Внезапная болезнь матери сильно подействовала на сыновей. Гришка испугался: если с Марусей что случится, мы-то как же будем жить дальше без неё?

Испуг Ивана был другим: не за себя, а за мать. Он впервые в жизни подумал: как это так, был человек, и вдруг нет его. Он ведь что-то делал, работал, собирался что-то совершить, строил планы, мечтал, говорил о чём-то, жил вообще, жил. И вдруг он всего этого и многого другого лишается. Всё исчезает враз. Как жаль его, потерявшего жизнь. Всё «его», всё, что было с ним, к другому не прилепится, и не будет продолжаться с другим, даже с самым близким. Ведь он уже даже самого легкого не сделает, самого простого слова не скажет… Ивану мучительно неодолима была именно эта данность: как понять, что человека больше не будет НИКОГДА.

Он стал замкнутее, молчаливее. Обычно-то из него слова клещами не вытянешь, а тут и подавно. Он всё время возвращался к этому «НИКОГДА», вертел его по-всякому и не  мог  придти  ни  к какому выводу. Плохо спал, мало ел, не подключался к Гришкиным

                                                               175

закидонам, а тот, привыкая к болезни матери, возвращался к привычному стилю своей жизни.

И однажды открытое Иваном «НИКОГДА» повернулось к нему новой гранью: постой! Значит, когда-нибудь и меня не будет никогда? У него перехватило дыхание, ему показалось, что он падает в черное звёздное небо, время остановилось. А сидел он в это время на ступеньках крыльца и, задрав голову, пялился на звёзды. Ночь – время поэтов, философов и сумасшедших. О  «Никогда» в это время лучше не размышлять, чтобы не тронуться умом. Иван не знал (ну, откуда ему было знать?), что через это «Никогда» проходит почти каждый человек в детстве или отрочестве, в крайнем случае, в юности. Или не каждый? Пусть этот  вопрос останется для читателя.

На третий день  приехал доктор. Гришка через окно увидел его, входящим во двор, закричал: «Маруся, в койку: доктор!» и побежал встречать врача.

Маруся вздрогнула, выронила нож (она скребла им молодую картошку на кухне) и бросилась к постели. Когда врач вошёл в дом, она уже лежала под одеялом.

С доктором приехала медсестра с кардиографом. Померили давление.

- Удивительно, но давление чуть выше нормы. Только пульс частит что-то. Вы вставали, поднимали тяжёлое?

- Нет, просто сын увидел вас в  окно, крикнул неожиданно «Доктор!», и я чего-то испугалась, - не могла Маруся врать, ну никак не могла.

- Если чувствуете, что пульс повысился, примите корвалолу – пятьдесят капель и полежите часок на правом боку. Давайте теперь мы вам снимем электрокардиограмму. А вы, ребятки, идите, погуляйте.

- Картошку поставьте на плиту! – попросила детей Маруся. Иван пошёл к плите, Гришка остался у двери подсматривать в щёлку, как снимают ЭКГ. Любопытство взяло верх над просьбой матери.

Пока проходила процедура, пока доктор  изучал запись кардиографа, пока медсестра готовила и делала Марусе какой-то укол, пока… - в общем, доктор долго пользовал пациентку, что-то выписывал ей опять, говорил, внушал и советовал. Потом вышел к ребятам, сидящим за столом, присел рядом.

- В общем так, молодые люди. Вы, как я понимаю, здесь самые взрослые мужчины. У вашей матери начальная стадия стенокардии, по-народному - грудная жаба. Хорошо бы ей полежать в больничке, там её обследуют, как положено, прокапают, в общем, подлечат. Но она ни в какую. Я рекомендую ей амбулаторный курс лечения, выписал лекарства. Купи’те и проследите, чтобы принимала точно по указанному режиму и регулярна, не пропускала. – Он вырвал из блокнота и положил исписанную страничку перед ребятами. – Тут всё подробно я указал, что, как и когда принимать. Через две недели сопроводите её ко мне в поликлинику, я там принимаю с трёх дня в понедельник, среду и пятницу. Мать чем занимается?

- Доярка, - ответил Гришка.

- Тяжёлая работа, фляги ворочать ей не полезно. Сменить бы работу на более лёгкую, взять отпуск, путёвочку льготную в санаторий, и всё будет хорошо. Но она ведь от вас никуда, как я понимаю, не поедет, не отлепится.

- Она уволилась, будет преподавать в училище. И отпуск взяла.

- Уже хорошо. И поменьше волноваться. А вам поменьше нервы матери трепать, так и знайте, если хотите, чтобы она долго при вас жила.

- Доктор! – Позвала Маруся из спальни.

- Да, Мария Николаевна? – Он поднялся и подошёл к двери.

- А мне вставать можно?

- В туалет и поесть. Полежите  ещё пару деньков. Работать нельзя.

- У меня отпуск.

- Знаю, вам больничный надо выписывать?

                                                             173

- Нет, я выйду на другую работу, в другом учреждении.

- Да, здесь сложная проблема, путаная. Ладно, лечитесь за счёт отпуска.

- Ваня, Гриша, подойдите сюда, - позвала Маруся и велела Гришке слить картошку, а Ивану достать из подпола по две банки огурцов и помидоров и две баночки варенья. Потом обратилась к доктору:

- Валентин Семёнович, а мне можно сейчас встать?

- Ненадолго.

Маруся вышла в халате и предложила  врачу и медсестре:

- Пожалуйста, угоститесь чаем с вареньицем и картошечкой молодой со сметаной, не откажите.

- Ну, что ж, можно.  У нас вызовов  больше нет, можно и картошечки вашей отведать. Молодая?

- Своя, только начали подкапывать, разваристая. - Маруся постелила скатерть, расставила тарелки и всё, что нужно для еды и чая. Иван уже зажёг газ на плите под чайником, Гришка притащил кастрюлю с картошкой, - у нас и сметана своя; мы на комплексе молоко берём по себестоимости, потом из зарплаты вычитают, а уж дома сливки снимаем и сметану сквашиваем, - она поднесла гостям кастрюлю с картошкой, - берите побольше, не стесняйтесь.

- Вам не останется.

- Мы себе ещё отварим, угощайтесь, вот, берите сметану.

- Я такую картошку только однажды ел, - Валентин Семёнович размял ложкой картошку, посолил, полил сметаной и принялся уписывать её с чёрным хлебом, - у меня друзья в Верхнем Посаде дачу снимают, москвичи Кафтанюки; так вот у них это блюдо фирменное, главе семейства Юрию Анатольевичу мама-старушка его готовит по утрам, балует сыночка. – Он отправил в рот очередную ложку, - ах, вкуснотища!

- Лучше нашей нет картошки, Бродовская! – изрёк Гришка.

Выпили чаю, и медики стали собираться на выход.

- Вот, Валентин Семёнович, Света, гостинцы от нас примите, пожалуйста. Огурчики, помидоры, варенье.

- И заготовок лучше ваших не бывает? Что ж, проверим, спасибо. Кстати, Мария Николаевна, вам вот это, - он постучал пальцем по банкам с солениями, - лучше вовсе исключить, хотя бы на некоторое время. Как можно меньше соли в еду. Я понимаю, совсем вы не откажетесь, но как можно меньше: солёное, копчёное, жареное – ваши смертельные враги. Вас, молодые люди,  попрошу следить за питанием матери.

                                                     *       *       *

Иван опять ворочался и вздыхал в постели. Его раздирали и распирали мысли о «НИКОГДА». Вот бы сделать что-нибудь такое, чтобы о тебе помнили всегда на планете. И вдруг ледяным холодом обдало всё Иваново нутро: а кто о тебе будет помнить, если жизнь на Земле окончится? Отчего? Да от какой-нибудь страшной войны или болезни. И будет лететь Земля в чёрном космосе как братская могила всего человечества, овдовевшая старуха Земля  с седыми космами облаков. Нет, нет, ты с ума не сходи, такого не будет никогда. И зачем тебе память всего человечества, хватит с тебя памяти детей твоих и внуков, ишь, размечтался. А ты-то о матери как будешь помнить? И тут возникает и бьёт током мысль, которая напрочь прогоняет Иванов сон и он громко шепчет:

- Гришка, ты спишь?

- Не ори, не сплю. Чего надо, говори.

- Отчего ты не спишь? Не наелся что ли?

- Чё ты пристал?  Тебе  лишь бы пожрать. Я о другом думаю, ничего не придумаю.

- А о чём же?

                                                               174

- Мне Маруся покоя не даёт. Она ведь заболела, наверное, оттого, что бросила работу и дом бросает. А ещё, я думаю, из-за того, что не знает, как там всё будет.

- Я думаю о том же. А ещё о том, как будем жить без неё, если с ней что случится.

- Ты дурак, так не думай, не каркай.

- Я о другом: что нам останется от Маруси? Дом и всё.

- Музей.

- В нём, между прочим, почти нет фотографий. Только скульптура и всё. 

- А чего же ещё?

- А магнитофон ты для чего покупал? Высоцкого одного слушать?

- Битлов и много ещё кого.

- А голос матери мы забудем скоро, если с ней что… Надо записать «Калину», рассказ её о себе, о родне, о войне. Понял, балда? Чего сопишь?

- Думаю.

- Вот до завтра подумай и придумай, как всё это сделать.

- А почему я?

- Он ещё спрашивает, - возмутился Иван, - ты самый шустряк у нас и остряк, везде проныра и балабол. Теперь поработай для дела.

- А ты безрукий что ли?

- Я? – Иван приподнялся на постели, - сейчас дам в ухо, и узнаешь, есть у меня руки или нет.

Маруся открыла дверь:

- Вы чего тут? Ну-ка, спать!

- Марусечка, не гони лошадей! Мы не крошки из яслей.

- Мам, иди ложись. Всё путём. Разговариваем.

- Разговор окончен, - буркнул Гришка, - спокойной ночи, брат.

- Спите, полуночники, - Маруся перекрестила детей и притворила дверь…