Обещанного сыновьям воскресного посещения церкви не состоялось – вызов в школу, трёпка нервов на педсовете, во время которого Маруся, не привыкшая лгать, несколько раз порывалась сказать: «Да, это Гриша сделал неприличную скульптуру, исключайте, только обоих, и меня исключайте из хозяйства, уйду в колхоз имени Макарова, ближе к Звенигороду, меня туда звали много раз, только оставьте нас в покое!» Но всякий раз останавливала себя, вспоминая присловье, что ложь во имя спасения не есть ложь, и позволила себе сказать только про колхоз, что было чистой правдой, так что Маруся придумала такой выход на всякий случай.

Но всё более или менее обошлось, последующие выходные у неё на воскресенье не выпадали, тут каникулы начались, надо было заниматься огородом, договариваться с математичкой о дополнительных занятиях с мальчишками (за дополнительную плату – по секрету, тайком, чтобы никто не знал, просила Оксана Викторовна). Занятия она наметила начать с середины июля, так как собиралась на юг по профсоюзной путёвке. Маруся отнесла ей деньги, ничего не сказав сыновьям.

Наконец, на одну из июньских суббот у Маруси выпал выходной, и она наказала Ивану и Григорию готовиться к исповеди.

- А как? – спросил Иван. Гришка промолчал.

- Вот «Молитвослов». Откройте «Последование ко Святому Причащению» и прочтите. И не курите на реке и не прикладывайте к бутылке за три дня до субботы.

- Мам, ты чего? – удивился Иван, - мы табаком и пивом не балуемся.

- Мария Николаевна! – ощерился в улыбке Гришка, - позвольте вам сообщить по секрету, то есть открыть страшную тайну! – Маруся насторожилась. – Ваши дети ещё не алкаши. – И заржал. – Как восемнадцать лет исполнится, так нажрёмся!

- В хлам! – добавил Ванька и оба залились смехом.

- Вот я вас сковородкой! – пригрозила Маруся.

А Гришка уже открыл молитвослов.

- Тут ничего не понятно. Слова какие-то: злачне, тамо, стези…

- Читайте всё подряд. Что поймёте, на сердце ляжет, неясное поймёте потом.

В субботу подняла сыновей в половине шестого, сама встала раньше и уже сварила яичек и наготовила бутербродов – позавтракать после причастия, и чаю сладкого в бутылку налила. Вставайте, умывайтесь и пора в храм идти.

- А поесть? – спросил Гришка.

- Исповедание и причастие принимают натощак. Давайте, без лени. А я молитву прочту. – Она раньше этого никогда не делала, читала утренние молитвы перед иконами, ребят не обременяла. Но сегодня, в день причастия, решила, что утро надо всё семьёй начать с молитвы. И прочитала «Отче наш».

Они вышли за деревню и направились по шоссе в сторону Звенигорода. По дороге Маруся объясняла сыновьям, как надо вести себя в храме, как подойти к батюшке на исповедь, рассказать ему о своих прегрешениях, ответить на его вопросы.

- Потом, когда закончишь каяться о своих грехах, встанешь на колени, и батюшка накроет  тебя  красивой  тканью  –  епитрахилью  и  наложит  на  тебя  крестное знамение,

                                                             138

после чего ты встанешь, поцелуешь крест и Евангелие, он  тебя благословит и когда коснется твоих ладоней, сложенных ковшиком под солнечным сплетением, поцелуешь ему руку и отойдёшь.

- На фиг надо целовать руку чужому деду! – заартачился Гришка, - я в церковь не пойду, подожду вас на лавочке. Там есть лавочки?

- Грешно, сын, говоришь. Батюшка нам не чужой, он слуга Божий, он в сан священника посвящён, потому-то мы его и называем батюшкой, что он отец наш духовный, дан нам церковью для связи с отцом небесным! И потом, он вас крестил у нас  в доме. – Как могла, как понимала, пыталась Маруся втолковать сыновьям. Иван внимал матери молча, без возражений, а Гришка перебивал её чуть ли не на каждом слове короткими «Ну, да!», «Конечно!», «Не может быть!», подобрал на обочине какую-то палку и рубил ею  головы сорнякам, торчащим из кювета.

Дальше шли молча. Промолчали так с полчаса, сзади услышали сигнал машины, посторонились, и рядом с ними, противно скрипнув тормозами,  остановилась директорская «Волга». Лашков вёз жену на рынок.  Нина Кузминична - заядлая огородница не  считала зазорным продать на рынке свою продукцию. Сегодня она собрала  на продажу раннюю зелень и  первые огурчики из теплицы.

- Эй, Бродовы, куда топаем?! -  крикнул им директор.

-  Доброе утро, Владимир Иванович. Ой, здравствуйте, Нина Кузьминична. В город по делам.  Автобуса не дождались, опоздали, наверное, вот идём пока.

- И мы туда же, залезайте, подвезём, ноги не казённые.

Сообщить, что собрались в церковь, Маруся посчитала ненужным. По дороге перекинулись обычными, ничего не значащими фразами, дорога недолгая, ля-ля-тополя -вот и город.

- Нам здесь, пожалуйста, Владимир Иванович, – попросила Маруся.

Лашковы двинулись дальше, а Бродовы пошли вверх по крутой булыжной дороге к храму, стоящему на высоком берегу реки Москвы.  Поднялись. Маруся встала лицом к реке:

- Я всегда останавливаюсь здесь. Глядите, какая красота, какая даль. Вот она, земля наша русская! Как же я люблю её.

Для ребят проявленная вдруг материнская патетика, Марусино откровение прозвучало неожиданно и удивительно. Но Иван ничего не сказал, зачарованный открывшимся взгляду пространством с понтонным мостом внизу, раскинувшимся за ним Верхним Посадом и далью с лесами и полями, через которую из-за горизонта выползала зеркальной змеёй лента реки Москвы. Молчал и Григорий, впечатлённый увиденным. Что-то щёлкнуло сладко у него в юной груди, и захотелось всё это сохранить в памяти или, может быть, запечатлеть на картине. Но зов этот был ещё не очень внятным, не подкреплённым жизненным опытом, мудростью прожитых лет. Или просто он был поражён увиденной с горы  панорамой. 

- Ну, пошли, мальчики! – послышался голос матери. И они послушно двинулись за ней.

У входа в храм перед чёрным провалом врат Григорий вдруг заявил:

- Я туда не пойду!

- Ты что, сынок? – удивилась Маруся, - испугался чего?

- Чего мне бояться. Не хочу.

- Надо, Гриша. Ничего страшного. Ну, пойдём же! – начала она уговаривать сына. 

- Я это… - Гришка замялся, - как его, споведаться не буду. Ничего попу рассказывать не стану.

- Погоди, не хочешь, не надо. Ты только войди в храм. Тебя никто не неволит к исповеди.

- Нет!  –  Лицо  парня  задёргалось,  он  словно  не  управлял  мышцами  лица, сжал      

                                                             139

ладонями щёки и тихо сквозь зубы чужим голосом проскрипел: - Я боюсь!..

- Это бес в тебе сидит, сын! – Маруся испугалась и выражения Гришкиного лица, и его голоса. – Осени себя крестом и переступи порог храма - сразу станет легче. Ну?! – Маруся сама перекрестилась.

До сих пор молчавший Иван тоже наложил на себя крестное знамение, крепко взял брата за руку, сказал:

- Пойдём. И не ори! – И втащил его силой в храм.

Народу было ещё не очень много, у клироса за наклонной стойкой женщина, покрытая платком, читала что-то вслух по толстой церковной книге. Свечи ещё не горели. Слева у алтаря отец Павел принимал исповедующихся. К нему стояла небольшая очередь. Маруся поставила в неё ребят, а сама отошла к полке у окна заполнить листочки «О здравии» и «О упокоении». Потом оплатила свой заказ в свечном ящике, купила свечи и вернулась в очередь.

Лоб у Гришки покрылся испариной, он слегка вздрагивал.

- Замёрз? – спросил Иван.  

- Нет. Отстань.

- Перекрестись, брат. 

- Отстань.

- Перекрестись, полегчает, чудак.

- А как?

- Смотри на меня и повторяй.

Маруся как раз подходила к ним, когда братья осеняли себя крестными знамениями. Она подивилась: не иначе, Иванова работа. 

- Давай ещё два раза, - шепнул Иван. И когда закончили, спросил: - Ну, как, полегчало?

- Да. Отстань.

- Ма, а чего они попу какие-то бумажки отдают, а он их читает, потом рвёт и бросает за стенку?  - Спросил немного успокоившийся Гришка.

- Если у человека много грехов и он давно не исповедовался,  он записывает свои грехи вон там, у стенки на бумажке. Так быстрей, а то отец Павел не успеет до конца службы всех исповедать.

- А ты почему без бумажки?

- У меня один грех, не призналась я в твоей вине перед учителями, об этом и скажу отцу Павлу и попрошу прощения у Господа.

- А он тебя не заложит, на меня в школу не настучит?

- Есть тайна исповеди. Батюшка никогда, никому, ни слова.

- Не батюшка, а братская могила, - вдруг произнёс Иван. – Гришка прыснул и тут же получил от Маруси по макушке.

- Да, пусть так, как ты сказал, но сказал ты нехорошо. Грехи нам отпускаются, и он их не копит, этакую тяжесть, в себе не носит, они улетают вместе с Господним отпущением. А ты, Гриша, если хочешь, пойди, напиши, и ты, Ваня, ступай с ним.

Гришка совсем успокоился, стал рассматривать росписи на сводах храма,  иконы, детали алтаря. Предложение о записке с грехами ему понравилось: отдал записку, а самому говорить не надо. И он отправился с Иваном сочинять перечень грехов.

Иван написал на продолговатом листке:

1. Плохо учусь по некоторым предметам,

2.Скрыл правду от учителей о дурном поступке брата,

3. Пробовал портвейн на 9 мая,

4. Обозвал одноклассницу дурой.

Написал и подумал, что на первый раз хватит.

Григорий нацарапал:

                                                               140

1.      Слепил из цимента мужской член с яйцами и подсунул его в кобинет завклубом.

2.      Украл у соседа верёвку с сушоной платвой.

Ваня обошёлся без ошибок, как написал Гришка, вы прочитали сами (видела бы словесница!)

Братья вернулись к матери. А Гришка опять:

- Марусь, а вдруг он о моём грехе кому-то трепанёт?

- Я же вам сказала, никогда ни за что. Даже если ты убьёшь человека, он не скажет об этом никому, но так поговорит с тобою, что сам пойдёшь и признаешься в содеянном.

Подошла их очередь, и Маруся двинулась к отцу Павлу первая. Как полагается, отдала ему  бумажку. О чём она говорила со священником, что он внушал ей, слышно не было. Только иногда он произносил высоким голосом: «Господи, прости меня!» и Маруся повторяла эти слова за ним и осеняла себя крестом.  Отец Павел порвал Марусину записочку с грехами на четыре части и бросил клочки правой рукой за стенку куда-то вниз. Она встала на колени, батюшка накрыл её епитрахилью, что-то поделал над её головой руками, непонятное для ребят, приговаривая какие-то слова, снял покрывало. Маруся поднялась с колен, приложилась к  кресту и Евангелию, священник перекрестил её, она поцеловала ему руку и отошла на своё место.

Отец Павел сделал рукой приглашающий жест, Маруся подтолкнула слегка Ивана:

- Иди, сынок, - и Григорию: - ты следующий.

Иван встал столбом и забыл всё от волнения.

- Тебя как зовут, отрок? – спросил тихо батюшка.

- А?! – встрепенулся Иван, - чего?

- Имя своё помнишь ли?

- Иван, конечно.

- Наложи на себя крестное знамение, - Иван таращил глаза, не включаясь в беседу, - отец Павел улыбнулся, поняв, в чём дело: - перекрестись, Ваня! Ну что, раб Божий Иван,  забыл, зачем пришёл?

- Я… это… вот! – и он, наконец, очухался и протянул отцу Павлу список своих прегрешений.

Священник внимательно прочитал записку. Потом:

- Так, и это все твои грехи? Сколько тебе лет?

- Четырнадцать.

- И ты всего-то за эти годы согрешил четыре раза?

- Я не помню.

- А ты, случайно, не убил ли кого?

- Нет, я никого не убивал.

- Не украл ли чего?

Иван замотал головой и оглянулся на мать: погибаю, спасай, Маруся! Мать махнула рукой: держись, мол, сынок.

- Ладно, Ваня, помолимся Господу, чтобы простил тебе все грехи. Повторяй за мной: «Господи, прости меня!» – Иван повторил и, следуя за батюшкой, перекрестился.

- Вот, если ты веруешь в Бога, надо чаще посещать храм. Чаще исповедоваться, тогда не придётся припоминать свои прегрешения, и грешить будешь меньше. – Отец Павел осенил крестом Ивана, сказал: - Отпускаются грехи рабу Божьему Ивану во имя Отца и Сына и Святаго Духа!  Преклони колени. На колени встань.

И встал Иван-грешник и поднялся потом, и поцеловал крест и Евангелие, и  руки батюшки коснулся губами, и пошёл на место. А навстречу ему уже брат Гришка с бумажкой в руке.

Гришка наблюдал зорко за процедурой исповедания,  подошёл  к  стойке,  отдал записку с грехами Отцу Павлу, перекрестился, поцеловал крест и Евангелие и замер, не глядя на священника.

                                                            141

А тот, прочтя записку, высоко поднял брови, дивясь откровению слов, которыми Гришка описал своё грехопадение. Парень с шумом втянул в себя воздух, как зимой на морозе, и передёрнул плечами.

- Холодно тебе, раб божий Григорий? – Маруся уже успела рассказать о содеянном сыном, священник видел, что она пришла на исповедь с сыновьями, и коли первый назвался Иваном, стало быть, этот – Григорий. Вспомнилось отцу Павлу и то, как много лет назад он крестил этих пацанов в бочке, как вырвался у него из рук чернявый Гришка (случай исключительный в его практике, потому и не забывался), а сейчас изрядно постаревший священник с любопытством разглядывал черноволосого кудрявого юношу с явно выраженными иудейскими чертами лица. «Ай, да Мария, ай да грешница! Но как же так получилось, что один белобрыс и русопят, а другой чёрен волосом и евреист? И неожиданно для себя сказал:

- На всё воля Божья! – И перекрестился. – Ну, что, раб Божий Григорий, неужто замёрз?

- Нет, это я так.

- Или испугался чего? Признайся, не скрывай ничего.

- Я, товарищ поп, ничего не испугался, просто  озяб что-то.

- Раб Божий Григория, я не поп, а отец Павел или батюшка, так ко мне обращаются все прихожане, так и ты поступай. А знобит тебя оттого, что грехи, тобою содеянные, кровь твою студят в Божьем храме. Покайся, и Господь тебя простит. Ты раскаиваешься в содеянном?

- А как я должен был поступить, если она  плохо обошлась с Марусей, то есть, с мамой нашей?

- Надо было так ответить ей, чтобы не оскорбить её,  не выйти за рамки правил людских отношений, не навлекать на себя гнева общественного. Понял?

- Да.

- Ну, тогда повторяй за мной… - и дальше обряд исповедания закончился по всем канонам церкви. Гришка ткнулся сухими губами в прохладную руку отца Павла и хотел было сделать шаг к отходу, как он остановил его.

- Погоди, Григорий. Ты лепить хорошо умеешь?

- Я Ленина лепил,  Гагарина.

- А что-нибудь попроще? Барельеф, например?

- Чего это такое? – удивился Гришка.

- Вы после причастия не уходите, подойдите ко мне, я вас с братом кое о чём попрошу.

- Хорошо.

- Ну, ступай с Богом, – и отец Павел перекрестил Гришку ещё раз.

- Долго ты, брат. Почему? – поинтересовался Иван.

- Он что-то хочет, велел нам подойти к нему после службы. Марусь, куда нам теперь?

- Оставайтесь здесь со мной. – Мать отвела сыновей немного в сторону. – Вообще, чтобы вы знали,  если будете ходить сюда без меня: женщины в храме стоят слева, мужчины справа от алтаря. – Она повернула туда голову и увидела напротив иконы Богородицы «Неупиваемая чаша» седую голову Голубева. И тут же отвернулась, побоясь встретиться с ним взглядом и смутить его.

Маруся разместилась с ребятами в левой части храма за рядами прихожан, чтобы Юрий Васильевич случайно не увидел их, ей не хотелось мешать ему. Она всё поняла: и почему он здесь, и почему возле «Неупиваемой чаши»; списку (копии) с оригинала этой иконы, находящегося в Серпухове, молятся  желающие избавиться от пристрастия к винопийству. И многим это помогает, только надо посещать молебен с акафистом Пресвятой Богородицы перед иконой «Неупиваемая чаша».

                                                            142

«Пресвятая Матерь Божия, Богородица, помоги исцелиться рабу божьему Георгию от недуга пьянства! Спаси и сохрани его! Чашу с вином от уст его отжеи, Господи!» - Проговорила она вслух, перекрестилась и поклонилась низко.

- Марусь, какому Георгию? – услышав её слова, поинтересовался Гришка. – Чистякову что ли? Он же вроде не пьёт.

- Юрию Васильевичу, Гриша; тихо, в храме посторонние разговоры не полагаются. - И добавила шёпотом: - Юрий и Георгий – это одно имя, только святого с именем Юрий нет, поэтому в молитвах всех Юриев поминают Георгиями.

Они отстояли службу, после которой отец Павел приступил к причащению всех, кто сегодня исповедался. Хор начал петь привычное «Тело Христово вкусите…», причащающиеся ему подпевали.  Одним из первых к причастию подошёл Голубев; принял из чаши на кончике серебряной ложки кусочек просвирки, смоченный обрядовым вином (церковным кагором), приложился губами к основанию чаши, получил из рук служки дольку просвирки, запил её возле столика компотом из малюсенького ковшика и направился к выходу, не ожидая конца службы, очевидно, торопился.

Маруся с ребятами тоже встала в очередь, показала им, как надо сложить руки на груди, объяснила, что надо назвать батюшке свои имя, когда подойдёшь к чаше, которую он держал в левой руке. Приняв же из ложечки «тело Христово», поцеловать основание чаши, получить от служки резанок просвирки  и подойти вот к той тумбочке, взять из миски ещё кусочек просвирки, можно и два кусочка, только не горсть, выпить компоту из ковшичка и дожидаться её.

Так они и поступили, причастившись, запили дольки просвирки сладким компотом и встали рядом с матерью, ожидая конца службы. Причастие закончилось, отец Павел ушёл в алтарь, громко прочитал там молитву, потом вышел на амвон, поздравил причастников с принятием Христовых таинств, произнёс небольшую проповедь о грехе и покаянии, о том, что живя на земле, надо готовиться к жизни вечной по окончанию жизни земной, и после проповеди не только причастники, но и все присутствовавшие на службе потянулись цепочкой к священнику целовать крест. Выполнили этот обряд и Бродовы.

- Марусь, - опять возник Гришка (он вытер губы после креста и сплюнул тайком в кулак), - а вот все крест целуют, и больные тоже? Так и заразу недолго подхватить. Вон и к иконам все прикладываются, облизывают, слюнями своими мажут.  А гигиена?

Мать его одёрнула:

- Никто никогда от креста не захворал и не умер. А иконы никто не слюнявит, да их, вон, смотри, регулярно служки протирают влажным полотенцем. Храм, сын, - место свято, тут заразы нет.

Наконец, крестоцелование закончилось, и они подошли к батюшке.

- Отец Павел, - обратилась к нему Маруся, - вы просили ребят подойти к вам.

- Да, да, одну минуту, подождите меня снаружи у входа в храм, я только разоблачусь.

Он вышел к ним в чёрном подряснике и скуфье. Отвёл их немного от храма – всего на несколько шагов, потом повернулся к нему и объяснил:

- Вот какое дело. Видите, на разной высоте и на равном расстоянии один от другого по внешним сторонам храма выполнены барельефы. А вот самый нижний слева от входа – пострадал. Отчего, неизвестно. То ли от времени, то ли какой плохой человек камнем отшиб. Гриша, ты в лепке, я понял, весьма усерден. Сможешь восстановить барельеф?

Гришка замялся:

- Ой, как же я… Это ж когда делали, тыщу лет назад, из чего лепили, неизвестно. Я не знаю…

- А ты попробуй, я не буду торопить. Сделай сначала копию на фанере, мы посмотрим  и  решим,  сможешь  ты  или  нет  выполнить эту работу. А мы, если одобрим,       

                                                              146

леса тут соорудим, чтобы ты дотянулся до барельефа. И брата твоего Ивана попросим тебе помочь.

- Я не… - начал было Иван.

- Ничего, будешь подсобным рабочим, подавать инструменты.

- Я согласен попробовать, - подал голос юный скульптор, - только дайте сейчас рулетку, карандаш и бумагу на картоне или фанере.

- Вот, молодец! – обрадовался отец Павел.

- Бумага для чего? – удивилась Маруся.

- Барельеф зарисовать, я только с целого сниму размеры.

- Правильно, - одобрил батюшка. Только размеры можешь брать на глазок, для показа нам точность не нужна. Сейчас ты не дотянешься.

- А Ванёк на что? – ответил Гришка.

Не сразу, но разыскали всё, что нужно и принесли Гришке. Он стал срисовывать целый барельеф с правой части фасада. Когда закончил, подозвал брата, что-то сказал ему, Иван согнулся слегка и сложил руки ковшиком, очевидно, не впервой принимал такие позы. Гришка легко забрался брату на плечи и, держась левой рукой за стену, стал замерять диаметр и толщину кольца барельефа.

 -Слезаю! – крикнул он, спрыгнул на землю и нанёс размеры на рисунок.

- Ну, вот, - сказал отец Павел, - значит, на том и порешили, - Он благословил их и они отправились домой.