Маруся пришла  с вечерней дойки и палила на костерке во дворе телячьи части для обещанного холодца. Аркадий  крутился возле, пытаясь помогать и смешил, как мог, Марусю. Она прыскала от его шуток и вытирала глаза концами косынки. Ребята позвали его на обсуждение эскизов.

            - Где будет вече? – спросил Аркадий. – Он поднял чугун и стукнул по нему небольшим поленом. Тихий гул поплыл по двору.

            - Народ! – Воскликнул Бродкин. – Все на вече! Обсуждаем партийный заказ. Прошу пройти в дом. Мария Николаевна, приглашаю и вас присоединиться.

            - А она-то с какой стати? – брякнул Колька Косяков.

            - Не лепи косяков, Косяк! Она и есть народ, который будет тебя судить. А окончательное решение оставим за партийными органами.

            - Я не пойду, - ответила Маруся, - Зачем я вам нужна?

                                                                            33

            - Нужна, нужна, - подхватил её за талию Аркадий, - дело отложим и посмотрим. Ваш голос будет решающим.

            В доме все окружили стол, на котором были разложены эскизы. Бродкин пристроил сбоку свои почеркушки.

            - Ну,- сказал он, - смотрим. – Это, - пояснил он Марии, - эскизы в карандаше, по ним мы раскрасим стены фойе клуба. Левую от входа, и правую стороны. Понятно?

            - Понятно, - тихо ответила Маруся и с интересом углубилась в изучение эскизов.

            - Ну, что молчим? У кого какие замечания? – Нарушил тишину Аркадий.

            - А что это за баба с бидоном? – спросил Кравчёнок. – Какая ж это наглядная агитация?

            - Это не агитация, а панно для услаждения и умиротворения взгляда человека, пришедшего отдохнуть в клуб после трудов праведных. Ты не устал рисовать в наглядке по заказам вымпелы да цыплят с курами, коров и свиней? Это женщина-труженица; она оставила там, позади, свою работу и усталость, как бы сбросила с себя тяжёлую шкуру труда и свободно идёт к солнцу, к счастью и любви. Лицо её надо будет ещё подзолотить лучами заходящего солнца. И она несёт нам молоко – напиток, который нам, по словам Климента  Аркадьевича Тимирязева,  приготовила сама природа. Я правильно говорю, Мария Николаевна?

            - Вроде  так.

            - А какие рисунки вам больше всего нравятся, покажите?

            Маруся выбрала три эскиза («Это на правую стену фойе, - заметил Аркадий), занесла руку над Аркашкиными рисунками и только тут заметила своё сходство с наброском:

            - Это… это… я не знаю, ребята, вы художники, вам и решать.

            - К сожалению, - сказал Просторов, - за художников решает власть, то есть, простите, заказчик, что и как им рисовать. Мы – исполнители, власть – заказчик.

            Аркадий схватил свои листочки, обнял как бы от радости Марию, прижал её к себе и звонко чмокнул в щёку. И тут же резко отпустил её, бросив коротко:

            - А теперь пошли холодец варить.

            - Подожди-ка, холодец-молодец, - остановил его Сергей Просторов. - Всё утверждаем? – Он поднял Аркашкины варианты: - Эти тоже?

            - Ну, раз народ одобрил… - начал было Косяков.

            - Вот и отлично, - Просторов похлопал в ладоши. – Поздравляем, первый этап завершён. Теперь готовьте эскизы в цвете и в масштабе. Два дня хватит? Хорошо, три. Потом утвердим у руководства.

            - Обмыть бы надо…

            - Опять, Кравчёнок? Всё бы тебе…

            - Нет, а почему же? – Сказала Маруся, - я принесла. - У всех вскинулись брови и губы дёрнулись в улыбке. А  она поставила на стол бидон с молоком. - Каждому по стакану, как раз. Подставляйте.

            - За успех нашего предприятия! – Поднял Сергей стакан молока. – Будем!

             Потом Аркадий возился около костерка, на котором уваривался будущий холодец.

            - Мария Николаевна, а где студить будем?

            - А, это секрет. Вот уварится ужо, разделаю, разложу по чашкам и противням, залью бульоном да на холод.

            - А у вас холодильник есть? – удивился Бродкин.

            - А как же, - смеясь, ответила Маруся. – Пойдём, уж, ладно, покажу.

            В углу двора неприметный погребок с крышей домиком. Маруся сняла замок, открыла дверь, щёлкнула выключателем. Стала снимать с крышки погреба старые телогрейки и сложенные вчетверо одеяла. Аркадий, взявшись за края торчащей снизу лестницы, заглянул в чрево погреба, из которого пахнуло холодом,  и присвистнул:

                                                                            34

            - Во, моща! А что там белое внизу?

            - Снег. Зимой погреб пуст, он нам почти не нужен, всё в сенцы ставим. А к весне я набиваю его плотно снегом – доверху и ставлю всё, что надо остудить, на снег. И на крышку наваливаю защиту от тепла, чтобы таял помедленнее. Поздней осенью всё растает, там внизу – песок, вода уходит, подмету мусор и готов погреб к зиме. Ясно?

            - Замечательно  в деревне придумали обходиться без холодильников. И не надо в очереди  стоять.

            - В какой очереди?

            - За холодильниками. Жаль, что в городе мы так не можем. А хорошо  жить на земле, правда?

            = А я другой жизни и не знаю.

            Они замолчали, и Маруся почувствовала, как между ними промчалась, пронизав их нутро, какая-то искра или горячая нить, и что-то там, в сердце обожгла.

            - Ну, пошли заканчивать. Ты своё, а я своё. Я на снег поставлю миски, а вы утром можете попробовать, возьмите с собой в столовку, миски только обратно принесите, не казённые.

            Она стояла, переминаясь с ноги на ногу, не уходила,  как-то топталась на месте, словно не решаясь, куда идти. Аркадий тоже молчал. Потом взял Марусю за руку, погладил её нежно, сказал: «Спасибо» и пошёл в дом за своими эскизами.