С утра Аркадий обихаживал глиняный бюст Маруси. Он выявил и вылизал каждую морщинку у глаз, родинку на щеке, веки, губы, лоб, волосы, чуть вьющиеся и ниспадающие на лоб, подбородок, косынку на шее – всё так явственно и выразительно, что косынку хотелось потрогать рукой. И та же загадочная улыбка – ну прямо Устьинская мадонна. Он прикрыл бюст влажной мешковиной и вышел из пристройки. Однокашники, заканчивая день, собирались на подворье. Кто-то сидел на ступенях крыльца и наигрывал на гитаре, кто-то пристроился рядом и пытался что-то подпевать; группа студентов только что вернулась с реки, свежие, загорелые, с мокрыми волосами.

- Вот и Мария Николаевна кстати! – Крикнул Сашка Кравчёнок. – Молочка попьём?!

- Тебе бы, Шурик, только му-му доить, - послышалось с крыльца.

Аркадий похлопал в ладоши:

- Народ! Я делаю к вам серьёзное обращение! Сейчас я хочу показать  своё главное… Помогите только вынести из мастерской, мне нужны трое.

Пошли с Аркадием в пристройку, вынесли стол с бюстом, прикрытым мешковиной. Что под ним – не сразу ясно.

- И чего? - кисло спросил Косяков, опять чего-то накосячил?

                                                             41

- Набутербродил! – ответил Бродкин и снял мешковину.

Мёртвая тишина разверзлась над подворьем. Надо было бы её уже прервать, но никому не хотелось. Сказать : «ё…» - значит, ничего не сказать. А произнести что-то серьёзное, оценочное, не хватало духу. Художники смотрели не на игрушку, сделанную их коллегой, а на что-то гораздо значительнее, чем простая, заурядная вещь. Перед ними был шедевр, рождённый порывом души молодого художника, разглядевшего в прототипе нечто такое, на что не обратили внимания остальные.

- Это серьёзно, - только и сказал Кравчёнок. – Зараза ты, Брод!

- Бродкин да Винчи! – и в этом возгласе послышались трудно скрываемые нотки зависти, которую неумело попытались перевести в шутку.

- Да…. Классно, - Просторов протянул Аркадию руку и крепко пожал его ладонь. – Не ожидал, старик, не ожидал.

Однокашники столпились возле бюста и некоторые стремились что-то сказать, а некоторые отмалчивались, переживая впечатление от увиденного.

- А что нам скажет модель? – с легким подколом спросил Марусю Косяков.

- Мария Николаевна, правда, как вам работа Аркадия? - Добавил Просторов.

- Я не знаю, - замялась Маруся. – Я ведь в этом ничего не понимаю, мне кажется, я здесь на негритянку похожа… - закончила она под общий хохот.

- Ничего, отольём бюст из гипса, отмоем негритянку до бела, - пообещал Бродкин.

- Это выставочная вещь, надо сделать форму и сохранить её до института. – Заметил Просторов. – А там отольёшь – и на осенний вернисаж в Дом художника.

- Посмотрим.

- Небось, грудь от восторга распирает, а, Брод? – спросил Косяков.

- Распирает, - согласился Аркадий.

- Ну, давай тогда обмоем это дело!  Ребя, обмоем?! – заорал Косяков.

- Завтра, завтра, а сейчас молочком, – осадил его Просторов.

- А сфотографироваться! – спохватился Бродкин, - толпа, я сейчас! – и он нырнул в пристройку и тут же выбежал с фотокамерой. – Маруся, встань к бюсту. Так, я снимаю! Теперь давай, Кравчёнок, сделай кадр, я встану. Автор всё-таки! – Он показал Сашке, где и как нажимать, перевёл плёнку и занял место рядом с Бродовой.

И так они и запечатлелись на плёнке: Маруся, глиняная её копия и молодой скульптор Аркадий Бродкин.

- Внимание, объявление! – заявил Просторов сразу после съёмки. – Завтра играем в футбол с совхозной сборной, я договорился.

- Где?

- На их стадионе. Сегодня, прошу, не расслабляйтесь, завтра предстоит серьёзная битва!

- А кто у нас вратарь? Халанский-то с нами не поехал.

- Пацаны, я держу завтра ворота. Запру на замок! – гаркнул Бродкин.

- Врать-то!

- Посмотрим-поглядим! – ответил Аркадий.