Весёлый получился у Бродовых ужин. И мать, и сыновья со смехом вспоминали переправу через реку Москву.

- А Ванька вдруг – бух! И с головой. Я думал, он в яму угодил. А он вынырнул, отдувается, а глаза как у окуня. Обоссался со страху, скажи? – допытывался Гришка.

- Я просто окунулся с головой. Что за купание, если башка сухая? – оправдывался Иван.

- А Петух-то, Петух вслед за Ванькой – бултых, и тоже с головой и чуть портфель не утопил, - продолжал язвить Гришка.

- А сам тоже пузыри пускал, - подпустил ему Иван, - узел с одеждой подмочил, а у меня всё сухое.

- Марусь, а ты не боялась?

- Чего мне бояться?

- Ну, как же, ты за сердце хваталась, а потом в воду. Опасно.

- Нет, сынок, я на реке выросла. Тут она мелкая, хотя и быстрая, может унести. Мы её  почти всю по колено прошли, только подле нашего берега глубина, я это знала, потому и не бухнулась, как вы с Петуховым. Спасибо ему за такую замечательную прогулку.

- А почему через мост не пошли?

                                                         147

- Он раскачивается больно сильно, я не решилась. В брод интересней.

- Нам, Бродовым любой брод по плечу! – вдруг философски заметил Иван, поднял правую руку и ткнул указательным пальцем перед собой: вперёд, мол.

- Сколько вам ещё в жизни бродов предстоит преодолеть, один Господь ведает. Нынешний был самый лёгкий… - Маруся покачала головой, соглашаясь с этой мыслью, вздохнула, достала из сумки конверт и положила его на стол перед детьми.

- Вот, Гриша, Ваня вам от храма гонорар за работу. Если на магнитофон не хватит, я добавлю.

Пацаны онемели. Гришка схватил конверт, вытащил и пересчитал деньги. Иван в это время сказал:

- А мне за что? Я почти ничего не делал, только спину подставил да раствор месил. Это Гришке, он всё вылепил.

- Ванёк, денег хватит, я знаю, сколько надо, ещё на кассеты и мороженое останется. Марусь, куда деньги убрать?

- Положи в конверт, а его на комод под салфетку. А в Москву за этим вашим магнитофоном я вас одних не пущу.

- Не пущу, не пущу, а чё там ехать-то? На автобусе до станции, да со станции на электричке до Москвы, а там на метро до ГУМа, и вся дорога.- Гришка, шельмец, быстро протараторил давно уже разведанный маршрут.

- Мы уже взрослые, мама, - сказал спокойно Иван, - зачем тебе лишние заботы и мучения? Концы не близкие, устанешь. Мы спокойно прокатимся одни, а ты отдыхай, сил набирайся. Не волнуйся, Марусь, я отвечаю.

Она поднялась, обняла сыновей за плечи:

- Помощники вы мои, заботники, посошки, - поцеловала их в макушки, взъерошила им волосы, - сыты? Ну, идите, куда собрались, а я приберусь да в постель, ноги гудут от похода.

Мальчишки после ужина улизнули на речку, прихватив гитару. Маруся убрала со стола, вымыла посуду и принялась стирать мокрое после переправы бельё. Прополоскала и развесила его на верёвках во дворе. Вернулась в дом, помолилась перед иконами накоротке, чувствуя усталость, и легла. Думала, уснёт сразу после такого путешествия, ан нет, сон не шёл: спать ей не дала отложенная мысль, та самая, размышление над которой она перенесла как раз на это время.

А думалось ей вот о чём. Наблюдая за тем, как растут её дети, она замечала всё большее их отличие друг от друга. И не только в цвете волос тут было дело. Чем старше они становились, тем заметнее была разница между ними. По наивности своей и малообразованности она считала, что Ваня у неё от Степана, а Гриша – от Аркадия Бродкина. С точки зрения науки – это нонсенс, хотя такого слова она не знала. Но ей так хотелось в это верить. Маруся предположила, что где-то там внутри её, за какую-то точку, или жилку, или тайное местечко зацепилась капелька Степановой жизни и не умерла, а уснула, как спящая красавица, и спала двадцать лет, а потом к сроку очнулась, ожила и проникла, куда следует, и стала расти, развиваться и зачала Ванечку как раз в тот момент, когда зачался Гриша. И она верила в это свято, потому что знала, что всё в руках Божьих. И автор может с этим согласиться, тем более, что когда он размышлял вместе с Марией на эту тему, что-то подобное прозвучало в каком-то телеэпизоде;  без Божьей Воли ничего на свете не происходит.

Такого мнения была и Маруся Бродова. Она не просто приняла его на веру. Она привыкла размышлять с детства (читатель может сказать: философствовать) над разными сложными ситуациями и проблемами, и многие из них казались неодолимыми, или неразрешимыми. Она не могла подобрать к ним ключ, мерило, отправную точку, чтобы разобраться, понять размышляемое, понять его, увидеть его истинную суть и причину.

Но когда она стала чаще и регулярнее посещать храм, общаться со священником,

                                                          148

она стала смотреть на возникающие перед ней вопросы и проблемы с точки зрения Божьих правил, заповедей Господа, Божьего проведения; многое прояснялось, и всё вставало на свои места. Божье сделалось у неё мерилом жизни, и больше стало в душе покоя.

У Верки Балакиной, продавщицы в их магазине, муж перенёс тяжёлую операцию и вскоре умер. А через год у Балакиных сгорел дом. И все гадали: за что ей такие муки? А когда дочку Веркину положили в больницу, мать почернела от горя, не зная, что предпринять. Маруся предложила ей сходить в церковь исповедаться и причаститься.

- Да иди ты, - отмахнулась вдова, - ты мне лучше объясни: за что мне всё это?

- Я скажу – ты меня опять пошлёшь. Лучше иди  на исповедь. И поступай, как батюшка скажет.

Верка сходила и вернулась домой, то есть в подсобку в магазине, где проживала временно, пока строили ей нанятые рабочие новое жилище. Вернулась тихая и неразговорчивая. А через какой-то срок уволилась и пошла работать на ферму.

И попала, конечно, Балакина, на язычок сплетниц. А Маруся поняла в чём причина, и одобрила Веркин поступок, сказала ей: «Молодец!»

Батюшка задал Верке много вопросов; узнав, что она работает в магазине, спросил,  соблюдает ли она заповедь Божию «Не укради»? Верка разрыдалась; отец Павел не стал её расспрашивать, как она нарушала заповедь, а только сказал:

- Вот где причина всех твоих несчастий: Господь наказывает тебя за грехи твои. Дочь спасай, раба Божия Вера, откажись от греховного и сможешь её спасти.

Примерно то же самое сказала ей и Маруся. Как перестала Верка народ обманывать – обвешивать да обсчитывать, в скором времени и дочка у Верки поправилась.

Самым тяжёлым вопросом для Маруси  был вопрос о войне: почему она случилась и шла так долго, почему столько жизней отняла? Она так и отца Павла спросила: «За что»? Его такой вопрос не смутил, он спокойно ей ответил:

- Власть пришла в Россию безбожная, и через некоторое время она отвела народ от Бога. Да и сам народ во множестве своём легко отошёл от него. Вот он и послал нам войну и в наказание, и для испытания. Понятно? А когда немец к Москве подошёл, Сталин разрешил обнести столицу иконой Богоматери на самолёте вокруг Москвы. Вот как. Зато война многих в церковь вернула, укрепила в вере, потерянную было. Среди них и ты, раба Божия, разве не так? Подумай.

Маруся ничего батюшке не ответила, а долго думала бессонными ночами. И пришла Маруся в итоге к такому выводу: если война принесла столько горя и слёз, смертей и разрухи, значит, велик был грех, велик, и великую цену мы заплатили за его искупление и за Победу. И хотя мы не все вернулись в Церковь Божию, Господь простил нас, он великодушен в терпении своём, даёт нам время для дальнейшего покаяния, для искупления грехов и прощения.

Взял Господь к себе Стёпу моего, но не отнял его от меня насовсем, а посылает его ко мне иногда, потому и живу я по Степановым наказам. Вот и деток я вымолила у Господа, и посланы они мне через Стёпино одобрение. Растут дети, прирастают заботы. За Ваню я спокойна, он домашний, послушный, ручной. А рассудительный какой! Но молчун, слова из него не вытянешь. А Гриша балабол, и где только нахватался этого. Маленький был – куда ещё ни шло, стрекотал себе и стрекотал. А стал подрастать - во все дырки нос суёт, каждой бочке затычка,  каждой чурке – гвоздь, всюду ему надо встрянуть, слово своё вставить -  с малыми ли разговаривает, с ровесниками ли или со взрослыми – ему всё равно; особенно любит учить взрослых уму-разуму, прямо не совладать. И от этого много терпеть приходится матери, а ему хоть бы что.

Тут недавно совсем, года два что ли назад, послала она его в магазин за хлебом. Обычно она обоих ребят отправляет по разным надобностям,  но на этот раз Ваня ушёл на

                                                          149

рыбалку, пришлось Гришку одного отпустить, без охраны. Ждёт-пождёт, а его всё нет и нет, даже волноваться стала. Наконец, явился, весёлый и разгорячённый. Положил на стол хлеб и мелочь - сдачу с рубля.

- Где ты так долго?

- Да очередь большая и как назло, все помногу берут: хлеб, соль, спички, кильку в томате, печенье, крупу одну да другую, сахар, масло подсолнечное и прочую муру. И Верка всем вешает, вешает, считает, считает – сбивается и пересчитывает – сдохнуть можно. Пусть Ванька следующий раз идёт в магазин.

Ну и ладно, всё вроде в порядке. Но на другой день Маруся узнаёт об истинной причине Гришкиной задержки. Оказывается, он поднял в очереди диспут и возглавил его, и блестяще провёл. Мария выслушала об этом не от одной сельчанки, а почти ото всех участниц диспута, в том числе и от Верки Балакиной, ещё не пострадавшей от своих грехов. В результате у Маруси нарисовалась примерная картина этого замечательного события.

Итак, Григорий Бродов вошёл в магазин. Очередь действительно была внушительная. Степень напористости и активности у него была всё-таки не настолько высока, чтобы попытаться поклянчить хлеба без очереди (мне ведь только один хлеб!). А она, очередь, стояла не цепочкой, а, как всегда, сгрудившейся в толпу,  чтобы  удобней  было  общаться  и чесать языки на всякие актуальные деревенские темы. Тем более, что в ней стояли одни женщины, поэтому Гришка вежливо справился:

- Кто последний?

- Я не последняя, я крайняя! – Выразительно, с апломбом ответила одна из женщин и повернулась к нему. Но Гришку её тон не смутил и не предостерёг от последствий, и он ей отпарировал, вместо того, чтобы промолчать:

- Правильно по-русски надо спрашивать «Кто последний». «Крайний» говорить некультурно и неграмотно. Крайний – кто с краю стоит, возле могилы, например, а кто в конце, например, очереди, - тот последний.

Тут вся толпа повернулась с интересом посмотреть, кто это такой грамотный явился, и послушать  диалог, завязавшийся между пацаном и агрономшей из тепличного хозяйства совхоза. До её огурчиков много было охотников не только в Устьях, но и в окрестных поселениях.

- Это я неграмотная и некультурная? – взвилась агрономша, - я ВСХИЗО с отличием окончила, сопляк!

- Значит в вашем ВСХИЗО, всесоюзном сельскохозяйственном институте заочного обучения не было русского языка. А обзывать детей сопляками – это тоже признак вашей некультурности.

- Бродов, ты что себе позволяешь?! – Прикрикнула на него из толпы учительница биологии ( она вела у них ботанику) Галина Куролесина.

- Галина Сергеевна, ничего предосудительного, я никого не обозвал, а меня уже. Я только сказал то, что слышал позавчера по радио в передаче о русском языке «Говорите правильно». Там рассказывали о некоторых словах, о правильности или неверном их употреблении и произношении. Очередь – это цепочка. А в цепочке есть первое звено и  последнее, то есть, стоящее в конце. И тут только одно значение этого слова: последний в цепи, в очереди. Вот вы сейчас будете покупать что-то (стоящая перед Куролесиной женщина, получила товар и расплатившись, не ушла, а встала в сторонке дослушать эту словесную баталию), значит вы будете первой, а я теперь последний. А когда об алкаше говорят «последний пьяница», то есть в смысле, что хуже его нет никого, так это другое значение слова «последний», не основное, и не надо это значение натягивать на себя как срамную рубашку. - И откуда только слова такие  взял, шельмец. – Вместо того, чтобы в очереди время терять, надо книжки умные читать! Или радио хотя бы слушать.

- Да ты кто такой, чтобы нас поучать?! – завопила толпа. – Кто ж вместо нас будет покупать продукты?!

                                                             150

За Гришкой стояло уже несколько женщин, и они подключились к атаке на языкастого пацана.

- Мужики, мужья, - невозмутимо отпарировал юный языковед, - здесь и понимать нечего.

Торговля прекратилась. Все обступили Григория, он отошёл к окну, будто обороняясь, и лукаво улыбался.

- Ну-ка, ну-ка, объясни, как ты это понимаешь? – Гришка принялся объяснять. Верка Балакина слушала его с разинутым ртом, перегнувшись через прилавок.

- У вас что, разве есть лишнее время, чтобы ходить по магазинам и на рынок? Работа, дом: и готовка, и стирка, и огород, и скотина, и дети, и шитво – передохнуть некогда. А тут ещё магазин да рынок. А что дома мужик делает? Газету читает да в телевизор глядит, да водку с друзьями пьёт. Разве когда дров наколет, а то и это сами делаете, печь растопляете, самовар ставите – море работы. А послала мужика в очередь, и он не мешает, и время свободное появилось – детишек приласкать, уроки у них проверить.

- Ну, да! Мужику только денежка в руки попади, враз на все водки купит.

- А вы дайте ему список, что купить, - он лишнего не возьмёт, а вы ведь не экономите, покупаете не то, что нужно, а берёте, что на глаза попадёт. Вот вам ещё одна выгода. А если водку принесёт, вы разбейте бутылку об его голову, он в другой раз побоится взять, а пиво, которое вы ему разрешите купить, он сочтёт за счастье, за награду и руки вам будет целовать.

- Пёс ты Чёрный, вот кто ты!

- Болтун ты, Бродов, краснобай хренов! И откуда ты только слова берёшь, где этого всего набираешься?!

- Ты зачем пришёл, говорунок? – очнулась и заговорила Верка.

- За хлебом.

- Попросил бы тебя пропустить без очереди. А теперь вот постой в ней, потомись и поймёшь, какая нам радость по магазинам мотаться. Давайте, бабоньки, работать, не то очередь на улицу выползет! – И Верка громыхнула счётами.

В это время в магазин вошёл не совсем трезвый мужичок и напрямик двинулся к прилавку.

- Чего тебе?! – Заорала хором очередь вместе с Веркой. Мужик втянул голову в плечи:

-Б-бутилочку.

- Встань в очередь! Крайним будешь! Нынче указ вышел: водку отпускать в порядке общей очереди! – Мужик попятился и занял место в хвосте очереди…

Маруся долго не могла уснуть, всё ворочалась, вспоминая другие случаи с Гришкой из разных лет, удивляясь, словно впервые сталкивалась с его краснобайством. Не принесло бы оно какой беды сыну! Она так разволновалась, что у неё участилось сердцебиение. Маруся встала, накапала в рюмку корвалола не сорок  пять  положенных  капель,  а  восемьдесят,  как  ей  советовали товарки,  выпила, легла и минут через двадцать, наконец, уснула. И последнее, о чём она подумала, засыпая: «Бессонница - от беспокойных мыслей»… Ох, Господи, как она была права!