После обеда три поэта – профессионал, любитель и начинающий – сидели на террасе за выскобленным до бела столом, сколоченным ещё Голубевским дедом во время оно. Чистяков читал что-то с листка бумаги, переданного  ему Юрием Васильевичем. Это были его стихи.

- Ну, что могу сказать, Юрий Васильевич? Ты делаешь успехи. Жаль только, что поздновато увлекся стихосложением. Хотя есть и постарше тебя  начинающие стихотворцы – главным образом, пенсионеры и пенсионерки. Выходит человек на заслуженный отдых и, не зная, куда себя деть, берётся за перо. И сразу темы какие! Политические, о борьбе за мир против капиталистов и милитаристов, о росте благосостояния народа, о любви к КПСС, славят партию и правительство, громят всех врагов СССР – и всё в рифму. Но отвратительно плохо. А когда получают отказ в публикации, тут же пишут жалобу-донос на издателей и не куда-нибудь, а сразу в ЦК КПСС или в КГБ, открывая глаза чекистам на врагов страны, окопавшихся в издательствах. Графоманов – море, в нём тонет Союз писателей страны. И самое сложное: иногда из ЦК звонят и просят объяснить, почему те или иные стихи плохи. Тогда приходится посылать сочинения графоманов на рецензию и потом отправлять её в ЦК.

- Я не собираюсь жаловаться в ЦК, я могу туда написать свою жалобу только на них самих. Зажрались господа хорошие, святые партийные угодники, – вскипел Голубев.

- Тихо, тихо, - Чистяков положил ладонь на руку Юрия Васильевича и скосил глаза на Ивана, - ты, Васильич, случай редкий. Я не знаю, почему ты начал писать, что послужило толчком,  но успехи на лицо.

- Я сам не знаю, что. Любовь? – наверное. И неудовлетворённость нынешним положением дел в стране, возмущение души,  протест ума. Нет, наоборот: возмущение ума и протест души. Вот, точно!

- Революцию ждёшь?

- Безусловно.

- Тогда тебе надо баррикады строить, а не стихи писать.

- Одно другому не помеха.

- Но, Юрий Васильевич, стихи надо поправлять в некоторых местах. - Увёл разговор в сторону Чистяков, почувствовав, как накаляется Голубев. – Например, вот, смотри, здесь, - он подчеркнул что-то на листочке, - а ты, Ваня, слушай внимательно, может и тебе пригодится, - это слово оканчивается  на  «эс», и следующее за ним начинается тоже на «эс»; «Нас собирала страна», - читать глазами можно, а читать вслух тяжело, два «эс» сливаются, одна на другую налезает, язык вязнет в этих «эс». Типичная школьная ошибка, касаемая, в принципе, всех согласных. – Он повернулся к Ивану. – Школьная не в смысле средней школы, а в смысле школы стихосложения. – И продолжил с Голубевым. – Или вот эпитет: «Красивый закат». Да это значит, что он никакой. Почему? Тысячи раз уже были эти закаты: прекрасные, красивые, чудесные и так далее – это всё штампы, пошлятина и графомания. Так пишут влюблённые восьмиклассницы, шаблонно и неинтересно. Найдите к своему закату более спелое и яркое прилагательное: закат может быть дерзким, смертельным, колдовским, фантастическим – всё зависит от темы стихотворения. Поправляйте и потом ещё раз покажите мне. И можете включать это стихотворение в сборник. Да, вот ещё что: в четвёртой строке третьей строфы на один слог больше положенного, она вылетает из размера, поищите замены словам, уберите этот аппендикс. Ну, ладно. Что у вас, молодой человек? – Обратился он к Ивану. - Тоже стихи?

- Нет, то есть да. – Иван покосился на Голубева и густо покраснел. – Я, Георгий Иванович, очень люблю стихи, много читаю их и хочу сам научиться их сочинять. Я вот в библиотеке нашёл этот словарь, - Иван достал из спортивной сумки книгу и передал Чистякову, - но не могу во многом тут разобраться. Размеры, тропы, строфы…

- Это очень хорошая книжка, но её недостаточно, института  литературного  она  не    

                                                           201

заменит. Да, на поэта  или  прозаика  надо  учиться,  то  есть  постигать мастерство, законы и правила работы со словом...     А писать следует каждый день, как сказал писатель Юрий Олеша, «Ни дня без строчки». Хоть чуток, а надо нацарапать на бумаге. Перо требуется оттачивать каждый день. И обязательно необходимо общаться с поэтами. Жаль, у вас в совхозе нет литературной студии. Но вот вас двое – общайтесь. Как? Знакомьте друг друга с тем, что сочинили, разбирайте, делайте замечания, критикуйте. Обсуждайте новые поэтические сборники. Это поначалу трудно, потом разойдётесь. Войдёте во вкус, самим понравится. Я вот у себя в  Сокольниках веду литературную студию при детской библиотеке, у меня юные поэты и прозаики трудятся во всю, попробуйте и вы такую создать при клубе, а вести её может учитель-словесник, преподаватель литературы, то есть. А пока я здесь, могу с вами обоими позаниматься. Вот давайте прямо сейчас и начнём. И сперва поговорим о поэтических размерах: двустопных – ямбе и хорее и трёхстопных – дактиле, анапесте и амфибрахии. - И Чистяков принялся объяснять, стараясь делать это как можно проще, основные стихотворные размеры в русском стихосложении.

Потом он предложил для примера разобрать какое-нибудь знакомое стихотворение.

- Вашу «Калину», давайте? – попросил Иван.

- О, точно, её самую! – добавил Голубев.

- Хорошо. Вот, берите бумагу и карандаши и начертите такие клеточки, - он провёл две параллельные линии поперёк листа и разбил их вертикальными линиями на клетки, - в каждой клеточке  разместим один слог.  И впишем первую строчку стиха: /В по/ле  /вы/рос/ла/ /ка/ли/на/. Поставим ударения: «пȯ», «вы'», дальше: в слове «выросла» под влиянием ритма возникают два ударения: на «вы» и на «ла», дальше – «ли'». Что же это? Это хорей.  Вспомним  у  Пушкина:  «При’/бе жа‛/ли/  в  из´/бу/  дé/ти…»  и  так  далее. Так же и в «Калине»: « В пó/ле/ вы’/ро/слá/ ка/ли’/на/ óт/ леc/ны’х/ сес/тёр/ вда/ли’…» Как я объяснял, в хорее ударение падает на первый слог стопы.

- Значит, ты у Александра Сергеевича размер содрал? – усмехнулся удивленно Голубев. Иван вытаращил глаза на поэта и застыл лицом.

- Это четырёхстопный размер, как и ямб и прочие дактили – универсален для всех поэтов, тут никакой обдираловки - плагиата нет. Это стандарт стихосложения, единый для  всех. Нет Пушкинского хорея или Голубевского. Вот у вас, Юрий Васильевич, какой размер обуви?

- Сорок третий.

- И у меня такой же. Но это не значит, что я у вас спёр размер ботинка. Просто у нас обувь одного размера - стандарта. Понятно? А вот Пушкин создал оригинальную строфу из четырнадцати строк. Но об этом поговорим завтра. А сейчас я хочу посоветовать вам вот что. Если вы не дюже сильны в чувстве размера строки, поступайте следующим образом: вычерчиваете вот такие таблицы по числу строк в строфе и выписывайте одну под другой сначала все первые строки строф, потом вторые и так далее. Вы сразу увидите, какие строки, или какая строка выскочила из размера или не дотянула до стандарта вашего стиха. И старайтесь исправить, переписать, подыскать и заменить слова – в общем, устранить ошибку. Особенно это важно для песенного стихотворения. Я всегда такой мерой пользуюсь,  когда чувствую сбой и понимаю, что нужна проверка. Ну вот, Ваня, а вы… давай на ты? - Иван согласно  тряхнул пышной пшеничной причёской в ответ, - ты не хочешь мне что-нибудь показать?

Юный поэт Бродов поглядел на дядю Юру (тот одобрительно вскинул подбородок: давай, мол, сынок, смелее в бой), достал из сумки исписанный листок и протянул его Чистякову. Тот сначала прочитал его молча, потом предложил:

- Я прочитаю вслух в порядке обучения?

- Хорошо, - пересохшим губами прошелестел Иван.

                                                               202

И Чистяков прочитал:

Мы с Гришкой, братом, двойняшки

С поречной стороны.

Я блондин, а он брюнет барашком,

Но мы носим одинаковые рубашки,

Потому что мы братаны.

С ветки на ветку, как воробей,

Скачет по жизни Григорий.

Че сло, я не понимаю его, хоть убей,

Чего он хочет добиться

Как бы он сам себя не объегорил.

Мы с ним – одна кровь,

Одна у нас мать – Мария.

Только я молчун, а он говорун,

Таких зовут трепачами,

Хотя он весёлый, любит петь со сцены,

В изокружке Ленина лепил,

Знает себе цену.

Хотя простую задачку не может решить,

Шепчет: «Ванёк, подскажи!»

Не знаю, как он сможет один жить,

Если нас с Марусей не будет рядом.

Ну, вот такое социальное стихотворение, просто порыв души, зов сердца.

            - Ты, мощно закрутил, Ванюшка, мощно, - вклинился Голубев.

            - Содержание произведения   интересное, оригинальное, но по форме слабое, я бы сказал без обид – беспомощное. И ясно почему: ты писал его, ничего не зная о правилах стихосложения и не опираясь на те понятия о них,  которые ты мог бы уже подсмотреть у многих авторов прочитанных тобою стихотворных сборников. И это тоже легко объяснить: когда впервые кидаешься в сражение с белым листом бумаги с авторучкой наперевес, всё на свете забываешь, тут не до правил. Всё кажется верным. Вы  пока посидите несколько минут молча, я попробую, для примера, поработать над твоим, Ваня, сочинением, и потом продолжим разговор. Он взял  лист бумаги и принялся что-то писать на  нём, поглядывая в Иванов листок.           

Через несколько минут он поднял голову, улыбнулся:

- Ну, слушайте. Я постарался кое-что сократить, убрать повторы и неточности размеров строк, сохранив при этом и смысл стиха, и некоторые рифмы.  Итак, вот вариант:

Мы с Григорием Бродовым братья,

На одном с ним живём берегу,

Но в комок свои мысли собрать я,

Чтоб понять его жизнь, не могу.

Он весёлый, задиристый, меткий

На слова; только, как воробей

Скачет в замыслах с веки на ветку –

Не пойму я его, хоть убей.

То как взрослый, то речь – детский лепет,

В наставленьях бывает смешон.

                           203

То он Ленина в студии лепит,

То со сцены поёт песни он,

То не может простую задачку

У доски без подсказки решить.

То возьмётся всю школу дурачить…

Как без нас с мамой сможет он жить?

            Ну, как? – спросил Чистяков, нарушая затянувшееся молчание слушавших.

- Лихо, - оценил Юрий Васильевич.

- Не, я так никогда не смогу. У меня ничего не получится, - упавшим голосом сознался Иван.

- Ерунда, ещё как получится! «Во всём нужна сноровка, закалка, тренировка!» Тренируйся, и всё придёт. Поизучай мой, не лучший образец. Я его сходу накатал, для примера, но сравнивать оба варианта можно. Вот смотрите: Ваня употребил жаргонное «че сло» вместо «честное слово». Хотя так говорят все пацаны и многие взрослые; использовать же в письменном виде его нехорошо, надо бы, в крайнем случае, заключить в кавычки. Это уместно в прозе,  для придания окраски прямой речи персонажа, а в стихотворении не следует. У Вани очень интересная тройная рифма «двойняшки-барашком-рубашки, это яркая находка, а также «Григория – объегорил». Я не смог их использовать в своём варианте, решил похвалить Ваню отдельно. Да, и замечательная метафора «брюнет барашком», она говорит о том, что у автора есть поэтические задатки. Вот на такой оптимистической ноте я и хотел бы закончить наше первое занятие. А теперь, Ванечка, беги домой, Мария Николаевна заждалась, наверное. Если сможешь, приходи завтра  к семи, мы часок позанимаемся.

- А я могу? – спросил Голубев.

- Всенепременно. А сейчас задержитесь, пожалуйста.

Окрылённый встречей, Иван поспешил домой…

Остаток отпуска Чистяков посвятил занятиям с Иваном, и тот под конец стал демонстрировать заметные успехи. Учеником он был послушным, исполнительным, упорным. Он завидовал Гришке, который с лёту рифмовал и выдавал всегда острое и смешное. Так, когда в клубе заработал буфет, он вошёл в него и громко, во всеуслышание продекламировал:

Открылись двери у буфета,

Спасибо партии за это!

Раздался громкий смех, и сидящий за столиком в углу парторг Петрушкин поперхнулся бутербродом с сыром. И как-то этой завистью Иван поделился с Чистяковым. Тот задумался, тряханул гривастой головой и стал размышлять вслух.

- Уметь быстро находить рифму, мгновенно выдавая экспромт – это признак, я бы сказал, не таланта, а скорее всего,  способности. Талант – не только в одном таком умении, он состоит в сумме многих и многих способностей. Кстати, Пушкин мог легко с ходу выдать экспромт и «возбуждать улыбку дам огнём нежданных эпиграмм», как он подметил в «Евгении Онегине». Я, кстати, с детства этим занимался и развил в себе такую  способность, и до сих пор ловлю себя на этом: нет-нет да и брякну что-нибудь. Попадётся какое-нибудь интересное слово, я тут же пытаюсь подобрать к нему рифму. Но правильней будет искать её, когда работаешь над стихом. Ты возьми в библиотеке том Маяковского со статьёй «Как делать стихи», многому научишься и многое поймёшь. А у Григория  способность хватать с поверхности легкие, во многом увядшие рифмы, знаешь, как листочки на поверхности озера. Важно понять, для чего ещё человек это делает. Выразить какое-либо чувство, яркую мысль или просто блеснуть перед публикой, получить аплодисменты, как Евгений Онегин, наплевать и забыть, как твой брат. А настоящий поэт  –  он  Владимир Ленский,  он  мучается  словом.  Чтобы  добыть   нужное   

                                                               204

слово, главное слово, надо погрузиться в озеро, в морские глубины нашего языка. Кому хватает воздуха нырять на большую глубину, тот и поэт. Но тебе советую: попробуй рифмовать на ходу, развивать в себе такую привычку, помогает. Только не рифмуй, когда переходишь улицу. – Закончил шуткой, улыбаясь,  Чистяков и прочитал стихи:

Не докучай потомкам многословьем,

Не оставляй им тонны слов сырца.

Десяток слов твоей горячей кровью

Пусть обожгут однажды их сердца.

Вот, запомни эти четыре строчки. Как сказал Александр Сергеевич в стихотворении «Пророк», поэт должен «глаголом жечь сердца людей». А иначе, зачем бумагу портить?                                       

Иногда к их беседам-занятиям присоединялся Голубев. Он ничего не записывал в отличии от Ивана, молча слушал, участвовал в обсуждении Бродовских поэтических опытов, показывал свои стихи,  выслушивал замечания Чистякова, посмеиваясь над своими промахами. Георгий Иванович предлагал Ивану высказаться по поводу Голубевских стихов, но Иван краснел и отказывался; он стеснялся, хотя иногда, как ему казалось, он видел в них неточности.

На последнем занятии Чистяков сказал Ивану:

- Мы завтра отбываем. Приходи проводить нас к десяти утра, сможешь?

- Конечно.

Ваню всё время подмывало  задать Чистякову один вопрос, но всё не решался, откладывал на потом. Но вот это «потом» наступило, откладывать дальше некуда, и он, запинаясь и глядя в сторону, спросил:

- А где можно выучиться на поэта?

Чистяков понял, что этот вопрос дался парню нелегко,  обнял его за плечи и ответил:

- Талант поэту даётся свыше, этому научиться невозможно. Учёба в литературном институте позволит усовершенствовать технику стихосложения, нарастить опыт, изучить основу литературы – нашей и зарубежной. Чтобы  стать писателем,  надо многое знать. Лучший вуз для этого – тот, который окончили мы с  Голубевым. Я  всегда говорю студийцам: хотите стать писателем – идите учиться в МИИСП, который был МИМЭСХом. Будете знать и земледелие, и растениеводство, и животноводство; тракторы, комбайны и автомобили, сельскохозяйственную технику, технологию производства всего, что идет с поля и фермы на продовольственную переработку;  экономику, обработку металлов, дерева, и многое, многое другое – почти всё, кроме медицины. А ты где собираешься учиться?

- Не тракториста-машиниста.

- Замечательно. Хорошо получить сначала какую-то специальность, а потом – в литературный институт. Поживёшь, поработаешь, возмужаешь, а если к годам двадцати шести писать стихи не бросишь, поступишь в литинститут или на высшие литературные курсы.

Назавтра, когда прощались, Георгий Иванович протянул Ивану толстую книгу:

- Вот, дружище, изучай, через год вернёшь. Она тебе частично  заменит первые два курса института.- Иван взглянул на обложку: В. Жирмунский. «Теория стиха». – В ней много сложного и для тебя, может быть, непонятного, но в основе  своей – это классика. Что будет непонятно,  разберём при встрече следующим летом. Ну,  будь здоров, береги мать, оберегай Гришку. Успехов!

Уезжали Чистяковы на своём «Запорожце» жёлтого цыплячьего цвета. «Наш окрас, аграрный», - шутил поэт.  Машина удалялась, Иван стоял рядом с Юрием Васильевичем, прижав книгу к груди.

В год окончания школы-восьмилетки Чистяковы снова отдыхали в Устьях у Голубева,  но постоянные занятия у Ивана с поэтом не сложились, было несколько встреч,

                                                               205

во время которых Чистяков успел просмотреть написанное – к сожалению, немногое – Бродовым за год и разобрать с ним непонятные места в книге Жирмунского.

- Ваня, так не годится. Я понимаю, что все силы были брошены на учёбу, но всё-таки этого – он потряс ивановскими листочками со стихами – мало, очень мало. Надо двигаться вперёд. Не пытайся сочинять сложные вещи. Пиши только о том, что хорошо знаешь, о своих чувствах и мыслях. У тебя тут есть темы, которые требуют изучения вопроса по научной литературе. Или по Библии. Попробуй-ка себя в детской теме: напиши что-нибудь для малышей, младших школьников – загадки, скороговорки, смешнушки какие-нибудь. Дерзайте, юноша, и не вешайте носа. Я верю в вас!

Месяц учёбы в СПТУ был трудный, надо было входить в режим обучения,  приспосабливаться к новому жилью; сложнее стало Ивану скрывать свое увлечение, прятать книгу, блокнот со стихами. Но замечания Чистякова подействовали на Ивана, за остаток лета и первые недели осени он исписал блокнот и заменил его толстой тетрадкой в клеточку в коленкоровом переплёте. Она манила чистотой страниц, так и хотелось нанести на них нечто необыкновенное.

Первую страницу он превратил в титульный лист, начертав крупными печатными буквами: «ИВАН БРОДОВ», ниже – «СТИХИ» и в самом низу: 1981. Чётные страницы решил не занимать ничем, только необходимыми замечаниями по поводу написанного справа на нечётной странице, то есть, левую сторону разворота оставил для самокритики и своих пометок.

На третьей странице появился эпиграф к будущей, ещё не сочинённой рукописи:

Страница чистая.  Что  сможет

На клетки нанести поэт?

Какой он будет, стих?

                                      Ничтожен?

Или святой прольёт он свет?

Поставил под сочинённым дату: 3 сентября 1981 г. Через несколько дней слева появилась запись: «Кажется, старомодно и заносчиво: какой я ещё поэт? Инверсия в последней строке. 10 сентября 1981 г.» И стала тетрадь заполняться. Без спешки, но регулярно.