Бродовы как-то незаметно  стали поющей семьёй. Маруся ещё от матери переняла любовь к пению. У Евдокии голос был низкий, «грудной», и когда она пела «Мой миленький женился, нарушил клятву он» так, словно рыдала, пускали слезу и слушатели – на  посиделках  ли,  на  праздниках.  От  неё Маруся знала многие русские народные песни

 (а  других  в  домашнем  репертуаре  матери  и  не  было)  да и те, кои впоследствии  были

                                                             97                                 

названы авторскими. Одну из них и Маруся иногда исполняла по просьбе подруг Евдокии, заходивших  на огонёк в Нестеровский дом. Песня это умиляла и Юрку Голубева, и он, бывало, тоже уговаривал Марусю её спеть. Она не ломалась и не кочевряжилась, как некоторые, а начинала:

По деревне ходила за стадом овец

Чернобровая Катя-пастушка.

И понравился ей

Укротитель зверей

Чернобровый фартовый Андрюшка.

            Автору тоже приходилось слышать эту песню в детстве от матери и её сестёр (тоже деревенских, родившихся и выросших в селе Васильево Пичаевского района тамбовщины, и тётка его Дуня была, скорее всего, ровесница Евдокии Нестеровой). Но за годами слова поистёрлись, помнится только, что дальше пелось от имени Андрюшки:

Давай сменим с тобой

Деревенскую жизнь

На роскошную жизнь городскую.

Разодену тебя

В шёлк я бархат-сукно

И куплю тебе шляпу большую.

            В общем, купилась Катька на шляпу, ушла с бродячим цирком, стала полюбовницей укротителя, родила в итоге. А он завёл себе новую пассию. Запила Катерина с горя:

Научилась она водку горькую пить,

Через месяц ребёнок скончался.

Научилась она по шалманам ходить,

И навстречу ей муж повстречался.

Здравствуй, муж дорогой,

Здравствуй, милый ты мой,

Как давно я тебя не видала.

Усмехнулся подлец и сказал ей в ответ:

- Я тебя, дорогая, не знаю.

            В общем, дальше «Закипело в груди молодой вдовы (почему «вдовы» я так и не мог понять в детстве, не соображу и сейчас, но чётко помню, что именно так пелось, и у Маруси тоже) // И кинжал ему в грудь вонзила.//Вот тебе за любовь, за измену, подлец,// Вот за всё я тебе отомстила!

Эта примитивная песенка вела нравственное воспитание не одного поколения сельских девушек в первой половине двадцатого века. Простодушные бабоньки, прослушав песню, вытирали слёзы, вздыхали и говаривали: «Молодец, девка! Так ему, подлецу, и надо! Ребёночка только жаль». Словно они только что прослушали по радио криминальное сообщение. Крепка вера в слово у русского человека! И опасно зазря сорить дурными словами.

Маруся начала петь  в школьном хоре ещё до войны. Из петого тогда она помнила дословно песни «О юном барабанщике», «Коричневая пуговица», знала «Пахнут мёдом, пахнут мятой золотые вечера…», очень любила петь «Дальнюю сторожку» и «Письмо в Москву, в далёкую столицу» и многие другие воспитательные и патриотические сочинения для подрастающего поколения.

В войну школьная учительница пения сколотила небольшой хор и в нетопленном клубе в нарядах, вытащенных из бабушкиных сундуков, вчерашние ученицы и   молодые вдовы,  те,   которых   удалось   уговорить   глушить   боль  сердечную  хоровым   пением,

 репетировали а-капельно (баянист сражался на войне с врагом), а потом и пели. Усталые, измученные, голодные собрались вместе, локоть в локоть, отпели пару часов и разошлись по домам. И по дороге поняли, что от пения полегчало на душе, выпелась толика горюшка. Вот как. И на следующую репетицию поболе народу пришло.

Ну, а уж 20-летие Победы встречали  мощным хором и с мужскими голосами. Позднее затеялась и хоровая группа ветеранов войны и трудового тыла. Мария пела в хоре уже и не помнит, сколько лет. Был перерыв, когда ходила в декрете, да ещё пока в ясли детей водила, считала, что не до пения ей. Но тянуло, ой как тянуло в хор. И как отвела Ванюшку с Гришуткой в школу, так в ту же осень вернулась к пению. Всё душе отдушина. И ребятишек в детскую группу хора привела. А они уже дома с нею её довоенный школьный репертуар освоили.

А как чуть подросли мальчишки, стал Гришка у Маруси клянчить гитару. Он записался в струнный оркестр, начавший работать при клубе: купи да купи, она недорого стоит. Поехала Маруся в Звенигород и привезла пацанам две дешёвые Шиховские гитары, по шесть рублей отдала за каждую. Она детям всё поровну покупала, чтобы никого не обижать.

Ване от природы был дан идеальный слух. Сидя в детской комнатушке, он слышал всё,  о  чём шепталась мать с соседкой Аграфеной по поводу детей. Так что лучше было на   

крыльце делиться секретами, не предназначенными для детских ушей. Но петь Иван не любил, в школе вынужденно это делал: как-никак – учеба, а в клубный хор ходил, чтобы мать не обижать. И в кружок народных инструментов пошёл по той же причине. Научился играть «Во поле берёзка стояла» и ещё пару этюдов и перестал посещать занятия. На вопрос Маруси: «Почему?» скривил плаксиво лицо и сказал: «Не нравится!»

             И в хоре он чувствовал себя неуютно; ему казалось ужасным стоять на виду у полного народом зала и разевать рот. Стыдно! Стыдно-то как! Такой он был человек: стоит, поёт, а сам далеко-далеко, где – сам не знает.

- Бродов, Ваня, ты где?! – кричит ему хормейстер. Гришка его локтём торк в бок.

- А, чего? – отвечает Бродов «младший».

- Ты где, тебя Тамара спрашивает?! – шипит ему в ухо брат.

- Я тут! – отвечает Бродов «младший».

 - Нет, ты там! – Тамара Георгиевна машет рукой в сторону окна, - и поёшь неизвестно что. Вернись и пой вместе со всеми. А то на Украину не возьмём!

 Поехать с хором на Украину очень, конечно, хотелось, но лучше бы не петь. Вот починить гитару или какой ещё инструмент, настроить его – другое дело. Поехать бы настройщиком, лишь бы не петь.

А Гришке ой как всё нравилось. И пение, и подарки, и особенно аплодисменты. А ещё ему хотелось быть солистом, ну, хотя бы запевалой.

- Можно я попробую запевать, можно я?! – умолял он Тамару Георгиевну.

- Давай попробуем. «Родина», - говорила она баянисту. Он начинал, Гришка пытался вступить:

- Родина слышит, родина знает! – и не мог попасть в тональность.

- У тебя слух слабоват. В хоре ты поёшь, тянешься за всеми, а запевать не можешь. Надо ведь и в такт попасть, и в тон!

Но Гришка не плакал. Он проказничал, коверкал слова. Например, «Родину» он переиначил так: «Родина Гришку Бродова знает, где в облаках без штанов он летает!» Пел в полголоса, чтобы Тамара не слышала, но до ушей ближайших хористов долетало, они прыскали, начинали хохотать, строй хора ломался, и тут уж Тамара Георгиевна закипала:

- Что там такое? В чём дело?!

В конце концов, ей докладывали, что их сбивает Гришка Бродов.

- Бродов, Григорий! - гневалась руководительница хора, - выйди в коридор, пойди, отдохни. Если будешь так себя вести, на Украину с нами поедет один Иван. А ты останешься козу пасти, понял?

                                                              99

Гришка просил прощения и затихал ненадолго, кто ж не хочет побывать на Украине. И, конечно, солистом.

Стал он просить брата научить его слуху.

- Ванёк, Ванёк, потренируй меня по слуху, ладно? А я за это помогу тебе с гитарой.

При слове «гитара» губы у Вани собрались в трубочку под носом, а нос вздёрнулся. Они шли домой, и Ваня остановился, помолчал, подавил на нос губами, потом  сказал твёрдо, как бы давая понять, что говорит в последний раз:

- Не надо мне ваших гитар. Никогда. – Поднял правую  руку, пальцы в кулак, ткнул указательным: «Вперёд!» - Научу, делов-то. - Но делов оказалось не так уж и мало.

И начались домашние занятия по развитию музыкального слуха у Григория Бродова. Ваня, зажимая по очереди на порожках гитары первую струну, заставлял брата повторять одну ноту десятки раз, и сам  подпевал, пытаясь вытащить из Гришкиного горла точную копию взятого звука.

- Есть, взял правильно! – кричал учитель.

- Ура! Получилось, получилось! - Вопил Гришка.

- Теперь давай эту ноту…

И  так  они  тренировались  все  дни  недели  и  выходные.  Причём Иван  усложнил  

упражнения, уже играл на одной струне гаммы и понуждал брата быть точным. В общем, Гришка насобачился так, что мог уже от одной ноты «до» пропеть весь нотный звукоряд.

И вот репетиция, и перед её началом хорист Григорий Бродов заявляет Тамаре Георгиевне:

- Я могу петь точно. Проверьте меня, пожалуйста.

Тамара Георгиевна проверяет и ушам своим не верит:

- Ну-ка, ну-ка, ещё раз! – и баянисту: - Серёжа, прошу! 

Серёжа зажигает песню, которую репетирует хор, и Гришка запевает её точно в лад и в тон. И голос у мальчишки звонкий и приятный, как у солиста хора мальчиков на радио.

Стал-таки Бродов «старший» солистом, запевалой многих песен, и уехали в летние каникулы братья Бродовы на Украину с совхозным детским хором и вернулись потрясённые поездкой и с грамотами от Пионерской организации республики и комсомола УССР. А уж рассказов от Гришки понаслушались и Маруся с Аграфеной, и все его устьинские друзья. Уж чего-чего, а говорить Григорий был мастер.

Вскоре он и гитару освоил; поначалу всего несколько аккордов, но по слуху приладился подбирать аккомпанемент ко всему, что пелось и среди пацанов, и по радио, и репертуар его стал неисчерпаем. На концертах – отчётных и праздничных – он играл в оркестре по нотам, на берегу реки Москвы среди пацанвы вечерами у костра, если при девчонках – под гитару тревожил их сердечки песнями о любви и смешил частушками, а без женской аудитории рубил по струнам, выдавая  и похабельщину, сопровождаемую хохотом, и чушь всякую бродячую типа «Приходи в могилу, погниём вдвоём…»

А дома мог и Марусе подыграть, если была в том необходимость. Маруся тоже солировала в хоре; в двух-трёх песнях запевала вдвоем с другой солисткой, одну «свою» пела полностью, а хор только подпевал. Это была «Калина» на стихи Георгия Чистякова из его сборника, подаренного автором хору. Мелодию поэт напел баянисту хора Кольке Коныгину, и тот подобрал её очень удачно и добавил некоторые нюансы с согласия автора, отчего мелодия стала еще приятнее и нежнее. Получилась славная песня, как народная.

Постоянный слушатель хора и поклонник солистки Бродовой совхозный инженер по технике безопасности Алексей Сычёв всякий раз во время выступления хора громко просил из зала: «Калину!» Бродова, «Калину!» И выходила перед хором Мария Бродова в длинном до полу русском сарафане и пела «Калину» с женским вариантом в тексте: «Посажу её для милого// Возле дома своего». И Сычёв отбивал ладони, требуя повторить песню.

                                                             100

Для исполнения этой песни Маруся доставала из семейного сундука старинный бабушкин полушалок – белый в красных пионах и набрасывала его на плечи перед выходом на сцену. Она любила эту песню и пела её всегда с чувством, с душой; ей казалось, что она написана про неё и для неё. И зрители это поняли с первого исполнения «Калины». Сычёв прозвал Бродову Калиной, многие подхватили это её сценическое имя. «Вон, Калина наша идёт», - часто слышала Маруся на улице; или в магазине её окликали: «Привет, Калина! Когда выступать будешь?» «В Макаровском, в воскресенье,  в шесть вечера», - отвечала скромно. Это означало, что совхозный хор даёт концерт в соседнем колхозе имени Макарова.

У песни «Калина» был ещё один почитатель, Юрий Васильевич Голубев. Он приезжал на выступление  совхозного хора всегда после начала концерта, стоял в конце зала, слушал и ждал, когда выйдет Мария в своём полушалке. А она всякий раз, стоя на сцене, стеснялась смотреть в зал и никогда не разглядывала лица зрителей и потому ни разу не встретилась взглядом с Юркешем. А он, выслушав «Калину», покидал клуб. Он тоже считал, что песня о Марии, но и о нём, о них двоих, об одинокой Марусе и о нём, одиноком,  для  которого  героиня  песни просила былочку у калины, о их несостоявшемся  

союзе. После этой песни он всегда уходил с горечью в груди: так и не посадила ты для милого, для меня ничего, ни клёна, ни тополя, ни яблоньки…