Месяц, как Бродовы живут и учатся в СПТУ под Медвежьими озёрами. Третья неделя учёбы ребят на исходе, но ещё ни одной ночи не спала Маруся спокойно. Умом она понимала, что ей надо как можно меньше волноваться, и, вроде, никаких причин для волнения не было. Как шагнула она за порог  родного дома, выехала со своего двора, так и возникло в её душе тревожное напряжение, которое не покидало её до сих пор.

Вроде не было никаких причин для волнений,  всё получилось ладно и легко.  Голубева просить не пришлось. Лашков дал совхозный «Рафик». Когда стали грузить приготовленное для переезда, Маруся увидела в машине два мешка картошки и в бумажных мешках – свёклу и морковь, капусту.

- Это, Савельич, твое? – спросила  хорошо знакомого ей немолодого водителя Фёдора.

- Не, Николавна, это Владимир Иванович велел отвезти тебе на новое твоё место жительства, - хохотнул Фёдор, - грузись живей, пора ехать.

Помогали им Лозовые с Танюшей.

- Вы не волнуйтесь, Мария Николаевна, весь огород уберём в лучшем виде и ссыпем в подполье. Я там подправлю кое-где, так что приезжайте в сентябре в любое время. Возьмёте с собой, сколько унесёте. Остальное будет ждать вас здесь всегда.

- Иконы вам не помешают? – Спросила Маруся. – Я беру с собой только одну.

- Не беспокойтесь, мы к вашим образам свои добавим.

- Ну и слава Богу! – Она с облегчением вздохнула. – Хоть на одну заботу меньше, душе легче. – Она отдала ему ключи от дома. – Живите счастливо,  в добром здравии и согласии. Вы когда заезжаете к нам?

- Кое-что завезём сейчас,  ночевать будем первый раз на новом месте сегодня. А как контейнер из Адлера прибудет, так и новоселье справим. Звоните, сообщите, как там у вас дела пойдут. Какая нужда возникнет – поможем, не стесняйтесь.

Иван и Гриша уже сидели в машине, в кабине, рядом с водителем.

- Ма, поехали! – Крикнул Гришка нетерпеливо, приспустив стекло.

- Ну, с Богом! – сказал Лозовой.

- Звоните, Мария Николаевна, - добавила Таисия.

- Не поминайте лихом! – Ответила им Бродова, и только взялась за ручку дверцы «Рафика», как к воротам подлетели новые «Жигули» Голубева, и он, выскочив из машины, закричал:

- Ах вы, бродяги Бродовы, так вас и разэтак, без меня линяете?! А ну, марш ко мне в машину, нечего в кузове трястись! – он подошёл к водителю. – Так, Савельич, едешь по Можайке до МКАДа, там налево и по внутренней стороне кольца до Щёлковского шоссе и по нему прямо до  СПТУ. Это я тебе объясняю на случай, если потеряешься. А так езжай за мной, я гнать не буду.

Он попрощался с  Лозовыми, и, наконец, процессия тронулась в путь…

Всё это Маруся вспоминала в постели, пытаясь уснуть. Но сон не шёл, а ночь томила и воспоминаниями, и думами. То вспоминается, как по дороге Голубев спросил, разорили они или нет музей, Маруся ответила, что кое-что отдали в совхозный музей трудовой славы, часть везут с собой.

- И башку твою скульптурную? – засмеялся Юрий Васильевич.

                                                            188

- Да ты что! Ваня её в простынь старую завернул да и на чердак поднял. Пускай пока там побудет.

- А подари её мне?

- С ума сошёл!

- Ну, продай тогда. Сколько за неё хочешь?

- Зачем она тебе?

- Я её в красный угол поставлю.

- И буду с ней чокаться… - добавил сзади Гришка, - и общий хохот рассыпался  из приоткрытых окон по Можайскому шоссе.

- Ладно, не хочешь продавать, не надо. Хоть фотку подарила бы.

- Сделаем, дядь Юр. - Ответили с заднего сиденья. А кто, не разобрать было за шумом мотора.

- Между прочим, братва, на секунду обернувшись, сказал Голубев, - по этой дороге входил в Москву со своей побитой при Бородине армией Наполеон Бонапарт. Усекайте.

- А теперь катит на Голубевских «Жигулях» мастер машинного доения Мария Бродова под охраной Гришки и Ваньки. – Прозвучал голос Григория с заднего сиденья. – Даёшь Москву!

- Даёшь Медвежьи озёра! – добавил Иван.

Так в расслабляющей беседе и добрались до училища.

Описанию жизни в училище, рутины учёбы и преподавания автор предаваться не намерен: это скучно и непродуктивно. Остановимся на некоторых ярких моментах, повлиявших на характер наших героев и на развитие сюжетов их жизней. Воспользуемся только теми из них, которые давали Марусе повод для ночных раздумий и бессонницы.

Поначалу она просыпалась по старому, условному рефлексу: очень рано, как на утреннюю дойку. Вскакивала по внутреннему будильнику затемно, начинала одеваться, потом спохватывалась (куда ты, дурёха!) и снова ложилась досыпать. И однажды так всей семьёй и проспали, опоздав на работу и на учёбу. Пришлось купить будильник и подниматься по его трезвону.

Жили Бродовы в преподавательском доме, в однокомнатной квартире. Парни спали на железных кроватях из общежития. Маруся на кухне каждый вечер ставила для себя раскладушку. Стол в комнате казённый, из тех, что стоят в учебных аудиториях, казённый же шкаф, на кухне – тумба с ящиком и столешницей – обычный стандарт столярного мастерства довоенных и послевоенных годов; полки да ещё антресоли в прихожей, табуретки и стулья – вот и вся мебель.

Обедали на кухне, занимались за столом в комнате. Маруся совмещала кухню с кабинетом, где готовилась, если была нужда, к занятиям.

Она  всегда поёживалась, вспоминая первый свой преподавательский день: жутко волновалась, несколько раз, ещё до 1 сентября повторяла свои действия в аудитории у стендов, но против ожидания, занятие прошло отлично, даже вдохновенно и даже с аплодисментами. Когда Маруся рассказывала учащимся о приёмах доения коров, припомнила стихи Чистякова «Доярки труд – особый труд…» и прочитала их; кто-то из девочек не удержался, захлопал и все подхватили, получилась овация, даже уборщица заглянула в аудиторию.

Работалось ей легко, на мастеров машинного доения учились в основном девочки, мальчишек – по одному, по два в группе, так что шалостей и подвохов она не получала. На первом занятии ей даже вручили букет цветов. В конце рабочего дня её в преподавательской поздравили с почином Людмила и Альфред Клименко. А Маруся пригласила их на новоселье.  Кто-то намекнул ей, что неплохо бы соблюсти традицию. Маруся поняла и пообещала, что проставится с первой зарплаты.

                                                             189

Иван и Гришка пообедали в столовой, так что есть не просили, и Маруся стала колдовать на кухне: натушила картошки с мясом, напекла пресных блинов  – блинцов, как

их называют в деревне. В местном магазине была куплена треска горячего копчения. И Маруся, отварив рису, приготовила из трески и риса  по устьинскому рецепту вкусный салат, который научила её стряпать Аграфена.

Запахи с кухни раззадорили мальчишек, и они крутились возле накрытого стола, а мать шлёпала их по рукам. Пришли Клименки и принесли с собой миску Людмилиных вареников к радости пацанов. У Маруси в заначке оказалась бутылка портвейна «777» и сваренный накануне компот из устьинских яблок. А Клименки привели своих детей – Лену и Вадима. Марусины пацаны сразу признали в нём своего нового товарища, они учились в одной группе. Вадим неожиданно для родителей не захотел оканчивать десятилетку и заявил, что будет учиться в родительском СПТУ. А после, если захочет, поступит в отцовский институт. Забегая вперёд, скажем, что он до сих пор работает шофёром-дальнобойщиком, живёт в родительской квартире, растит с женою детей, продолжая Клименковский род, доволен жизнью и счастлив. Лена стала замечательным врачом. В общем, посиделки в однокомнатной квартире прошли в дружественной обстановке, тепло и весело, только без песен, чтобы не светиться и не мешать соседям.

Иван заметил, что мать подолгу не засыпает на кухне, часто встаёт, зажигает свет и звякает пузырьками, накапывая лекарство в стопку, шумит водой из крана и так далее. Он вставал, шел к Марусе, спрашивал, не плохо ли ей, не надо ли чего, предлагал вызвать скорую помощь, она отказывалась, говорила, что приняла корвалол, не от боли, а чтобы уснуть поскорей.

- Иди, ложись, не тревожься, сынок, спи, вставать через три часа.

Иван уходил, и через некоторое время до неё доносилось его посапывание. А она ещё долго лежала, ожидая, когда корвалол проявит свое успокоительное действие.

И регулярно, привязчиво являлось ей одно: а как вдруг распрощается она с белым светом, кто присмотрит за её мальчишками, кто станет им опорой, доведёт их до самостоятельной жизни? И гвоздём било в голову: если бы у них был отец… Она холодела от этой мысли, сердце билось чаще, она поднималась снова и унимала тахикардию удвоенной дозой корвалола. Принимала лекарство и думала, что когда-нибудь оно ей не поможет. Ложилась и не выключала света, потому что, как заметила, в темноте сердце колотилось сильней,  а  при  свете  она,  в  конце  концов,  засыпала  и уже в дрёме думала:   если бы она родила ребят от Стёпы, уже качала бы внуков. И уже держала малюток на руках, умилялась и погружалась в сон… В итоге она купила недорогую простецкую настольную лампу и оставляла её включённой на ночь на табуретке в изголовье.

            Каждому своему волнению она старалась найти выход и находила, и успокаивалась. Так и со своей возможной скорой кончиной она разобралась просто: ребята её не по годам самостоятельные, Гриша за Ваней будет, как за каменной стеной, добрые люди помогут. И тут волей-неволей  она вспоминала Голубева. Она опять упиралась в Юркеша в своих мыслях и пугалась: а вдруг я не права? Если бы вышла за него тогда, сейчас не было бы проблем, но не могла я тогда выйти за него! – возражала она сама себе, - не могла! Пил, гулял, вон, жена даже его бросила, дочек от него увезла, а ему хоть бы что. Даже не чухнулся ни разу, не отыскал их, не навестил. Да, но ко мне, к Ване и Грише он совсем по-другому относится. Может, оттого, что стал церковь посещать? Ох, а я-то что же? Надо поехать в Устьи и по дороге зайти к отцу Павлу. Но пока ехать в старый свой дом ей почему-то не хотелось.

            Она поспрашивала у местных старушек, далеко ли тут до церкви. Узнала, как добраться до неё, и в ближайшее воскресенье сходила, исповедалась и причастилась и пришла домой благостная и успокоенная. Но через пару дней прежнее состояние вернулось,  хотя   ничто  не  давало  ей  повода  для  тревог.  И  снова  корвалол,  лампочка

                                                                         190

у раскладушки и горькие думы. «Нет, - решила Маруся, - так я загоню себя». И объявила сыновьям о поездке в Устьи в ближайший выходной.

            Но, как говорят в народе, «загад не бывает богат»: ребята заартачились. Ивану уже удались первые шаги в секции бокса, и его включили в районные соревнования по обществу «Урожай», а Гришка вовсю пел и рубил на гитаре в училищном ВИА, и они в воскресение выступали в кулинарном профтехучилище; так что оба сына пошли в категорический отказ.

            - Ну, ма, если тебе очень надо, поезжай пока без нас, - посоветовал Ваня.

            - А мы в следующий раз! – закончил в рифму Гришка, - и с большим удовольствием за устьинским продовольствием. Передавай наш горячий привет Симке!

            - Какой Симке? Юркиной?

- Козе нашей! – заржал Гришка.

- И вас не тянет к родному дому, не соскучились? – удивилась мать.

- Тянет, - сознался Иван.

- Соскучились, - подтвердил Гришка, - особенно Ванёк по Таньке Лозовой.

- В нокаут ляжешь! - Иван показал брату кулак.

- Отчислят из спорта пожизненно за использование приёмов бокса вне ринга без надобностей! – Гришка показал ему язык. – Бе-бе-бе!

- Хватит вам, а то я не видела, как вы оба пялились на неё. А ты, Гришка, хвостом вертел и языком молол. В общем, я заранее предупреждаю вас: в следующий выходной едем.  Откладывайте все дела, освобождайте день для поездки.