Маруся прибралась в доме и пошла к себе в пристройку готовить постель на ночь. Постелила всё свежее, умылась по пояс под рукомойником, благо лишних глаз на дворе не было, надела чистую ночную сорочку и легла, взяв в постель томик Флобера. «Ох, как давно я, глупая, ничего не читала!» - подумала она, всматриваясь в первые строчки романа. От клуба доносились слабые звуки музыки. Она увлеклась чтением,  меняла позы, поудобнее подставляя страницы книги свету лампочки. И не заметила, как стемнело.

Читала долго. Вдруг какой-то странный звук с улицы отвлёк её  от флоберовского повествования.  Показалось?  Она  прислушалась:  нет,  опять,  словно  что-то  булькало,  хлюпало и скулило  по-щенячьи прямо под дверью её пристройки.

- Господи, кто там? – крикнула Маруся, но ответа не последовало, а звуки возникли снова.

Она встала, накинула халат и приоткрыла дверь.

- Кто здесь?

Привалясь боком к стене и скорчившись в три погибели, сидел Аркадий, приложив ладонь ко рту, отчего и вылетали из его рта такие странные звуки.

- Что с тобой, Аркаша? – Маруся опустилась на колени. В свете, падающем из пристройки, она увидела на виске Бродкина струйку крови, синяк под глазом, ссадину на скуле. – Кто ж тебя эдак-то?

- Ваши, совхозные, гады. – Он обнял Марусю за шею и зарыдал, как ребёнок. – Боль-на-а-а! Мамочка!..

Маруся чуть не на руках внесла его к себе, уложила на постель, приказала лежать и побежала в дом за аптечкой. Она принесла  тёплой воды, бинт, йод. Стала отмывать и обтирать бедолагу, а он только икал и плакал.

- Ну, успокойся, успокойся, постарайся уснуть. Тебе врач нужен; пойду-ка я, в  вызову скорую.

- Не-не на-до, не-не на-на-до, - попросил избитый, - так пройдёт; не надо ни врачей, ни ментов. Начнутся допросы, а зачем нам это, нам уезжать пора… Ты только не уходи, Марусенька, звёздочка моя…

Маруся присела рядом. Он привлёк её к себе, она обняла парня.

- Какая я звёздочка, я телега старая.

- Нет,  ты  звёздочка.  Ты  зажглась  во  мне,  и  я  не  могу  остановиться.  Я  завтра

                                                              47

доделаю твой портрет, вот увидишь…  Ой! – Он хотел обнять Марусю, но застонал от боли. – Гады, отбили мне всё. Лишь бы пальцы были целы…

Маруся  взяла в свои руки пальцы его правой руки, потом  левой, нежно пропустила их через свои, как соски первотёлок, спросила:

- Больно?

- Нет.

- Ну, ничего, ничего, потерпи. Хочешь, я сделаю чаю или бульону мясного, нутро прогреть, хочешь, маленький ты мой?

- Нет, я не маленький, я миленький. Скажи: миленький.

- Смешной ты, маленький, миленький, молчи, спи!

Аркадий всё-таки обнял её, попытался поцеловать разбитыми губами. Маруся вдруг обмякла и не сопротивлялась. Они ласкали друг друга, как могли. Она забыла, что он избытый, и он забыл о полученных побоях, которыми его от души наградили совхозные пацаны-болельщики.

Они подловили его у клуба, когда он вышел проветриться (он не курил), и наваляли ему от души  и руками, и ногами, и прихваченными дрынами, которые обломали о его бока.

Вы ждёте описания подробностей этой заглавной сцены в романе? Их не будет. Неприлично подглядывать в щёлку за тем, что происходит ночью между мужчиной и женщиной. Тем более, что в целомудрии Марии автор не сомневается. Это и не дешёвый любовный бабский роанишко. Зачем нам подробности? Кого мы ими удивим или удовлетворим? Думаю, они только вызовут отвращение у некоторых читателей. А с другой стороны, как без них, без пресловутых подробностей?

Я, автор, ясно вижу их двоих в этой пристройке, оказавшихся в непростой, может в нелепой или привыячной для Аркадия, может в судьбоносной - для Маруси ситуации. Всё, что возникало между ними в течении минувшего месяца, вспыхивало горячими золотыми ниточками, все это заматывалось в клубок нарастающего чувства, словно рождалась материя для строительства вселенной любви или близкого к ней чувства, и вот неожиданно, под воздействием какого-то точка, запала, она взорвалась, выделилась огромная энергия, облако энергии, которое охватило своим жаром и поглотило их обоих.

Добавлю только, что всё, чего ждала Мария долгие годы, всё, что она допускала в своём воображении - всё произошло, и побитый любовник оказался не грубым и алчным, а послушным и снисходительным. Они  словно оба потеряли сознание от этого взрыва и не могли потом вспонить никаких деталей и подробностей всего, что между ними случилось. А где уж автору уловить эти детали и подробности…

Когда они пришли в себя от напавшего на них морока страсти, уже светало.

- Идите к себе, Аркадий, я там постелила, - и она зажгла свет в Аркашкиной пристройке. А мне скоро на дойку.

- Марусь, - потянул к ней руки, как маленький, Бродкин.

 - Идите, Аркадий, идите, довольно! – Строго  сказала она и выпроводила героя из своей пристройки. – Завтрак найдёте на кухне.

И только осталась одна и чуть вздремнула, как явился ей старый сон в новом варианте: идёт она по полю с двумя мальчишками, один беленький, другой кучерявый чернявый, за руки их ведёт. Вдруг догоняет их Степан на  тракторе с плугом.

Помахал Степан Марусе из окошка кабины и закричал сквозь грохот трактора:

- Всё, Маруся! Заканчиваю свою пахоту, пора и мне на покой. Не бойся, теперь у тебя будет так, как ты хочешь! Прости и прощай! – И поехал, пыль поднял. Маруся от пыли отвернулась, а когда пыль рассеялась, глянула: а где же чернявый сынок мой? И закричала:

- Гриша, Гришенька, сыночек! – и проснулась в поту…

                                                               48