- Вот такие, друзья, испеклись у меня пироги, - Заключил свой рассказ в доме Екатерины Лопаткиной верующий в Господа Бога член КПСС с 1945 года Ю. В. Голубев. Ну, может быть, рассказ его был  покороче  и  попроще  авторского,  но  надо  же  было  сочинителю  изложить  его  с подробностями  и деталями, чтобы текст звучал поярче и убедительнее. Захватывающего рассказа, к сожалению, не получилось, нечем пока захватывать. Но не беда,  ещё получится.

- Накликал беду! – Забушевала Екатерина. – Помалкивал бы в тряпочку – жил бы спокойно. Но ему везде всё надо. Потому как он один только знает, как надо. Вот и суётся, куда не просят. И получает по носу. Дай ему волю, он и правительство будет учить. Вот теперь сиди и думай, что ему влепят. Выкинут с работы и вся недолга.

- Я за эту работу не держусь. Она не моего профиля.

- Вот, вот, - добавила Екатерина, - будет у тебя профиль, станешь истопником в церкви.

- А что? – Встрепенулся Голубев. – По крайней мере, возле тепла и свечек.

- Не шути, Юркеш, не до того. - Перебила его Маруся. – Я не знаю, какие основания будут у партийного начальства наказывать тебя за другие грехи,  чего ты им там наговорил, но за твоё возвращение  к вере и посещения церкви, соблюдение обрядов тебя накажут сурово. А если ты будешь каяться, твердить, что был в храме всего один раз и случайно, из любопытства и больше не будешь, откажешься от веры, то совершишь грех ещё больший, и тебя накажет Господь!

- Да я, Маруся, никогда не откажусь от Господа!

- А как же ты в партию вступал? Тебя о вере не спрашивали?

- Там на фронте был другой дух веры, мы верили в Сталина, как в Бога, и в партию вступить  было  всё  равно,  что  принять  крещение.  И  там  было  не  до  вопросов.  Меня

                                                               214

принимали перед боем. И на крест мой никто внимания не обращал. Да многие коммунисты на войне под рубахами носили нательные кресты. И мы объединяли в единую веру и Бога, и Победу, и Родину, и Сталина. И когда шли в атаку, сначала шептали: «Помоги, Господи, спаси и помилуй!», а потом уже орали: «За Родину, за Сталина!»

- Юрий Васильевич, - обратился к нему Чистяков, - сейчас ты будешь слушать в свой адрес только упрёки.   А   почему?  Потому  что  никто  из  нас  не  может  дать  тебе  реального  совета,  как изменить или исключить ситуацию, в которой ты оказался. Вернее, не саму ситуацию, а  причины её возникновения, потому что причины эти ты не придумал, они были всегда, ты их обнаружил и открыл для себя очень давно. И как человек добросовестный и справедливый, как настоящий коммунист, не мог молчать, ты долго терпел, крик твоей души искал выхода, и вот тебя прорвало – спонтанно, и ты сам себя поставил перед фактом, перед образовавшейся пропастью: отступить тебе не дадут, перепрыгнуть её ты не можешь, и засыпать её тебе нечем. Вот почему и совет тебе никакой не нужен, потому что он может быть только один: принять ситуацию так, как она есть и ждать её разрешения.

- Я могу потребовать комиссии и предъявить ей то, что у меня есть против Басенко и Захарьина. – Ответил Голубев.

- А они не будут предъявлять тебе антипартийность, твои претензии к партийному руководству, погрязшему в рутине и застое. Они выставят только один твой грех: веру, ты от этого не откажешься, и последует только одно: исключение из партии и  за ним - снятие с должности.

- Это понятно, – мрачно сказал Голубев, – но потерю партийности и работы можно пережить.

- Тогда чего же ты паникуешь?

- Я не паникую. Я танкист. Я вижу цель и у меня есть заряд. И руки чешутся дать выстрел.

- Одним выстрелом проблемы не решить.

- А ответный выстрел спалит твой танк, как Степанов. – С горечью сказала Маруся.

- Господи, он еще  и воевать собрался! – Вскинулась Екатерина. - Сиди уж!

- Вот, скажи, Жора, я видел наши беды, ворочал мозгами, понимал, терпел, крик у мен с языка готов был сорваться  и вот - сорвался. А ты видишь жизнь, как я? Ты со мной согласен?

- Да, вижу, соглсен во многом.

- А что же ты молчишь? Не хочешь ко мне присоединиться или сам по себе не хочешь зайтись в крике?  Ответь, честно скажи, как перед народом!

- Скажу, Васильич, скажу, - медленно  начал Чистяков. Лицо его покрылось пятнами, он мял пальцы рук в ладонях. – Я родился и вырос, и воспитан в стране советов, другой идеологии знать не хочу, верю в верховенство социалистического над капиталистическим. Но я не фанатик коммунистической идеологии, я вижу многие недостатки, язвы нашей жизни, и вижу виновников наших бед, но строить баррикады я не собираюсь и метать бомбы не хочу. Вступить в партию меня уговорил наш парторг  Александр  Ребельский. Когда я ему сказал, что в партии много дурных людей – и дураков, и прощелыг, и жуликов, он ответил, что бороться с ними я не смогу, будучи вне партии : «Тебя сомнут и сожрут, Юра, - бросил он мне. – Ты вступи в нашу партию, и мы вместе будем с ними бороться, только так. И  своей работой и жизнью будем давать примеры другим». И я с ним согласился. И исправлять жизнь мы должны, оставаясь внутри партии, постепенно, но неуклонно. А ты себя загнал, тебе не хватило терпения и разумной воли, ты не сдержал себя. Но для тебя есть ещё один, малонадёжный, но возможный  вариант, - медленно проговорил Чистяков, как бы додумывая сказанное.

                                                               215

- Какой же? – Встрепенулся Голубев. – Набить морду Захарьину и принудить их к разбирательству драки и дать послушать его предложение о выкупе?

- Это не исключено. Захарьин полетит, но в руках Басенко остаётся козырь против тебя, Юрий Васильевич, - твоя вера и свидетельство посещения тобой церкви. Полетишь в результате и ты. Я о другом варианте: ты можешь попытаться обменять телефонную запись на их обещание оставить тебя в покое с дальнейшим твоим оставлением должности. Ты уходишь со станции и уезжаешь в другой район или даже область. И там живёшь, как хочешь.

- Нет, я с подлецами ни о чём не договариваюсь! Тем более, что эти подлецы с партийными билетами. Я послушный прихожанин нашего храма, но я и неподкупный коммунист. Ладно! – Он хлопнул себя по коленками и встал. – Я исповедался перед вами, близкими мне людьми, вы мне, как я понимаю, грехи отпустили, дальше я сам. Всё! Забыли, будем готовиться к ужину. Маш, ты останешься?

- Нет, мне к ребятам.

- Георгий Иванович, ночуй у нас, а завтра я тебя раненько доставлю на вокзал, а хочешь  – в Москву, до ближайшего метро.

- На вокзал в Голицыно. Я от Лозовых звонил Галине, предупредил, что ночую у тебя.

- Исполним.

Голубев проводил Марусю до калитки, вернулся в дом.

- Кать, я бы поел чего-нибудь горячего.

- Картошки варёной нажарю, с огурцами-помидорами будешь?

- А к такой закуси чего найдётся?

- А тебе не хватит?

- Правда, Юрий Васильевич, сам же сказал, что завтра пораньше. - Поддержал хозяйку Чистяков.

- Ребята, да ещё восьми нет. Мы в десять на боковую и завтра в семь - как штык!