К вечеру того же дня в доме Бродовых зазвонил телефон. Гришка вздрогнул и кинулся к нему, резко снял трубку и ломающимся баском, подражая Борману из «17 мгновений весны», бухнул в трубку:

- Здесь Бродов!

- Ты, Иван?

- Григорий.

- Здравствуй! Это Лашков. Мать дома?

- А где же ей ещё быть? Позвать?

- Пригласи, пожалуйста.

- Сделаем, - ответил Гришка и закричал: - Маруся, тебя к телефону! – протянул ей трубку, - Владимир Иванович.

                                                             180

- Я слушаю.

- Мария Николаевна, здравствуй, дорогая! Слышал, расхворалась ты. Зачем?

- Здравствуйте, Владимир Иванович.

- Ну, зачем так  официально! Ты сердишься на меня что ли?

- Как можно! Вы начальник, директор, а я кто?

- Маруся, не надо так! Прости меня, слышишь? Я – начальник, я – дурак. И забудем о том инциденте.

- О каком индиц…. Бог с ним, не было ничего. Я ни на кого зла не держу.

- Ну и славно. Слушай, Маша, я могу сейчас подъехать к тебе с одним человеком? Разговор есть, полезный для тебя.

- Володя, - примирительно сказала Маруся, - я гостей сейчас принять не могу. Давайте завтра. У меня сегодня нет ничего, даже к чаю.

- И не надо, очень хорошо, что нет. Ты только скажи ребятам, пусть самовар поставят. Жди! – И повесил трубку.

Лашков чуял за собой вину перед Марусей и искал случая извиниться, помириться с ней. Голубев врезал ему по-товарищески, доказав, что его хамское отношение к Бродовой стоило ей болезни. И случай вышел. Оформил пенсию главный агроном совхоза и уехал с женой на родину к сыну в тамбовскую область. На его место оформлялся «гость с Кубани», главный агроном большого сочинского совхоза Лозовой Пётр Фёдорович. По здоровью тамошние врачи рекомендовали его хворавшей жене сменить жаркий климат юга на среднюю полосу России; по климатическим условиям подходило всё Нечерноземье, но так как Лозовой был заслуженным агрономом РСФСР и хорошо    известен   в   республиканском   министерстве   сельского   хозяйства,   высокое

начальство рекомендовало его сюда, в совхоз имени генерала Анашкина. И Лашков воспользовался назначением нового сотрудника…  В общем, была причина заявиться к Бродовой. Посмотрим, как развивалась его идея дальше.

Самовар в доме уже  блистал на столе, застеленном свежей льняной скатертью, на расписном жёстовском подносе. Маруся извлекла из буфета старинный, купленный ещё бабушкой в молодости в конце 19 века на ярмарке в Можайске фаянсовый чайный сервиз, в котором за минувшие годы осталось восемь чашек. Она стала расставлять их все на столе, припоминая, как в несытое послевоенное время те, кто с трудом могли наскрести деньгу, добирались до Можайска, часто пешком, и там на осеннем базаре покупали бычков, а потом гнали их до дома, пасли по дороге и ночевали в холодных стогах соломы и шли так несколько дней до дома. Держали скотину до первых морозов, а потом забивали и готовили на зиму солонину. Она дополняла скудное крестьянское меню до следующего лета. В посты, естественно, никакого мяса не касались.

Стол накрыла и попросила Ваню достать из подпола разного варенья, огурцов и картошки и  посадила ребят её чистить. И вскоре она уже кипела на плите.

Окна в доме открыты, поэтому легко услыхали Бродовы, как к воротам подъехала машина, да водитель к тому же посигналил.

- Не терпится кому-то, - проворчал Гришка, - Ванёк, давай, отчиняй ворота. А ты, Маруся, иди, встречай гостей. А я в окошко позекаю.

Машина была директорская, не терпелось Лашкову, он сам сидел за рулём, потому как народу в машине сидело под завязку. Когда все вышли из «Волги» и встали у крыльца, Гришка даже присвистнул от удивления: Лашков, какой-то мужик лет сорока, тётка моложавая рядом с ним и две девчонки, ровесницы пацанам Бродовым. «Мать, отец и доченьки» - тут же вычислил Гришка, ринулся на крыльцо и возник возле Маруси, распахнув рот в широкой улыбке.

А Лашков как раз начал знакомить друг с другом гостей и хозяев.

- Здравствуй, Маша! Дорогие гости, позвольте представить вам хозяйку подворья Марию  Николаевну  Бродову…  - и дальше он назвал её профессию, должность, звание и

                                                             181

 её регалии, - и её дети, двойняшки Григорий да Иван. А это, Мария Николаевна, наши гости, вернее уже односельчане и товарищи по работе: заслуженный агроном РСФСР, кавалер орденов Ленина и Знака почёта Пётр Фёдорович Лозовой, наш новый главный агроном с супругой Таисией Сергеевной, экономистом нашего хозяйства и дочери их Надежда и Татьяна, ровесницы, между прочим, твоих сынов, близнецы.

Маруся посчитала – пять гостей, да нас трое – вот как хорошо, чашек на всех хватает, и пригласила всех в дом. Лашков, как всегда и Голубев, сунул в руку Марусе сумку: «Тут всё есть!», и женщины принялись готовить и накрывать стол. В сумке оказался дефицит: и «председательская» сырокопчёная колбаса,  и две банки печени трески, и даже баночка красной икры. Ну, и, конечно, коньяк и «Российское полусладкое».

Маруся мгновенно затеяла пресные блины, Гришка с Ваней и девчонками посланы в сад за яблоками, в огород за помидорами.

- Только не берите с чёрными пятнами! – крикнула им вслед Маруся и принялась печь блины на двух сковородках, поручив мужикам открывать консервы. Таисия экспромтом колдовала над салатом из отварной картошки и лосося из банки, огурцов и помидоров, зелени.

- Не знаю, что получилось, - сказала она, - но есть можно, - и поставила на стол миску с салатом.

А мужики пока беседовали о делах хозяйства.

- Ну что, можно за стол, - пригласила Маруся.

- Подождём яшчэ чуток, должен Петрушкин подойти. - Загадочно сказал Лашков. И  тут  хлопнула  калитка,  и  через  несколько  секунд  в  дверь  постучали. –  А, вот и он!

Привет, Леонид Иваныч! Давайте, садимся. – И он нетерпеливо потёр руки. - Запах салата, парующей на блюде картошки, открытых консервов, нарезанных колбасы, ветчины и сыра, сам вид еды  – всё возбуждало аппетит, поэтому за стол уселись дружно. Для Петрушкина пришлось достать бокал и принести с кухни табуретку.

Лашков скоренько разлил питье по стопкам и чашкам и объявил:

- Для торжественной части нашей неслучайной встречи слово предоставляется Леониду Ивановичу Петрушкину, секретарю партийной организации совхоза имени генерала Анашкина. Петрушкин раскрыл заранее извлечённую из портфеля красную папку.

- Мария Николаевна, дорогая Маша! Ты хотя и не член партии, но как трудящийся на земле человек показываешь образцы высокого, коммунистического труда и отношения к делу, к коллективу и людям вообще, подавая пример многим членам нашей парторганизации. По семейным обстоятельствам ты вынуждена покинуть на время хозяйство, но мы не хотим отпускать тебя просто так. Своим трудом ты заслужила по жизни высокое звание и награды. Позволь и нам вручить тебе наши скромные награды – грамоту хозяйства: «Бродовой Марии Николаевне, мастеру машинного доения за устойчивые долголетние показатели по надоям молока» - и подписи треугольника совхоза. – И Петрушкин передал Марусе папку с грамотой. – Здесь и адрес, в котором сказаны все наши слова уважения и любви к вам, Мария Николаевна. Примите от нас и медаль, сотворённую совхозными умельцами! – Он достал из портфеля огромный бронзовый диск на алой ленте и надел её Марусе через голову. – О, красота какая! Тут написано: «М. Н. Бродовой за трудовую доблесть», а на обороте – «Совхоз имени генерала Анашкина». – За столом раздались дружные аплодисменты. - И ещё – денежная премия! – Петрушкин протянул ей тугой конверт. – И снова все, сидящие за столом, ударили в ладоши.

- А теперь, - Лашков встал, подняв стопку с коньяком, - можно и выпить, за тебя,  Маруся!

- За вас, Мария Николаевна! – добавил Лозовой.

                                                             182

- Здоровья вам и успехов! – не отстала от мужа Таисия Сергеевна.

Ну, и дальше всё пошло по стандартному сценарию. Когда подошла очередь чаепития,  Таисия попросила мужа принести из машины сумку с кубанскими гостинцами и выложила из неё на стол паляницу, связку баранок и банку абрикосового варенья, приготовленного с зёрнышками из косточек. Такой вкусноты в Устьях не знали, и не один кусок белейшей паляницы, намазанный вареньем, исчез в Гришкином рту. А Маруся и Ваня постеснялись взять по второму кусочку.

Гришка разошёлся, уже готов был держать площадку, сыпал шутками, на которые прыскали девчонки; предложил спеть под гитару, но Лашков остановил его:

- Погоди, Григорий. Сейчас молодёжь, гэтак,  допивает чай и отправляется знакомиться с окрестностями. Ребята провожают девочек. Покажите им деревню, Москву-реку, заливные поля, где мы посеяли кукурузу. Она у нас, конечно, не вызревает полностью, как на Кубани, но початки даёт внушительные, а массы силосной – рекордные цифры, стебли в три метра ростом, я вас, Пётр Федорович,  туда завтра свожу. Идите, ребятки, у нас тут конфиденциальный разговор.

Гришка прихватил «Легенду» и гитару, и подростки отправились на прогулку.

- Девочек никому в обиду не давайте! – крикнула им вслед Маруся и спросила гостей: - Ещё по чашечке чаю?

- Сначала поговорим. Чай потом. Вот в чём дело, Мария Николаевна. Мы сейчас не можем дать нормальное жилье Лозовым, тем более, что они не хотят жить в пятиэтажке, - начал Лашков.

- Да, - подтвердил Лозовой, - мы хотим построить здесь, в Устьях коттедж. Деньги для начала строительства у нас есть.

- И мы даём им льготный кредит аж на десять лет. Но строить будут не меньше года. Вы уезжаете на три, дом оставляете без надзора? – спросил Лашков.

- Зачем? Я с соседкой Солдатовой договорилась, она присмотрит за всем. А мы будем приезжать на праздники, в выходные, на каникулы. Я ей и козочку, и курочек поручаю. Вроде всё получается хорошо.

- А если мы попросим тебя сдать дом Лозовым? – вернее, не им, сдать совхозу, в аренду? Мы дом арендуем, мы тебе платим, поселяем в твой дом Лозовых. Им хорошо, и вам не  надо ни о чём волноваться.

- А сад, огород?

- Мы их на себя возьмём, - пообещал Лозовой.

- - Он вам и сад, и огород так поднимет, что урожая с них хватит на десять дворов, не только вашим двум семьям. Пётр Федорович ведь заслуженный агроном России, - для убедительности вставил Петрушкин.

- Это ж как? Они тут, значит, на огороде будет упираться, а мы приехали, картошки в сумки насыпали и поехали к себе? Задарма? Нет, я так не могу. И потом вот что: ну, соглашусь я, они поселятся, будут тут жить. Мы на выходные приедем – ладно, утром прибыли, к вечеру отправились восвояси. А как на каникулы явимся в свой дом? И  как мы тут две семьи разойдёмся? Нет, господа хорошие,  что-то вы на наш счёт просчитались. Я бы с радостью уступила, да не знаю, как всё утрясти. И потом, у меня ребята уже повзрослели, самостоятельные не по годам, серьёзные. Мы всё решаем вместе. А ты, Владимир Иванович, их выпроводил. Я без них ничего решать не берусь.

В доме воцарилась тишина. Каждый обдумывал сказанное Марусей и не знал, что ей предложить, как убедить её дать согласие. Чувствуя, что тишина затянулась, Мария обратилась к супруге агронома:

- Таисия  Сергеевна,  меня  начальство  уговаривает  уступить  вам,  а  вы молчите. И я не знаю, как вам-то наш дом деревенский без удобств глянулся?

- Я ведь не казачка. Родилась и росла до Тимирязевки в Дмитрове Московской области  вот  почти  в  таком же , как  ваш,  доме. Я как вошла, увидела печку и самовар, у

                                                             183

меня сердце ёкнуло, словно я домой вернулась. Вот так. После Тимирязевки я распределилась в Краснодарский край; хотелось белый свет повидать,     под   солнышком    черноморским   погреться.  Там   и  с  Петром   познакомилась.  Как  только обустроимся здесь, съездим в Дмитров, моих навестим, внучек покажем. Но как бы нам всё обговорить, Мария Николаевна? Давайте решим полюбовно.

- Тихо, слышите? – Насторожил всех Петрушкин. - Через открытое окно в дом влетели звуки гитары и Гришкин голос. -  Они начали знакомить девушек с Устьями с музея.  Сейчас я их приведу.

- Что за музей? У вас, Мария Николаевна? – удивился Лозовой.

- Да какой музей? Я рассказывать не горазда. Это ребята мои затеяли. А Леонид Иванович в газетах пропечатал. Сходите, поглядите. Гриша вам всё покажет и расскажет, он там за директора, - улыбаясь, пыталась объяснить Маруся.

Петрушкин привёл молодёжь, гости и хозяева снова оказались за столом; вся команда в сборе, как сказал Лашков. Он же и объяснил братьям Бродовым цель посещения их дома, изложил и сомнения Маруси.

Ваня отрицательно покачал головой:

- Это невозможно, и зачем нам?

Гришка врубился в тему сразу (усёк, как потом сказал он брату), понял коммерческую выгоду предлагаемой сделки, ну, как же. Ему уже приходилось получать гонорар. Он выпятил грудь, надулся заправским дельцом и заважничал, но поначалу возразил брату:

- Вы, Иван Степанович, не торопитесь с  выводами.  Зачем  сразу  идти  в  отказ  от

дельного предложения. Нам предлагают, как я понимаю, не дом у нас занять, а  материальную помощь на время нашей учёбы. Зарплата ведь там у Марии Николаевны будет раза в три меньше здешней, так, Владимир Иванович?

Маруся с удивлением смотрела на сына: таким она его никогда не видел. И говорит-то как!

Гришкина велеречивость поразила и Лашкова с Петрушкиным.

- Конечно, конечно, Гриш… Григорий Степанович, - поспешно ответил директор совхоза, схватил бутылку «Псоу» и налил себе вина в чайную чашку.

Лозовые, естественно, не знали братьев Бродовых, но с интересом слушали Гришку. Девочки смотрели на него с восхищением, Иван с восторгом.

- Понятно, привалим мы сюда в сентябре на выходной – стесним жильцов, но пока тепло – переночуем в музее.

- А что всё-таки за музей? – спросила Таисия Сергеевна.

- Мы вам потом обязательно покажем. - Поспешно ответил Петрушкин. – Говорите, говорите, Григорий, - радостно подбодрил он Гришку, чувствуя, что его размышления могут привести к положительному завершению их посещения Бродовых.

- Мы утеплим ваш музей, обогреватели поставим, плиту газовую, - подбросил Лашков.

- Само собой, Владимир Иванович. Вот как быть, когда холода наступят? Вот тут надо подумать. Или нам не приезжать, или…. – Гришка сделал многозначительную паузу, испытывая терпение заинтересованных лиц.

- Ну, или? – не выдержал Петрушкин. – И все засмеялись против воли.

- Или переночуем у Аграфены, соседки, которая будет ходить за нашей козой, - продолжил Гришка.

- А она… - начала было Таисия.

- Одинокая, - ответила Маруся.

- Дом пустой, - добавил Иван.

- Или можем с Голубевым Юрием Васильевичем договориться. - Добавил Гришка важно.  Ну,  прямо   сейчас  ему   бы  вытащить  из  кармана золотой портсигар и закурить

                                                            184

«Герцеговину Флор». – Он  у Екатерины Лопаткиной чаще всего живёт, надеюсь, нас по старой дружбе  пустит на несколько деньков. А по весне и летом мы снова здесь, летом жизнь просторней, мы друг дружку не стесним. А уж разобраться с огородом и садом добрые люди всегда сумеют. Правильно я говорю, Мария Николаевна, Иван Степанович?

Мать и брат ответили ему согласием, покивав с улыбкой головами.

- Осталось только решить, как быть с музеем? – важно заявил Гришка.

- Не надо ничего решать, - ответил Лозовой, - пусть остаётся, как есть. Мы там ничего не тронем. А будут посетители – всё покажем и на вопросы ответим. Танюшку с Надей назначаем смотрителями.

- Музей надо закрывать, - предложила Маруся, - побаловались и хватит. А вещи – часть с собой заберём, часть на чердак отправим, чтобы они никому тут не мешали.

- Погоди, Мария Николаевна. Мы сейчас создаём музей трудовой славы. Ты ведь не одна у нас ударница. Я на днях… нет, завтра же пришлю к вам ответственного за это дело, он поможет отобрать для твоего именного стенда в этом музее необходимые экспонаты. - Петрушкин наградил всех торжественным лицом.

- И скульптуру? – Спросил Иван.

- Неверное, нет. Видите ли, там на каждого персонажа разработан стенд по единой схеме. Боюсь, бюст останется здесь. Но не волнуйтесь, мы его подымем на чердак. – Закончил Петрушкин.

- Ну вы оратор, Григорий…  Степанович! - Воскликнул Лозовой. – Быть вам непременно депутатом.

- Зачем? – Ощерился Гришка. – Я буду трактористом-машинистом, механизатором

широкого профиля. А позовёт Родина – могу и дояром, встану на место лауреата госпремии Бродовой Марии Николаевны, чей музей я как его директор предлагаю вам посетить, а потом завершим чаепитие. – Он встал и широким жестом пригласил всех к выходу.

- Это уникальный домашний музей, - пояснял Петрушкин гостям, сопровождая их до пристройки. - мы организовали прессу и телевидение, так что он имеет всесоюзную известность.

Маруся поручила Ване долить и заново разжечь самовар. Он сделал, что мать просила,  и успел попасть в музей к завершению экскурсии.

За горячим самоваром, предчувствуя удачный финал затеянного предприятия, Лашков предложил было принять ещё по рюмочке, но тут в дом явилась Аграфена с тазом пирогов и остолбенела на пороге, засмущавшись множества гостей.

- Ой, я и не знала, что тут у вас…. – Но на неё замахали руками и усадили соседку за стол. Только началась раздача пирогов, как на пороге возник  Голубев.

- Привет честной компании! Я не помешал?

- Ты, Юрий Васильевич, как нельзя кстати! – Воскликнул Лашков, - Лёгок на помине! – И шепнул Лозовому: - Вот сейчас  и порешаем всё.

Голубев,  усаживаясь возле Маруси, объяснил:

- Звоню Лашкову, говорят, он с Петрушкиным и новым главным агрономом у тебя, вот я и припёрся. Но я не пустой! – И он выставил на стол бутылку водки, пару бутылок «Российского полусладкого» и какие-то консервы и опять сыр с колбасой. Хозяйка пошла на кухню, Таисия присоединилась к  ней, Аграфена следом. У Маруси осталось в миске тесто, Аграфена принялась допекать блины.

А мужчины пока – по рюмочке под пироги, молодёжь помалкивала, а они изложили Голубеву суть встречи.

- Мудрецы вы с Петрушкиным, Володя, мудрецы, оба Иванычи. В Семёновке дома пустые стоят – заселяй любой и живи.

- Ты, Юркеш, давно, видимо, там не был.

                                                            185

- А что такое?

- Не годятся те дома для жительства по причине их  значительного разрушения. Народ тащит там всё, что плохо лежит. Вот мы и нарядились к Марусе, - ответил Лашков, - почти договорились. Решаем, как быть им с приездом в выходные да на каникулы. Маруся обещала договориться с Аграфеной.

- Так… - Голубев налил себе полный стакан водки, - штрафной, чтобы вас догнать, - усмехнулся, потом: - а зачем к Аграфене? Что стару смущать. У меня изба пока пустая, дочки нынче что-то не приехали, так что свободна до следующего лета.

- А что если… - попытался что-то сказать Лашков.

- Никаких если. - Голубев налил остальным водки, Таисии – вина, - молодёжи по глоточку лёгонького можно? – Гришка тут же подставил свою чашку. Иван оглянулся на мать. - Маруся, иди сюда! – позвал Голубев, - никаких, Володя, если. Я дом не сдаю. Но вдову моего фронтового друга с детьми – пущу в любое время и на любой срок. Маруся! Сдавай дом краснодарцам, хорошим людям, и когда надо – живите у меня. Ну, за новоселье! – и хлопнул стакан водки, и пирогом закусил.

Как раз и Аграфена стопку блинов подала, и все обмыли сделку и взялись за блины.

- Вот так надо есть блины, смотрите, девки-пацаны, - Голубев положил на блин икру ленточкой, свернул его  трубочкой и отправил  в рот. – Эх, хороши блинцы!

В общем, пир пошёл по второму кругу, и с чаем снова попробовали кубанского варенья, и, конечно, Голубева потянуло на песни. Захмелевший, он пел с упоением под Гришкину гитару и «Чёрного Ангела», и «Деревенскую жизнь», и «Подруженьку гитару»

и другие песни, и Бродовы ему дружно подпевали к восхищению гостей.

Под конец Голубев сказал:

- Я под влиянием стихов и песен выпускника МИМЭСХа, нашего друга, члена Союза писателей СССР Георгия Чистякова сам стал карябать бумагу, и меня это дело заманивает. «Деревенская жизнь» - моё сочинение. А сейчас послушайте, что я ещё сочинил в покаяние своих грехов. стихотворение назвал «Завет ветерана». Ну, слушайте.

Нам не дали пожить молодыми,

Сразу в полымя бросили нас.

В боя грохоте, гари и дыме

Наша молодость пронеслась.

Мы вернулись не все и седыми

Стариками – гуляй – не хочу.

Нам талант погулять молодыми

Оказался не по плечу.

Наши страсти тонули в стакане,

Нас дорваться влекло до гульбы.

Мы вернулись д омой стариками,

И другой не дано  судьбы.

Прибылей себе не извлекали

Из Победы. До старости лет

От неё мы дошли стариками,

Как могли, несли её свет.

Он есть главное наше богатство.

Дальше, внуки, несите его.

                        186

Пусть заветы солдатского братства

Будут вам дороже всего.

Автор ждал, естественно, аплодисментов и бури восторга. Но воцарилась тишина. Все молчали, безмолвствовал и пятидесятипятилетний бард, нервно поглаживая обечайку гитары. Гришка записал всё, что пел  Голубев. Парень не выдержал молчания и сказал:

- Ништяк! Я всё записал!

- Такой оценки для этого недостаточно. Она, как мне показалось, очень личная, и говорить о ней с ходу затрудните стихально. А может быть, и не нужно. – Негромко проговорила Таисия Сергеевна.

- Чтой-то ты, Васильич, рано о старости заговорил. Я вот старше тебя, а ещё пожить хочу. – И все заулыбались после  этой реплики Аграфены, оживились.

- Тут есть, конечно, вопрос. Вы, Юрий Васильевич,  как верно подметила Таисия Сергеевна, изложили в тексте своё мнение, с которым могут не согласиться многие, прошедшие войну с оружием в руках. – Выступил парторг.

- Ты, Лёня, предложи обсудить  стихи на партбюро и поручи это Юркиной, - развеселил хозяев и гостей Лашков, - а я, гэтак, хочу сказать, что если бы ты, Юркеш, прочитпал их  в зале, где сидели бы одни фронтовики, они бы ладони себе отбили и не отпустили бы тебя со сцены. Спасибо тебе.

- А нам с Таней  понравилось. стихи хоть и грустные, но патриотические, - протараторила, как по писаному, Надежда.

- Мы с Ваньком принимаем от вас эстафету, - добавил Гришка.

- Хороши, хороши стихи, особенно про свет Победы, который не должен погаснуть никогда! – Высказался Лозовой.

- Ну, вот, партбюро и состоялось. Сколько гостей, столько и мнений, - заключила Таисия.

А Голубев и слушал и не слушал. Он всё посматривал на Бродову и ждал её оценки. А она как в рот воды набрала. Наконец, бросила взгляд на Голубева, улыбнулась ему и кивнула согласно головой. Юрий Васильевич повеселел, сделал проигрыш на гитаре и сказал.

- Я понимаю, почему вы молчали. Правильно молчали, стеснялись сказать мне правду. А я скажу: эти стихи о тех, кто пришли с войны алкашами. Но они тоже люди, граждане страны, и кровью их тоже полита дорога к Победе. И не будем больше об этом. Маруся, хлопцы, давайте споём «Калину»? – взял аккорд, - Маруся, запевай, пожалуйста. Пацаны, поехали! И занялась над Устьями песня: вёл её женский голос, а подпевали ему три мужских. Так славно и закончился вечер в доме Бродовых.

                                               Конец второй части