Дома перво-наперво Гришка с Ваней собрались было бежать к Петухову, но Маруся их остановила:

- Погодите, погодите, а огород?!

- Поливать будем вечером, как положено.

- А полоть?

- Ну, Марусь, мы же для батюшки стараемся!

- Две грядки! –  пошёл на компромисс Иван.

- И пообедаете. Только потом – хоть куда.

Грядки обработали, обед проглотили и помчались к Петухову.

- А вдруг его дома нет?! – на ходу усомнился Ванька.

- Куда он денется?! Никуда не ездит, копается в своём огороде.

Петухов оказался дома. Очень удивился явлению братьев Бродовых, ещё    больше удивился, когда узнал, зачем явились.

- Тебе барельефы нужны?

- Да, один всего, реставрировать.

- Где же, если не секрет?

- На храме, в Звенигороде, у отца Павла.

- А ты как туда попал? Что молчишь, колись уж давай.

- Маруся водила, в общем... И я это…

- Каялся что ли? Ай да Бродова, ай да педагог! Молодец какая! И ты молодчина, Гриша! Перед педсоветом покаяться не хочешь?

- Покаюсь, когда через год в СПТУ уйду.

- Тебе бы надо школу закончить да в Строгановку поступить, в художественно-промышленное училище. Я бы попытался тебе помочь подготовиться.

- Не надо. Мы пойдём в механизаторы широкого профиля…

- И узкого мешка.

- Чего? – не понял Гришка.

-Когда я во студенчестве был на целине,  у нас бригадир с сиповатым басом ругался  на  целинников,  когда  они портачили в работе: « Вы не механизаторы широкого

                                                            144

профиля, вы механизаторы узкого мешка!» Он орёт, а мы смеёмся, не понимая сути сказанного. Я его понял гораздо позже, через много лет и хочу тебе сказать, Григорий Бродов: у тебя естественная, может быть врождённая склонность к творчеству.  Откуда  она  у  тебя, я не знаю, но считаю необходимым сказать тебе, и ты, Ваня, послушай: не зарывай дар Божий в землю, тебе надо получить художественное образование, а не техническое. Не суживай жизнь свою, не сворачивай с предначертанного пути!

Пацаны, обдумывая сказанное, не знали, что ответить Петухову. Он прервал молчание:

- Хорошо, а с барельефом я помогу. Есть у меня книга по технологии лепных украшений. Я тебе дам её изучить, а потом займёмся делом, но только будешь работать здесь, у меня, под моим присмотром, чтобы   из-под твоих шаловливых рук не вылепилась бы вместо барельефа опять какая-нибудь шняга. А? – Петухов засмеялся, а пацаны заулыбались. Хозяин  ушёл  в  дом  и вынес монографию. – Давай обернём её  в газету, чтобы не замарать. На, учись!

Гришка в первый раз в жизни открыл книгу не для того, чтобы что-то выучить, а для того, чтобы найти нужные сведения. Одним словом, он впервые читал с потребительским интересом и получил наслаждение от прочитанного. В монографии он нашёл всё, что ему было нужно.

Короче говоря, под присмотром и с помощью Петухова (Иван делал только то, что просил брат) Григорий Бродов выполнил первую часть заказа отца Павла – приготовил-таки копию барельефа. Только она оказалась точно в размер оригинала.

Батюшка обрадовался и принял разумное решение: строителям снять старый колотый барельеф, они же установят новый, изготовленный руками Григория Бродова.

- А тебе, Григорий, великое спасибо. Молодец. Гонорар за работу я передам матери. Приходите в субботу на исповедь.

На установку барельефа семейство Бродовых прибыло в полном составе. К ним присоединился Петухов. Между прочим, он спросил отца Павла, находится ли храм как памятник древнерусской архитектуры под охраной государства, и получил утвердительный ответ. Батюшка понял, куда клонит любознательный гражданин, и ответил:

- Понимаю, что вы хотите сказать; мы обращались в общество по охране памятников, они присылали специалистов, и нам подписали разрешение на замену пострадавшего барельефа. А старый сейчас рабочие снимут аккуратно и мы отвезём его на реставрацию. А там комиссия будет решать: надо ли возвращать его на место или оставить новый, а его в запасник. Посмотрим после наружной покраски храма.

Пока снимали старый покоцанный и прикрепляли на раствор новый барельеф,  Гришка ревниво наблюдал за работой строителей, выпятив грудь и поглядывая на собравшихся. Кивнув головой в его сторону, Петухов тихо сказал: «Авторский надзор! Ай да Григорий!»

Когда барельеф установили, раздались аплодисменты и Петухов крикнул: «Автора!», но батюшка, остудив порыв публики, сказал, что здесь не театр, а храм, и аплодисментам предпочтительнее молитва. Служка-алтарник подал ему кадило, отец Павел совершил краткий молебен во славу Храма Божия, получил из рук алтарника серебряную чашу со святой водой и стал кропить барельеф и стоящую рядом публику. А потом пригласил всех в храм на вечернюю службу, сказав, что после неё будет исповедание перед завтрашним субботним причащением.

Петухов примкнул к Бродовым, исповедался, к удивлению ребят, они перешёптывались по этому поводу. После службы  он предложил вернуться домой пешком оригинальным маршрутом: перейти по мосту в Верхний Посад и двинуться по правому пологому берегу реки.

- А  как  окажемся  напротив  Устьев,  переберёмся через Москву-реку по висячему  

                                                            145

мосту или вброд, там мелко, проплыть придётся всего ничего, ближе к нашему берегу. Эй, Бродовы, что молчите? Плавать все умеете? Вырасти у реки да не уметь плавать?!

- А пойдёмте, - улыбнулась Маруся. – А вы-то сами как, Аркадий Георгиевич, не утопните?

- Я Волгу переплывал в Плёсе! – гордо сообщил учитель рисования.

И они отправились мерить километры.  Когда прошли Посад, остановились полюбоваться Саввино-Сторожевским монастырём, царившим над Москвою рекой на высоком левом её берегу при слиянии её с речкой Сторожей, блистая золотом куполов сквозь сосны-великаны.

- Красота какая! Смотрите, юноши, и запоминайте. Не зря это место под Звенигородом называют Подмосковной Швейцарией. На земле русской всё можно найти: и Швейцарию, и Францию, и многое другое – богата Русь красотой!

Они шли долго. Петухов занимал ребят разговорами о пейзажной живописи, а Марусю донимала одна мысль, которую на ходу ей трудно было разложить на детали, чтобы обдумать каждую, вновь сложить и прояснить всё до конца. Она припомнила, как бывало в юности, торопясь на утреннюю дойку, она на ходу могла о многом передумать без помех, ничто ей не мешало, и, не замечая дороги, она могла свободно разговаривать бессловесно со своим Стёпой. Это воспоминание вспыхнуло так остро, что она почувствовала резкий укол в левой стороне груди.

Маруся охнула и остановилась, непроизвольно схватилась за сердце.

- Что с вами, Мария Николаевна? – кинулся к ней Петухов.

- Ма, ты чего? – подступились сыновья.

 Она поискала глазами, куда бы присесть, и опустилась на траву возле тропинки.

- Ой, не знаю. Кольнуло что-то. Не молодая уж.

Петухов открыл портфель и достал из неё бутылочку лимонада.

- Попейте водички, полегчает. Не наговаривайте на себя зря, вы женщина сильная, я бы сказал, цветущая. – Он открыл ключом лимонад; в портфеле оказался и стакан, и батон белого хлеба. - Вы просто оступились, так бывает, вот выбоинка на тропе, в неё вы и угодили. Пейте. – Он протянул ей стакан с лимонадом и разделил руками батон на четыре части. - Преломим хлеб яко Христос и накормим народ.

- Ой, не говорите грешно, - возразила ему Бродова, - Иисус Христос накормил семью хлебами четыре тысячи человек, а вы одним батоном только четырёх, вместе с собой. И то, наверное, не досыта.

- Давайте сделаем небольшой привал, передохнём, - предложил Аркадий Георгиевич.

Иван с Гришкой слопали хлеб мгновенно, проглотили по полстакана газировки. А Петухов присел на траву рядом с Марусей, и они доели свои порции хлеба, пока мальчишки бегали в кустики по нужде.

Маруся поднялась, оправила руками юбку, сказала:

- Ну, давайте пойдём, не то до заката дома не будем. – И подумала: «А не пора ли тебе, старая, носить с собой лекарства?» Мысль, привязавшуюся к ней после выхода из храма, она отложила для ночного обдумывания, а сейчас шла молча, отвечая односложно на попытки Петухова привлечь её к общему разговору. Она просто шагала, не позволяя  разным мыслям отвлекать себя от дороги. Ей даже пришлось сделать над собой некоторое усилие, чтобы отогнать все мысли и смотреть по пути на разворачивающееся перед ней пространство. Тропа вдоль реки, ей извивы, высокий противоположный берег, куртины кустарников на этой стороне… «Над рекою взрывы ивы, как зелёная шрапнель…» - вспомнились ей строки из сборника Чистякова, и она молча, про себя прочитала это стихотворение, поразившее её концовкой:

Вот река. За нею поле,

Злаков стройные ряды.

                        146

Почернела на приколе

Лодка, полная воды.

Над рекою взрывы ивы,

Как зелёная шрапнель.

На цепочке горделивый

Обмедаленный кобель.

Люди, овцы, разнотравье,

Гуси, утки, камыши…

И сплошное равноправье:

Сколько хочется – дыши!

Ах, раздолье, ах, отрада!

А за речкой сквозь кусты

За чугунною оградой

Машут крыльями кресты…

                                    Всё бессмысленно: и речка,

И слова, и этот трёп…

А собачка на овечку

Лает, глупая, взахлёб…

И всё это: и река с рыбаками и удочками, и костерок - на той стороне, встречная флотилия байдарок, звуки гармошки, обрывки песен с противоположного берега – всё и последние строки припомнившегося стихотворения придали  увиденным привычным картинам иной, глубокий, торжественный и печальный смысл, томящий и умиротворяющий душу. И Маруся шла, дышала свежим воздухом от реки, впитывала в себя увиденное и услышанное, словно пила святую воду. И отдыхала в овевающей её печали, шагалось ей легко и свободно. И когда на той стороне впереди показались крыши первых домов родных Устьев, она вдруг подумала: «А я ведь вижу всё это в последний раз. Не потому, что скоро жизнь завершу,  а потому что вряд ли когда-нибудь ещё позволю себе такое путешествие».

И она впервые за всю дорогу после привала заговорила  негромко:

- Ну, вот и пришли. Вот мы и дома… Давайте вброд и вплавь, освежимся в речке нашей…