Первой, кто догадался, что Бродова беременна, была толстуха Катерина Макарычева из бухгалтерии. Маруся заглянула в контору по каким-то делам и столкнулась с Катюхой в коридоре. Бухгалтерша оглядела Марусю, упёрлась своими глазищами ей в лицо, поблуждала по нему взглядом, потом тронула её за плечи, сказала: «Ну-ка, ну-ка, повернись!» - Бродова недоумённо и послушно выполнила её указание и вспыхнула лицом, на котором Катька явственно прочитала всё, что ей показалось только сперва.

- Ты чё, мать, беременна, что ли?

Маруся резко оттолкнула её и грубо оборвала:

- Не сходи с ума, дурёха! – и рванулась в кабинет главного зоотехника.

Но Катька была бабой ушлой и опытной, она влетела в бухгалтерию, плюхнулась своей пышной задницей на стул и сделала сообщение:

- Девки, что скажу! Го-го-го! Машка Бродова залетела!

- Куда залетела? – не поняла пожилая с седым пучком главбух Евдокия Лагунина. Остальные «девки» - ушки топориком, побросали ручки  и перестали гонять костяшки по счётам.

- Не в дерьмо, конечно, а повыше. И поглубже. Понесла она, во как!

- Да брось ты!

- Макарычева, прекрати говорить глупости! Бродова и беременна? С каких это дел? Её на героя подали, - возразила Лагунина.

-Эх, Лагуня ты, Лагуня, не кумекаешь ты, Дуня! – засмеялась Макарычева. Быть бы Бродовой звездой, да накрылася ….! – она не стала дальше рифмовать, все и так поняли, а подняла со стола папку и хлопнула ею себя по макушке. Девки в бухгалтерии заржали.

- Катька, давай, рассказывай, от кого она залетела?

- Небось, от Юрки Голубева?

- Али от кого из студентов, вона их сколько у неё на постое было молодых бычков-то!

- А и статую слепили…  Надо же…. Чего ж теперь будет, а?

                                                              52

- Какую статую?

- Ну эту, в клубе, голову из гипса, нашего, говорят. Разве не статуя?

- Статуя с ногами, а это одна голова, как на портрете,  вона, - и она кивнула на стену, где висел портрет Л. И. Брежнева.                                                                           

Конечно, Катерина не первая узнала о том, что стали горячо обсуждать в бухгалтерии совхоза. Первой была, как вы сами понимаете, Мария Бродова. Об этом стоит рассказать.

Маруся проснулась ночью, внезапно, словно кто толканул её и разбудил. Открыла глаза. Ночь стояла безлунная, и тьма ночная плавала в доме. Она лежала на спине и всматривалась,   затаив   дыхание,   в   эту   тьму.   Сна   как  не  бывало.  Маруся пыталась  

разглядеть хоть что-нибудь на потолке, но тьма стояла глубокая и бесконечная. И вдруг, может быть,  от напряжения, она увидела высоко над собой во тьме маленькое пятнышко света. Не звездочку с лучами, а именно пятнышко: аккуратное, маленькое, как зёрнышко. И потом справа от него возникло второе такое же пятнышко, и они стали крутиться одно вокруг другого. Марусе подумалось, что это что-то у неё с глазами, она моргнула раз и другой, пытаясь прогнать видение. Но оно не пропало. Вот пятнышки разошлись, слегка увеличились и внезапно столкнулись, вспыхнув снопиком света. И тут же что-то внутри Маруси стукнуло. Она вздрогнула, но не испугалась, а глубоко вздохнула и положила руки на  живот. И всё поняла. «Слава тебе, Господи!» - прошептала она, и слёзы полились  у  неё  на  подушку.  Она  и  не  пыталась их  унять.  Она  только  шептала:  «Спасибо,   Господи! Спасибо,  Стёпа! Прости меня, прости! Мама, прости меня! Простите меня, люди добрые! Слава тебе, Господи! Я тяжёла-я! Прости, Господи, мне этот грех!» - подушка намокла до того, что Маруся это почувствовала, но она лежала, не шевелясь, и если бы кто-нибудь смог сейчас взглянуть на неё, он увидел бы на лице Маруси слабую улыбку, такую же, какую уловил в ней и запечатлел  в гипсе и на панно Аркадий Бродкин.

Маруся поднялась, перевернула подушку, легла, сладко потянулась и внезапно уснула и не знала, не ведала, как во тьме ночной горели над её домом в небе две яркие звёздочки.

                                                                   *     *     *

В тот же день после утренней дойки ей удалось добраться на попутке до Звенигорода в женскую консультацию. Она ответила на все вопросы врача и он подтвердил её  беременность. Спросил:

- Когда, мамаша, думаете рожать?

- Ой, - застеснялась Мария. – Я и не знаю, наверное, к концу июня.

- Ну вот, в конце апреля в декрет пойдёте, Мария Николаевна. Это первые роды у вас будут?

- Да.

- Поздновато взялись детей заводить. Вам сколько? Ах, да, тридцать семь… Ну, ничего. Крестьянские женщины крепкие, всё могут. Будем вас наблюдать, понадобится помощь какая – поможем, не оставим. Муж у вас где работает?

- У меня нет мужа, одна я.

- Одна? Ну, вы смелая женщина. Одной будет трудно, особенно потом, после родов.

- Ничего, мы Бродовы, мы выдюжим. – Улыбнулась Маруся. – Вы меня не пужайте, я очень хочу этих детей.

- Детей? Это прекрасно, но давайте для начала выносим хотя бы одного.

- Я рожу двоих, - твёрдо сказала Маруся. Сказала, как отрезала, чем удивила и смутила врача.

- Ну, что ж, двоих, так двоих, как вам будет угодно, Мария Николаевна. – И перевёл разговор на другое: - Мне лицо ваше знакомо. Где мы могли видеться?

- Не знаю.

                                                              53

- Так я же у вас лекции для будущих мамаш читал в клубе. Там и видел вас. На стене, и в скульптуре, под ней и подпись, что это Мария Бродова, орденоносица. Вот вы какая, оказывается!

- Чего уж там, - махнула рукой беременная орденоносица, и спросила. - А вы можете дать мне справку, что я теперь в положении. Я работу попрошу полегче, когда сроки станут подходить.

- Ничего страшного, трудитесь пока, как трудились. Сможете подъехать к нам  через пару недель?

- Не знаю…

- Ну,  через  месяц?  Сдадите  анализы,  вот  я вам  направления   выпишу.   Заранее  

привезёте, это натощак, кровь сдадите  тоже натощак. Вот, пожалуйста. И всего хорошего. И не волноваться, поняли меня?

- Чего ж не понять? До свидания.

Маруся вышла из консультации, как от следователя после допроса, хотя никогда на допросах не бывала. Присела на лавочку у входа и отдышалась. Вспомнила, что надо зайти на рынок, кое-что посмотреть. Тут на неё налетела соседка Аграфена Солдатова.

- Маша, ты что тут делаешь?

Маруся подобралась вся, потом спокойно ответила:

- Ничего. Отдыхаю, шла, шла, устала вот, - она подвинулась, - присядь, Груня.

- Некогда мне рассиживаться. Я отпросилась на полдня.

- Ну, тогда пойдём вместе. – Маруся встала.

- А тебе зачем на рынок? – поинтересовалась Солдатова. – Тебе надоть вон в универмаг, новый спинджак покупать.

- А на кой он мне?

-  А как же! Под звезду, соседка, под звезду! – И она засмеялась.

- Шутки всё шутите, Аграфена Филипповна. – Отмахнулась Маруся. -Давай не будем об этом. Ты знаешь, сколько представления к наградам проходят этих, барьеров, инстанций. Тут пропустили, а там, - Маруся ткнула большим пальцем в небо, - скажут нет, и всё. Нечего пока об этом говорить. Выдвинули – и на том спасибо.

                                                 *     *     *

И всё-таки, несмотря ни на что, Маруся решила отпраздновать своё новое положение, не объявляя о нём официально… Вы возразите тут же, заявив, что такое не принято отмечать. Да, эту радость делят обычно двое, покупают торт, шампанское, или идут в кафе, ресторан…  Но Маруся поступила иначе. Ей не с кем было поделиться радостью, а зарождение жизни в её чреве - для неё настоящая радость, которую она ждала и о которой молила Господа много лет. И она придумала: как раз приближался её день рождения: на Покров ей должно было «стукнуть» тридцать восемь.  А  день Покрова Пресвятой Богородицы в их деревне  был престольным   праздником,  хоть  и  нет   в  Устьях  своей   церкви.  Нет, она  была   когда-то, деревянная,  да сгорел дотла ещё в царское время, перед самой революцией, а уж после неё, как известно, храмов в деревнях не строили. Вот и ходили верующие  в Звенигород, потому как в Соколовке в храме устроили склад.

Маруся скромно пригласила в гости двух подруг, доярок комплекса, соседку Аграфену, Петрушкина позвала да главного зоотехника, наставника своего и начальника и, конечно, Лашкова. На этот день у неё выпал выходной. Она с утра отправилась в Звенигород в храм, там исповедалась отцу Павлу, открыла ему свой грех.

Ну, что ж, раба Божия Мария, прости меня, Господи! – проговорил он на распев,  и Маруся, как положено, повторила за ним его слова. – Моли Бога, чтобы простил и дал тебе то, что хочешь.

- Он уже дал мне, что я хотела, о чём молила. Но я молила не о грехе, а о счастье, о детях. И я буду матерью. Разве это грех?

                                                               54

Батюшка улыбнулся:

- «Се бо, в беззакониях зачат есьм, и во гресех роди мя мати моя», процитировал он строчку из покаянного 50-го псалма. – Мы все от рождения своего грешны. И жизнь нам дается для того, чтобы искупить перед Господом грехи наши. И своё чадо родишь ты во грехе и будешь замаливать его, коли вера в тебе крепка. И не забывай об этом ни в горестях, ни в радостях.

- Мой грех, получается, он же и моя радость?

- Ну, ну, не кощунствуй, не говори грешно. Господи, прости меня грешного! – пропел снова батюшка и Маруся вместе с ним.

Она простояла в храме всю утреннюю службу, подала записочки «О упокоении» и «О здравии», в последнюю вписала свое имя,  Голубева и Аграфену, поставила свечи на канун, помянув и Степана, и мать, отца и братьев и всех, кого помнила и указала в «О упокоении». А ещё она молилась, прося у Бога прощения за то, что скрыла на исповеди, вернее не сказала, от кого ждёт ребёнка. Отец Павел её не спросил – она и не сказала. Но она понимала, что смолчав, согрешила, и Господь-то всё видит, и всё знает, от него ничего не скроешь. А побоялась она потому, что семя-то она в своё лоно приняла от иудея, а не от православного. Вот где был грех, считала она, истово осеняла себя крестными знамениями, истово клала поклоны и вставала на колени, прося у Бога прощения.

В конце службы было причастие, она приняла его и, успокоенная, поспешила в Устьи. Дома Маруся принялась за готовку, поставила тесто, надеясь успеть напечь пирогов с грибами, которые приготовила заранее. В общем, к концу дня стол был накрыт, свежие половики на выскобленные полы настелены. Русская печь исходила грибным духом, наполняя им весь дом. Заходите, гости дорогие!

И гости не заставили долго ждать, явились один за другим. Вручили скромные подарки. Лашков коробку конфет презентовал, явно добытую где-нибудь на совещании в столице, соседка Аграфена Солдатова принесла ей дюжину носовых платков, парторг вручил отрывной календарь на 1966-й год. Всё  в хозяйстве пригодится. Товарки, стесняясь руководства, передали ей завернутую в газету бутылку портвейна. Главный зоотехник поразил всех оригинальностью: он подарил Марии Николаевне старинную бронзовую ступу с пестиком для всяких кулинарных нужд.

- Вот вам, Мария Николаевна, предание старины глубокой – наши звенигородские мастера творили. И показал надпись по основанию ступы: 1892 год, Звенигород, мастер Шинкарёв из Устьев.  Этим презентом главный зоотехник Шинкарёв обескуражил парторга и Лашкова.

- Ну, ты, Василий Ферапонтович, удавил нас с Петрушкиным, удавил, молодец, так нам, дуракам и надо, - прошептал ему Лашков.

Разместились за столом; доярки старались сесть подальше от начальства, да где уж там, прятаться не за кого, разве что за Марусю да соседку её. Лашков произнёс тост – официальную речь, в которой осветил трудовые успехи именинницы и выразил надежду на дальнейший рост показателей производительности её труда.

За ним слово попросил Василий Ферапонтович:

- Мы с тобой, Мария Николаевна, люди местные, за нами история нашей земли. - Он взял ступу за днище, повернул её колоколом, ударил пестиком в край: по дому пробежал лёгкий гул самоназванного колокола. – Слышишь? Это гудит история земли нашей, будит воспоминания обо всех, кто на ней пот проливал и защищал её. В минуту грустную или торжественную пробуди голос, вспомни всех, и на душе полегчает. А выпить предлагаю за нашу землю русскую многострадальную, дай бог ей благоденствия и счастья.

Выпили, а Маруся несколько глоточков сделал из чашки, в которую налила «ситра». И потекла беседа. Лашков спросил, почему Маруся вина не пьёт. Та пожала плечами: чего-то не хочется, прихворнула, кажись, малость. Выпили ещё чуток и полилась беседа дальше о том, о сём.

                                                             55

- А что, Мария Николаевна, как это ты у нас беспартийной оказалась? – Спросил вдруг Петрушкин. – Это наше упущение. Его надо исправить. Давай мы тебя, передовую труженицу молочного комплекса в партию примем, а? Мы это быстро провернём, надёжней будет героя получать.

- Не могу я, товарищи дорогие, в партию идти.

- Это почему же? - удивился парторг.

- Я верующая. В церковь хожу, Богу молюся…

У Петрушкина свалился с губ кусок колбасы.

- Ка-а-к это верующая?

- Да так, как все люди, так и я, как родители мои, так и я.

- Ты же комсомолкой была!

- А вы проверьте, у нас в деревне комсомольцы – все крещёные. А кто у твоих детей мать крёстная, я знаю, да все знают, Петрушкин. Сказать?

Петрушкин покрылся пятнами, налил себе полстакана водки и хлопнул его без тоста. Выпучил глаза, махнул рукой на Марусю и принялся закусывать, хватая с тарелок всё подряд.

В это время у дома шумнула  машина, скрипнули тормоза.

О, никак «Козлёнок-Запорёнок» Голубевский. – определил Лашков. – Принимай гостя, Николаевна.

- Гостю незваному разрешите присутствовать? – И в дверном проёме возник Юрий Васильевич Голубев с букетом цветов в одной руке и с гитарой в другой. Трезвый, как стёклышко, но неухоженный какой-то, в общем, холостяк деревенский. Рубаха на нём стираная, но не глаженая, пиджак с дыркой на локте.

При взгляде не него у Маруси впервые в жизни сжалось сердце: «Вот до чего довёл себя, сумасброд», - подумала, но улыбнулась и сказала:

- Присаживайся к столу, гостем будешь.

Голубев поздоровался со всеми, а с Петрушкиным, Лашковым и Шинкарёвым – за руку, серьёзно спросил о делах, серьёзный получил ответ, но возникшее с его появлением напряжение за столом не спадало.

- А по какому поводу гуляем? Очередные трудовые рекорды Марии Бродовой обмываем, да, Маруся? – хитро прищурился  Голубев.

- Не-а, - простодушно ответила Аграфена, - мы день рождения справляем Марии свет Николавны. А заодно и престольный нынче в Устьях, Покров. Выпей, Голубь, за здоровье именинницы, как положено. – И налила ему стакан водки. – Давайте уж, чё так-то сидим.

- Ну, тогда позвольте слово. – Голубев встал, поднял стакан. – Не бойся, Маруся, я о старом своём не буду. Ты все эти годы мечтала о счастье, ждала его. Вот я и предлагаю выпить за то, чтобы ты дождалась, наконец, того, чего ты хочешь! Будь счастлива, дорогая! – И он единым махом осушил стакан. И все вслед за ним выпили и принялись закусывать.

- Чтой-то скучно сидим, гости дорогие, - сказала Аграфена, - споём что ли? Бабоньки, давай. – И  затянула «Подмосковные вчера». Женщины с подхвата подключились к ней, хорошо пели, особенно Маруся, как-никак – солистка совхозного хора, большая любительница и умелица пения. А Юрий Васильевич подобрал аккомпанемент. Пели разное, и популярное и народное. Выпивали помаленьку, расслаблялись, снимая напряжение, и разговор потёк неспешный о всяком разном…

Один Петрушкин всё вздыхал и не подключался к компании.

- Ты что, парторг? - Хлопнул его по плечу Лашков.

- Дык как же вот теперь с Марией? Верующая, а мы ей звезду прочим…  Не положено.

- А беспартийные, гэтак, разве у нас звёзд не получают? Со звездами с войны одни

                                                                         56

коммунисты разве вернулись? Ты что городишь, гэтак? Ладно, не шебурши, разберёмся на трезвую голову, пей да пой со всеми, - шепнул ему директор и обратился к гитаристу. - Юрий Васильевич, а ты нам ничего не споёшь? Давай, фронтовые, нынешний год ведь юбилейный!

Юрка пел известные и малоизвестные песни о войне, женщины ему подпевали и даже слезу пустили на «Землянке». Ох, проняла песня, до сердца достала.

- Тогда выпьем за Победу, помянем всех, кто не дошёл до неё! – Предложил Голубев и не получил отказа.

А за окном уже стягивались сумерки, сидели с включенным светом.

- Пора, наверное, нам. – Неуверенно не то сказал, не то спросил Лашков.

- Да сидите, сидите, куда торопиться?

- Завтра дел много.

- Так завтра же, не сейчас.

- К завтрему надо нынче готовиться, - назидательно молвил парторг.

- Хорошо! -  Сказал Юрка-Юркеш. Я тогда, Маруся, спою тебе свою прощальную. Ты не держи на меня обид за мою колготню. Я всегда хотел, чтобы было как лучше для тебя, так мне, по крайней мере, казалось. Но и всё. Не буду, не буду. Вот спою тебе, послушай.

И Юрка-Юркеш запел совсем незнакомое:

Мчатся кони по лугу

Друг за другом по кругу,

Бубенцами звеня…

Позабудь про меня!

Позабудь, позабудь,

Позабудь про меня!

Откуда у него взялась эта песня, сразу вцепившаяся в душу, как котёнок коготками в кофту? Сам что ли сочинил? И бабоньки тихо подпевали Голубеву: «Позабудь, позабудь, позабудь про меня…»

Покружило, помяло

По дорогам немало.

Потоптал зеленя,

Позабудь про меня!..

Почернела попона,

Стерлась сталь воронёна,

Ни судьбы, ни коня –

Позабудь про меня.

Только самую малость

Покружить  мне осталось.

Нету в сердце огня –

Позабудь про меня!..

На серебряной зорьке

Час ударит мой горький.

Не кляня, не виня,

Позабудь про меня!..

Не уйти от погони,

Видно, как на ладони.

Пожалейте коня,

Бейте точно в меня!

Позабудь про меня!

Позабудь, позабудь,

Позабудь про меня!..

                 57

И завершая каждый куплет припевом «Позабудь про меня», Голубев обращался этими словами к Марусе.

Песня кончилась. Дрогнул последний аккорд. И встала в доме тишина. Все молчали. На глазах Маруси блестели слёзы. Давящую тишину сломал Петрушкин:

- Ты чего это спел, Голубь? Какую-то белогвардейщину, понимаешь, чуждую нам. Ты это гляди! Член партии и такое…

- Это не белогвардейщина, - строго и трезво ответил Голубев. Это жизнь моя. Прощай, Маруся! Пока, друзья-товарищи! – и он ушёл тихо, не хлопая, как раньше, дверью…

И Марусе подумалось вдруг, что больше она с Юркой не увидится никогда. И сердце её снова дрогнуло. Но она ошиблась.

- Ну, давайте на посошок что ли? – предложила Аграфена. - А ты, соседка, что ж себе ситра подливаешь, али гостями гребуешь? Я смотрю, ты весь вечер одно его пьёшь, к винцу и не прилабунилась.

- Нельзя мне пить крепкое, нельзя.

- Это почему же? – удивился Лашков.

- Завтра скажу. Буду в конторе, зайду и скажу. А сейчас давайте, гости дорогие, за ваше здоровье! И спасибо вам за хороший вечер!

- Маш, а нам завтра скажешь? – спросила Марусина товарка.

- Обязательно. Послезавтра. Будьте здоровы!