Двойняшки у Бродовой были совершенно разными и не только на лицо; и не потому,  что  один  был  чёрный,  а  другой  пшеничный,  золотой;  характерами  они  тоже

                                                             91

совершенно не походили один на другого. 

Гришка рос бесёнком, Ванюшка  молчуном-сапуном. Скажет мать Ивану: сиди здесь, и будет сидеть, ни на ладонь не сдвинется, пока она ему не разрешит сменить позицию. Гришку же невозможно было оставить одного. Зайдёт Маруся с ними в магазин, поставит у окна: «Стойте здесь смирно!». Ваня стоит, не шелохнется, а Гришка нырнёт под прилавок, цапнет в коробке конфету и найдут его потом где-нибудь в подсобке.

Сидит Иван во дворе на травке, складывает медленно пирамиду. Маруся знает: где его оставила, там и найдёт. Гришка налетит с криком, выхватит игрушку, кружки, раз-раз – мгновенно соберёт, бросит брату и утопает в сарай, загремит там чем-то, что-то свалит на себя, заорёт благим матом. Маруся выбежит на крыльцо, ахнет, кинется в сарай, вытащит Гришку во двор, ткнёт на траву рядом с братом, цыкнет: «Сиди тут, не то задам!» А ему терпения хватает на минуту.

Вот подросли братья. Мать поучает:

- Ты, Гриша, старше Вани на двадцать минут, ты должен его беречь, защищать, спасать и помогать ему. А ты почему его бросил? Куда тебя черти носили? – А черти носили его на чердак, и он сверзился с третьей ступеньки лестницы, хорошо, что ничего не сломал себе, не разбился. – Ох, беда с тобой!

А Иван сидит себе и сидит, посапывает, кубики складывает неторопко, а как сложит фигуру какую, правую руку вверх и палец указательный возденет и ткнёт им  в потолок или в небо. Топила Маруся печь, Ваня огонь созерцал, Гришка в топку всё норовил что-нибудь засунуть: клочок газеты комком скатанный, мамкин тапок, ложку чайную алюминиевую…

- А по рукам? – шлёпала его мать по пальцам, – а по заднице? – и ещё шлепок, не больно, конечно, но поорать надо обязательно.

- Плита горячая! Её огонь нагрел. Тронешь – бо-бо будет, понятно?! – Ванька согласно кивает, руки за спину прячет, Гришка цапает пальцами плиту и вопит благим матом. – Ну, что я тебе говорила? Зачем ты это сделал? – Наливает воды из-под крана в ковш. – Суй руку в воду, быстро!

Пацаны ещё подросли, и Маруся поняла, что хоть Гришка и живчик, лидер, ребята за ним тянутся, и ему подбить их на что-нибудь – раз плюнуть, и сообразительный не по годам, в уж болтлив – сравнить не с кем, но над ним должен быть кто-то, кто может его осадить.  Иван – да, он может остановить и спасти брата.

И однажды она наказала братьям:

- Вот, сынки, слушайте, что мамка вам скажет. Хоть Гриша и раньше родился, старшим среди вас назначаю Ваню. Ты, Григорий, должен слушаться его во всём и подчиняться ему. Понятно, голова твоя кудрявая?

-Понятно, - ощерился в улыбке Гришка, хотя по его физиономии было видно, что никакой власти над собой он никогда не потерпит.

- А ты, сынок, - обратилась к Ивану, - следи за ним, ты за него отвечаешь, поэтому охраняй Гришу, защищай его и, если надо, спасай. Ты будешь передо мной в ответе за брата. На всю жизнь, понятно?

Иван кивнул головой и потряс поднятой рукой. Этот наказ матери сын принял, как солдат присягу.

С Гришкой сладу не было в школе. Чего он только ни вытворял на уроках и переменах, и после занятий! Корчил рожи одноклассникам, раскрашивал своё лицо акварелью – и не только на уроке рисования – и под индейца, и под чудо-юдо, кривлялся у доски, смешил класс, выделывал такие штуки, что даже учительница не выдерживала и смеялась вместе  с классом, а потом хлоп по столу ладонью: «Бродов! Встань к доске! Бродов, постой в углу смирно, нет, не так, а спиной к классу! Бродов, Григорий, выйди вон и завтра без матери в школу не являйся! Бродов, дай дневник!» Страницы его школьного  документа  пылали  воззваниями  учительницы  начальных  классов,  а далее и

                                                              92

всех педагогов школы, написанными красным карандашом: «Стрелял горохом в товарищей из трубки! Нарисовал чернилами себе усики и изображал Гитлера! Бегал на перемене по партам! Писал неприличные слова на доске!.. Полил школьный кактус керосином, принесённым в банке!..»  и так далее. Не будем увеличивать список Гришкиных проделок. И после каждой записи было приглашение Марусе явиться в школу.

- Ваня, - сетовала мать, - ты хоть  останавливай его там, мне некогда каждый раз ходить в школу.

- Бродов, сядь! Бродов Григорий, повернись! Вернись на место, Бродов! Гриша, перестань жевать! Бродов Гриша, оставь в покое соседку по парте!.. – и конца этим замечаниям не предвиделось.

Гришка был драчлив не по годам. В первом классе набросился на восьмиклассника и часто-часто колотил его своими остренькими кулачками, пытаясь попасть в лицо, но не доставал. Их растащили, парень  растерянно хлопал глазищами и удивлённо спрашивал нападавшего:

- Ты чего, малой? Я ж тебя зашибу!

- А ты не обзывайся, козёл лупоглазый, а то мы с Ванькой тебя завалим!

Надо сказать, что Ваня был посильней Гришки, этакий крепыш, будто накачаться где-то успел. А он просто от природы сам по себе набирал силушку. И был здоровее многих ровесников. Но никогда ни с кем не дрался, а Гришку всегда пытался удержать от стычек или оттащить, потому что тому чаще всего попадало в баталиях, а Ваня не забывал о материнском наказе.

В отличие от брата Ваня Бродов вёл себя спокойно, на уроках сидел тихо, погружённый в себя. Что он там делал, в себе самом, никто никогда не мог узнать, да и Ваня ничего толком объяснить не мог, в каких странах и мирах он блуждал. Эту его особенность заметила учительница начальных классов Алевтина Константиновна.

- Ванечка Бродов! – окликает она его во время объяснения нового материала. – Ты где? Ваня Бродов, ау! – Гришка  толкает брата под рёбра.

- А, чего? - встрепенётся паренёк и озирается, не понимая, где он и что от него хотят. «Алевтина, Алевтина!» - шипит сбоку Гришка.

- Ну, и где вы путешествовали, Иван Степанович? – Иван молчит. – Может, расскажешь нам, где ты отсутствовал во время урока? – Он молчит и лицо его искажает гримаса, сообщающая учительнице, что вслед за этим по щекам Ванюшки побегут слёзы.

- Ну, ну, - жалеет его мудрая педагогиня, - не отлучайся, пожалуйста, от нас, слушай внимательно. – Она продолжает урок, Ваня, сведя брови домиком, пытается постичь, что она там говорит, и снова уплывает в никому не ведомую страну Иванию…

Так что, вели себя братья по-разному, а учились одинаково: с двойки на тройку, четвёрка – редкий подарок. Отлично  только по пению и рисованию. Любимым материалом у Гришки был пластилин.

Ваня тоже с ним справлялся, но дальше пушек и танков у него дело не пошло, а Гришка мял ручонками заготовку, приплясывая,  даже сидя на парте, и из под его мельтешащих пальчиков возникали солдатики, смешные рожи, замысловатые фигурки и всевозможные животные. В шестом классе он из пластилина на картонках создавал кровеносные системы рыб и лягушек, за что стал получать по зоологии пятёрки. А его пластилиновую композицию «Корова и доярка» поместили в школьной экспозиции «Творчество наших учеников», и Гришка ходил, задрав нос, и бегал смотреть на свой экспонат, под которым была  надпись: «Мама на дойке», работа Г. Бродова, 6 «Б» класс».

Он подвёл Ивана к своему экспонату и сказал:

- Смотри, Ванёк, указано, как у мамкиной головы в клубе.

- Там А. Бродкин указан, а тут ты.

- А какая разница? Это моя работа, я автор.

                                                             93

- А кто такой А. Бродкин?

- Тоже автор, художник, там же написано: «Гипс». Он её из гипса лепил. А у меня из пластилина.

- А из гипса как?

- Откуда я знаю.

- Учиться надо этому. После школы.

- На фиг нужно. Я и без учёбы слеплю, что захочешь. Мы на трактористов давай лучше.

- Давай…

Гришка, заводила и лидер, тащил за собой брата во все дырки, подбивал на всякие проделки, в которых Ивану отводилась роль простая: стоять на атасе; обычно его даже не вводили в курс затеи. И от кого и когда надо кричать «Атас!» тоже не говорилось. Так что попадались оба, а то и Гришка успевал сделать ноги, и уши рвали одному нерасторопному Ванюшке.

Но постепенно власть перешла в крепкие руки «младшего» брата. Гришку он не давал в обиду, на его проделки не покупался и многие коварные Гришкины замыслы прерывал  на  корню.  В случае  драки супротивная сторона налеталась на  тугие  Ивановы   

кулачки и откатывалась. С годами кулачки крепчали, становились  твёрже и увесистей. Нет, он ни боксом, ни штангой не занимался, а всё больше и больше работал руками по дому, по хозяйству и ещё придумал вместо гантелей использовать старые Нестеровские литые чугунные утюги, которые он отыскал в сарае. Там же он обнаружил деда Николая Нестерова ящик, в котором  было всё: и гаечные ключи, и столярно-плотницкие инструменты. И начал он пилить-строгать, гвозди заколачивать при необходимости, мастерить – то ящичек, то скамейку или табуретку; чинил забор, крыльцо, освоил долото и стамеску, рубанок. Извлёк из завалов хлама сапожную ногу, спросил мать, для чего эта штуковина. Мать объяснила. Иван выяснил, кто в Устьях по сапожному делу мастак, бегал к нему учиться, в 13 лет подбил матери туфли, себе и Гришке ботинки, чем довёл Марусю до слёз.

На чердаке дома братья обнаружили дедов велосипед довоенного образца с маленьким жестяным номером под седлом.

Ваня разобрал машину до винтика, отмыл в соляре детали и цепь, выпросил у матери денег, съездил с Гришкой на автобусе на рынок в Звенигород, купили там на барахолке, что нужно, собрали велосипед и гоняли на нём по деревне, пугая встречных и кур. Гришка выполнял при ремонте двухколёсного транспортного средства роль подсобного рабочего: подай вон тот ключ, держи эту штуку и так далее.

Хватким пареньком рос белобрысый Иван Степанович, склонным к практической работе. А Григорию Степановичу ничего не оставалось, как только подражать брату и выпячивать грудь колесом, когда братья Бродовы шагали по Устьям в школу, в клуб или по каким другим делам.