Бродовы в тот день встали рано. К ним в пристройку заглянула Аграфена и позвала завтракать. Поели скоро, попрощались со всеми и ушли: дел намечено было много. По-перву – на кладбище; прибрались на могилках, посадили луковки нарциссов и тюльпанов, букеты астр и ноготков поставили в банки со свежей водой (Аграфена обещала  перед Покровом всё обиходить). Навестили и могилу Степана Челобашкина, навели порядок. И потопали в город, в храм. Дорога не близкая, но дошли, от усталости не упали. Иван всё на мать поглядывал: как она? А Гришка шёл, посвистывая да напевая что-то.

В храм Чёрный Пёс идти категорически отказался, вплоть до скандала.

- Не буду каяться перед попом, не буду чужому мужику руку целовать! Он ей в носу ковыряет и жопу подтирает, а я целуй?!

- Да ты что говоришь-то, Гриша? Грех это. Батюшка к исповеди готовится, омовение рук совершает, уксусом протирает! Кто тебя от храма отваживает?

- Никто, сам не хочу, и всё.

- Боишься, – скривил губы Иван, - грехов много?

- Кого бояться? Просто я не обязан никому кланяться.

- Это в тебе гордыня играет, - сказала Маруся, - а Господь призывает нас к терпению и послушанию. Ты крещёный, значит православный. Значит, по-божески и поступать надо.

- Нет!

- Бес в нём сидит. Дам по шее, он и выскочит. - Пообещал Иван.

- Только попробуй!

- И что сделаешь?

- Уйду от вас! Один буду жить!

- Гриша! – громко произнесла Маруся, и что-то чиркнуло у неё в горле, - не греши!

- Пёс ты Чёрный, правильно тебя обзывают, - чертыхнулся Иван.

- А ты Собака Рыжая, маменькин сынок.

Иван схватил брата за ворот и потащил в сторону.

- Слушай, - глухо и негромко заговорил он, - живи, как хочешь, а мать не смей трогать! Ушибу, понял? Тогда действительно останешься один. – Он вернулся к Марии, - Пойдём, Марусь,  а ты, - повернулся к брату, - жди нас у входа. И проси у Господа прощения.

                                                             219

Мать и сын успели на исповедь, очередь к батюшке была небольшая. Когда обряд завершился, отец Павел спросил Марию:

- А что я не вижу Григория?

- Ох, - тяжело вздохнула Маруся, - не хочет идти в храм. Упёрся, не знаю, что и делать с ним. Будто бес его поджигает изнутри.

- А где он сейчас?

- На дворе, у входа нас ждёт.

- Позовите его сюда. Я выйти сейчас не могу, надо службу начинать. Или дождитесь конца службы, подойдите после причастия.

- Ох, нам надо ехать в училище…

- Ну, пусть сын приведёт. Иван, сходи за ним, скажи, я зову его.

Иван вышел из храма, позвал Гришку.

- Куда?

- Отец Павел зовёт, тебя просит.

- На фига мне нужно? Я хочу в комсомол вступать. Мать была комсомолкой.

- Пойдём. – Иван крепко взял брата за запястье и повёл в храм.

- Ну, Григорий, что тебе в  церковь дорогу затворило? Или кто? Что молчишь? Или грехи не пускают? – Спросил ласково отец  Павел.

- Нет у меня никаких грехов!

- Не бывает так. «Во гресех роди мя мати моя», сказано в псалме покаянном. Все мы  грешники и грешим каждодневно. Куришь?

- Нет.

- Вином балуешься?

- Пивом, очень редко.

- Господи, прости меня… – начал  Павел, и Гришка неожиданно повторил за ним.

- С девицами грешил или ещё не было?

- Было. – Гришка помолчал, потом добавил. – Один разок.

- Господи! Прости мою душу грешную! – И Григорий опять повторил за батюшкой.

- А что ж тебя гнетёт? Обманул кого, обобрал, завидуешь кому?

- Да, завидую. Богатым, жирным сволочам.

- Господи, прости меня! – И снова Гришка повторил за ним эту молитву, а он опять Григорию: - Ты тоже хочешь стать жирной сволочью?

- Нет, зачем? Я хочу просто стать богатым.

- Для чего?

- Чтобы жить и не трястись над каждой копейкой.

- Кто  богат  от  трудов,  тот  не  грешен. Трудись  и  ты,  богатей. А кто неправедно

богат, добром завладел, тот грешен и ответит перед Господом. А зависть – большой грех. Не бери на себя Божье: не суди людей, не осуждай других, а занимайся собой, следи за своими поступками, чувствами, страстями и грехами. Господи, прости меня, грешного! Живи, раб Божий, так, чтобы другие тебе завидовали. Господи… - и Григорий повторил за ним покаянные слова.

Отец Павел отпустил Гришке грехи и жестом подозвал Марию.

- Когда вас ждать?

- Не знаю, на Новый год, наверное.

- Ему надо чаще бывать на исповеди.

- Я больше в церковь ходить не буду. – Вдруг заявил Григорий.

- Не буду или не хочу?

- Не буду. Я в комсомол хочу вступить.

- А когда тебя во время приёма спросят, веришь ли ты в Бога, что ты ответишь?

- А кому какое дело? Не спросят.

                                                           220

- А вдруг?

- А я сам не знаю, верю я или нет. Мать думает, что верю, а я… Я сам им скажу, что я крещёный, как все. А с Богом не знаком. Навру чего-нибудь, чтобы отстали, – ухмыльнулся Гришка.

 - И совершишь страшный грех, если откажешься от Бога!

- Прости меня, Господи, - сказал вдруг Гришка и перекрестился.

- Ладно, идите. – Отец Павел благословил семью по очереди,  Бродовы  прикоснулись губами к его руке и отошли.

Гришка было направился к выходу,  но Маруся остановила его и велела сыновьям дождаться конца службы и пройти причастие.

- И когда же это теперь мы будем дома? – спросил Гришка.

- Дома будем через год, - ответил Иван, - а в училище сегодня, но позже.

Бродовы добрались до училища  к вечеру и наутро продолжили: мать – работу, братья – ученье. И побежали осенние дни один за другим, пока не полетели белые мухи. Закончилось первое полугодие – поехали на каникулы домой. Причём сначала Маруся с Иваном, а у Гришки образовались новогодние выступления с ансамблем в начале каникул. Он приехал в Устьи за три дня до  Рождества.

Братья Бродовы ходили с сёстрами Лозовыми в клуб: в кино и на дискотеку, тусовались по домам и у   друзей,  и  в   пристройке, в  бывшем  музее.  Ивана  не  особенно  тянуло  в  компании;  он охотнее отправлялся на зимнюю рыбалку, вялил улов; если Гришки не было дома, брал его гитару, выкладывал на стол блокнот, заменивший  тетрадку заветную и, что-то подыгрывая, подбирал  мотив к стихам… Узнав, что Чистяковы гостят в доме Голубевых, дважды встречался с Георгием Ивановичем, часа по два беседовал с ним, разбирая своё сочинённое, а потом, пока мать сидела у Аграфены и Гришка где-то куролесил с Татьяной и Надеждой, сидел над тетрадкой, что-то писал в ней, откидывался, грыз тупой конец шариковой ручки и чесал им в ушах…