из женской половины, жаловались матери.

- Гриша, не рано ли ты начал по девкам шматонничать? – корила его Маруся.

- Не-а, - слышалось в ответ, - в самый раз! В самый раз! – Этот вопль души «В самый раз!» дёрнул Гришкиного беса за верёвочку, парень притих в углу за столом над листком бумаги, потом засмеялся, загыкал: «Гы-гы-гы!», схватил гитару. – Ма, Вантяй! Слухайте и внимайте! – и ударил по струнам.

- А не рано ль, ты,  сыночек,

Шастать стал по девочкам?

- А их, мама, тянет очень

Всех к моим попевочкам!

Девок я ведь не калечу:

Дело добровольное.

                        221

Погулял с одной весь вечер –

Осталась довольная.

С ней любовь была у нас –

В самый раз! В самый раз!

- Ну, как, критики, что скажете?!

- Охальник ты, Гришка. Я и не знала, что ты такой у меня. И поступать так грех, и петь грех.

- Погоди, брат, они ещё тебе навещают. – Пригрозил Иван.

- Ой, не могу! Ой, спужалси! Куды бяжать? – заёрничал Гришка.

- Пойдём-ка, сынок, в выходной  в церковь, исповедуемся и причастимся. Я смотрю, грехи тебя задавили.

- Во гресех роди мя мати моя! – пропел Гришка в ответ, и Маруся вдруг замолчала и отвернулась, и никто из сыновей не обратил на это внимания и не заметил, как лицо матери залилось краской. – А он продолжал. – Нет, хватит с меня храмов, находился. Ещё увидит кто. Я в комсомол вступаю.

- Ты хорошо подумал? – поинтересовался Иван.

- А чё тут думать? Без этого дороги в жизни не будет. Только на трактор – и всё.

- Ну-ну, - только и сказал Иван.

В воскресенье Иван  с Марусей поднялись пораньше и отправились в церковь. Исповедались, причастились.

А в понедельник Ивана пригласили зайти в комитет комсомола.

- Зачем? – спросил Иван.

- Есть к тебе вопрос, Бродов, - прозвучало в ответ.

Иван заглянул в комсомольскую комнату, там как раз заседало бюро.

- Заходи, заходи, тёзка! – Приветливо махнул рукой секретарь Иван Зайцев. – Дверь прикрой.

- А зачем я вам нужен?

- Тёзка, - спросил Зайцев, как ты смотришь на то, чтобы мы тебя приняли во Всесоюзный ленинский коммунистический союз молодёжи имени Владимира Ильича Ленина?

От такой тирады Иван слегка опешил и не сразу понял, что ему предлагают и куда зовут, поэтому переспросил:

- Куда, куда?

- В комсомол, не понял что ли, чудак-человек!

- Я не могу, - тут же ответил Бродов.

- Почему? - Удивлённо спросил кто-то из-за стола.

- Я верующий.

- Иди ты!

- Вот те крест! – Иван перекрестился.

Кто-то хихикнул, и в комитете комсомола воцарилась мёртвая тишина. Потом Зайцев осипшим голом произнёс:

- Смело. А брат Гришка тоже верующий?

- Это вы его самого спроси́те.

- Ладно, спросим. Иди, не задерживаю.

Иван повернулся и ушёл. Он давно готовился к такому вопросу и нашёл самый точный и краткий на него ответ. И больше на эту тему его никто никогда не беспокоил.

Гришка подал-таки заявление о приёме в комсомол.

- Хорошо, - сказали ему в комитете ВЛКСМ, - к тебе будет много вопросов.

- Я вопросов не боюсь. – Самоуверенно ответил Григорий. – На любой отвечу, задавайте хоть сейчас.

- Зачем же, вот на собрании и спросим.

                                                            222

- А когда собрание?

- Тебя поставят в известность своевременно.

- Понял, спасибо, начинаю готовиться.

- Ты должен быть всегда готов.

Гришка сообразил, что его могут завалить на собрании, недоброжелателей у него в училище образовалось достаточно. Он не боялся общих вопросов (как-нибудь отболтаюсь), а для подготовки по конкретике взял в библиотеке Устав ВЛКСМ, брошюру по истории комсомола, историю КПСС и демонстративно слонялся  с этим багажом в руках по училищу, чтобы все видели, чем он озабочен на сегодня. Гришка, говоря по-нынешнему,  поднимал свой рейтинг. Поднимал, поднимал, да облажался. У него же пропеллер в одном месте. Зудит, гудит, покоя не даёт и несёт его по кочкам. Ему не терпелось обнародовать свою попевку «В самый раз!» и он её проорал со сцены на ближайшей дискотеке в училище. Ансамбль лихо подхватил незатейливую мелодию.

Строчку «А их, мама, тянет очень…» Гришка спел трижды, причём всякий раз с многозначительной паузой в конце строки (второй и третий повтор вместе с ансамблем), что усиливало двусмысленность фразы, и потом: «Всех! – длинная пауза (цезура) – и, наконец, «… к моим попевочкам!» Также трижды  пелась и третья строчка во втором куплете. Этой никчёмной Гришкиной попевкой  были законопачены уши всех учащихся и педагогов.

Стоят пацаны кучкой у крыльца, бежит девчонка, недавняя  Гришкина ли симпатия, или ещё чья-нибудь, они тут же начинают припевать: «С ней любовь была у нас в самый раз, в самый раз!» и этой припевкой провожают её до дверей.

И в классах, и в коридорах – на переменках – всегда и всюду жужжало в уши это «в самый раз». В итоге барышни, которые приняли сочинение Бродова на свой счёт, объединились в отряд мстительниц, не сразу, а постепенно, одна с другой поделилась, третья примкнула, четвёртую привела. Так и собрался отряд и напал на обидчика «в тёмном углу» - в спортзале, куда Гришку заманила грудастая Люська Лоханкина.

И вломили народному певцу училища знатно; руки-ноги и рёбра остались целы, но домой он притащил на теле и башке десяток гематом, царапины на лице и шее, на руках – памятные красные следы девичьих ногтей.

Маруся ахнула и всплеснула руками, когда Гришка ввалился в квартиру и упал у порога. Иван бросился поднимать брата, мать кинулась было искать телефон, чтобы вызвать скорую, но Гришка простонал: «Не надо! Всё путём!» - и брат уложил его на кровать.

Иван  и  Маруся  провозились  с  побитым  до  полночи,  измазали   всего  зелёнкой,

ставили примочки на синяки и пытались выяснить, кто это его так отделал. И надо вызвать милицию и врача, всё зафиксировать и подать в суд на бандитов.

Гришка засмеялся, хватаясь от боли за ушибленные рёбра. Иван тоже забухал баском в кулак:

- Какие бандиты, Марусь? Ободрали Гришку девки за похабные попевки! Слушай экспромт, братуха:

Запомни как святой устав,

Ходок побитый деревенский:

Не развлекай мужской состав

За счёт побед на фронте женском.

Не трепись и не хвались,

Поломают бабы жизнь!

Потом пили чай с бутербродами, отпаивали и кормили пострадавшего. Маруся не знала, что сказать сыну, как сказать. Она молча поглядывала на  братьев  и думала, что взрослеют её сыновья, и материнского слова по некоторым вопросам для них недостаточно,  здесь  нужно  мужское  участие и мужская рука. И она опять пожалела, что

                                                            223

 нет у ребят отца. И от этой мысли горько стало у неё на душе. И заныло сердце. И прежде, чем лечь, пришлось ей накапать себе в рюмку корвалолу тайком от ребят.

Гришка пошёл на занятия  через день, тщательно отмыв зелёнку. В группе его встретили гоготом.

- Кто это тебя так разукрасил, Григ?

- Сам себя. Слетел с велосипеда в кусты и ободрался.

- Да кто сейчас на велосипеде катается?

- У пацанов возле дома попросил проехаться, а толком ездить не научился, разогнался и на повороте в боярышник всадился.

- Ладно трепаться своим ребятам! Знаем мы эти боярышники! Боярышни тебя отделали!

- Знаешь, так не труби, - Иван показал кулак разговорчивому однокашнику, и тот замолк, зная, что у Ивана не заржавеет…

Отряд мстительниц был удовлетворён, слушок об их успешной обработке автора попевки расползся-таки по училищу, но Гришке уже никто ни на что не намекал, побаивались Ивановых кулаков. Да и пацаны не доставали больше девчонок этой попевкой. А Гришка? Его ансамбль продолжал на дискотеках и выступлениях разогревать зал этой песенкой. Её и до сих пор поют там, даже гордятся, как местным фольклором, рождённым в стенах училища. Естественно, что никто не может назвать  автора. Фольклор есть фольклор.

Маруся, размышляя о Гришке, удивлялась: больно рано он стал интересоваться противоположным полом, мальчишка ведь ещё. Вон Иван – смирный, спокойный, копается в технике на занятиях, в секциях занимается, книжки читает, а этот… Как бес его задирает, шелапутный какой-то. Ей и невдомёк было, что взыграли в Григории наследственные кровя, и, как пелось в иных компаниях, «…и гормончик свой настроил на весёлый лад». А коли взыграл, ничем уже этот гормончик не остудишь. Но Маруся радовалась, заметив перемену в поведении Гришки: он как-то притих и всё свободное время читал какие-то брошюры, шелестел страницами. А он просто ждал, когда отвалятся на лице струпья от девчачьих царапин и готовился к собранию.

Вначале его принимали в комсомол на собрании в группе. Здесь, как говорится, были все свои, приём прошёл быстро, так как союз молодёжи к тем годам был уже не тот: ни стройотряды, ни БАМ уже никого не воодушевляли, обсуждать какие-то вопросы жития или бытия, тем более приёма в союз, - да кому это надо, пусть активисты надрываются, а мы в спортзал или на дискотеку. Гори оно всё синим пламенем. Выбирать в комитет? Только не меня! Дежурить? На фиг надо! Гришку приняли единогласно.

На комитете Гришку попарили. На вопросы по уставу он оттарабанил без запинки. Даже про демократический централизм он по памяти отчеканил слово в слово, как записано в уставе, хотя сам ничего не понял, но членов комитета приятно удивил. Но вопрос о вере Зайцев оставил до общего собрания, предупредив членов комитета просьбой не задавать сегодня вопросов Бродову по этой теме. Но один вопрос всё-таки прозвучал:

- Скажи, Бродов, где ты так физиономию разукрасил? – И Гришка траванул им свой вариант про велосипед и кусты боярышника.

- Слушай, Бродов, в уставе ты читал, конечно, что комсомолец должен быть правдивым и честным. А ты врёшь нам и не краснеешь.

- Как?

- Да так. Лоханкина тебя выдала, всё нам рассказала. Зачем же врать?

- А это не ложь. Это моя защитная версия. Чтобы руководству не стучать и себя прикрыть от насмешек.

- А ты хоть знаешь, за что тебя девки ободрали?

- Нет. Предполагаю только.

- Ну и…

                                                             224

- За песню я пострадал. Все поэты страдают за своё творчество. И Пушкина, и Лермонтова вон застрелили, а меня оцарапали и отфигачили. Между прочим, комсомолки…

- А вот мы их выявим и разберём этот вопрос на собрании.

- Не надо.

- Почему?

- Вы же их за это исключите, и получится, что я буду виноват в их исключении. Значит и я, и они пострадают за любовь и за песни. А это неубедительный мотив для строгого суда. Лучше не стоит возбуждать дело. Они меня побили за любовь и песни, а я их простил. У меня нет к ним никаких претензий.

- Ну, ты и закрутил, девчачий адвокат. Ладно,  окончательное решение о твоём приёме в комсомол вынесет общее собрание, так как оно что?

- Главный орган комсомольской организации. – Подтвердил Бродов, с чем и был отпущен.

Но до собрания произошло ещё одно запланированное событие: встреча с поэтом и бардом Георгием Чистяковым. В клубе места свободного не было. Всё училище с трудом уместилось в зале и на балконе. Интерес публики был подогрет не званием «поэт» - прошли времена, когда поэты собирали битком набитые публикой трибуны стадионов. Нынче в моде были барды – вот в чём всё дело. Тем более, что Гришка в своих выступлениях с училищным ВИА исполнял некоторые песни Чистякова, и сейчас ансамбль, расположившись справа на сцене, собирался принять участие во встрече.

Чистяков вышел с гитарой из-за кулис после объявления о начале его выступления, встал в круг прожектора и начал со студенческих стихов. Потом по струнам брынц – и пошла «Королева Снежная». И ансамбль подыгрывал и подпевал, не зря же репетировали с утра:

Королева Снежная,

Ну, зачем же ты

Белыми одеждами

Замела цветы?

Холодна, насмешлива,

Я не уступлю,

и ансамбль вместе с автором подхватил:

Королева Снежная,

Я тебя люблю!

Королева Снежная,

Я тебя люблю!

Льдиночку хрустальную

В сердце не держи.

Для кого оставила

Ты любовь, скажи?

Холодна по-прежнему,

Ладно, потерплю.

Королева Снежная,

Я тебя люблю!

Королева Снежная,

Я тебя люблю!

Сберегу я тёплое

Лето к январю.

Чтоб сердечко ёкнуло,

Песню подарю.

И стихами вешними

Льдинку растоплю.

                       225

Королева Снежная,

Я тебя люблю!

Королева Снежная,

Я тебя люблю!

Капелька горячая

В сердце – тук да тук.

Никуда не спрячешься

От любви, мой друг.

Добрую и нежную

Руку дай твою,

Королева Снежная,

Я тебя люблю!

Королева Снежная,

Я  тебя люблю!

Под ритм этой песни между сценой и первым рядом плясали, соскочив со своих мест, самые отчаянные слушатели. И снова Чистяков читал стихи и пел песни: «Гимн хлеборобов» - по просьбе Клименко, «Соломенное танго» как воспоминание о любви целинной, спел и Гришка (его объявил сам автор) – «Чёрного Ангела». Потом ансамбль заиграл «Калину» и поэт пригласил на сцену Марию  Бродову.  Она  была  предупреждена

заранее, отнекивалась поначалу, но потом согласилась (петь-то она любила да и по сцене соскучилась).

Концерт прошёл на одном дыхании к радости публики и глубокому удовлетворению поющего поэта России, как сам себя называл Чистяков. Доволен встречей с Георгием Ивановичем остался и Бродов Иван. У них нашлось время посидеть вдвоём в тишине библиотеки и пообсуждать поэтические упражнения Ивана. Чистяков порадовался новым стихам юноши, похвалил его, заявив, что тот делает заметные успехи. Попросил переписать ему кое-какие стихи, сказав, что готовит подборку стихов сельской молодёжи для журнала «Смена», пообещал попробовать опубликовать написанное Иваном. Что же он отобрал? Можно представить вам:

                *       *       *

Отходит лето, листьями шурша.

По вечерам осенняя прохлада.

Брожу я в это время неспеша

По улицам. И лучшего не надо.

                *       *       *

Я подошёл к открытому окну

И в ночь смотрел. И думал: «Утро ближе…»

Я так люблю ночную тишину,

Как тишину я в жизни ненавижу.

               *       *       *

Четвёртый час. Не спится мне.

Шумят машины поливные.

Луна в распахнутом окне

Теряет отблески стальные.

Спит мир, заботливо согретый

Объятьем мягкой тишины.

Густая синева рассвета

Смешалась с серебром луны.

                         226

             *       *       *

Я иду. Навстречу ветерок.

Ночь темна. Нет радости границ.

Сколько впереди ещё дорог!

Сколько ненаписанных страниц!

Юный сочинитель не ожидал такого, у него словно крылья выросли, он ходил легко, будто двигался на воздушной подушке, особенно на ринге, удивляя соперников и тренеров напором ударов и победами, а его усердие со штангой тренер ограничивал: стоп,  сердце надорвёшь по молодости, не спеши, всё будет.