Маруся возвращалась с областного совещания передовиков животноводства в Министерстве сельского хозяйства РСФСР, что в Орликовом переулке в Москве. Вошла на Белорусском вокзале в Звенигородскую электричку, села у окошка, прислонилась головой к окну и задремала, не заметила, как поезд тихо дрогнул и тронулся в путь. Бежит электричка к Звенигородской Швейцарии, бегут и воспоминания, перебиваясь перестуками колёс на стыках рельс.

Как время-то убежало! И куда оно, это время, девается? Вот и совещание прошло, слава Богу,  одна болтовня, не нужная никому. Пустые клятвы передовиков, фальшивые обещания некоторых вруний надоить столько-то да столько-то, да привесов достичь небывалых. Это при наших-то кормах? Давай бурёнкам зерна поболе в корма, вот и будет тебе молочко для дитяток да стариков. И бурёнок заведи породистых, элитных.

Бродова усмехнулась, глаз не открывая, так лучше вспоминалось. Что зря в поездное окно пялиться, «Вперёд к победе коммунизма!» и другие надписи типа «Слава КПСС!», выложенные из белых камушков на взгорках, читать. Она опять улыбнулась, вспомнив, как по одной такой надписи  щипала травку коза, привязанная к колу, вбитому в середину партийного лозунга.

И ещё улыбнулась оттого, что вспомнила, как приехали к ним в колхоз, то есть, теперь уже в совхоз, редакторы из сельского издательства и привезли газету-плакат по молочному делу. И там был стишок один, автора она не запомнила, а вот стих понравился, и она его часто повторяла, когда надевала своим коровушкам, по очереди, конечно, доильные стаканы от аппарата для доения в молокопровод:

Доярки труд – особый труд:

Живой станок молочный.

Подход душевный нужен тут,

Не только график точный.

Погладишь тёплые бока –

Глядишь, прибавит молока,

На ласковое слово,

Глядишь, прибавит снова.

Это точно, говорила Мария, поглаживая бурёнушку, прибавишь, конечно, прибавишь, только чуток. Да, ведром грохнешь – враз не додаст молока. Но главное – сено хорошее, корма и корма, да комбикормом сдобрить, как следует, и сыта будет коровушка, и довольна, и молочком обильна. Вот в войну чего только ни вертели в еду, из чего оладьи ни стряпали, а всё не хлеб, всё не сыто; каких корней ни наковыряй да ни напарь – всё не мясо, всё голодно. Затяни поясок потуже и – вперёд. «Всё для фронта, всё для Победы!» и не забывай, как вытянул войну народ на жмыхе, на очистках да на корках. И не забудем, ни за что, никогда! Жаль, не довелось Марусе дожить до развала  державы, когда многим голодавшим вспоминались в первые годы разрухи военные беды и горести в похожих сравнениях…

            Стукнули колёса, перевернули страницы памяти наугад, как ветром залистнуло. Подумала: хорошо, что удалось отбояриться от выступления на совещании, нет, нет,  выступать не буду, не о чем говорить, обязательства свои записала, передала, кому надо, хвастать  и набивать себе цену цифрами не могу, стыдно и совестно потом будет всем, а вот если удастся, сложится всё хорошо, тогда и о результатах доложу. Так она всегда говорила, когда её заставляли публично обещать  рекордные надои.

            А первую награду – колхозную грамоту получила ещё в победном году. Дальше пошли грамоты районные, областные, даже министерская одна. Полстены в избе увешала ими, кто ни зайдёт – все ахают. А в 50-м, как раз Юрка Голубев инженерить начал, к концу года получила она медаль «За трудовую доблесть» - за успешный раздой 16-и первотёлок и большое от них молоко.

                                                                            18

Медаль, конечно, обмывали, Юрка всё с замужеством приставал, а Маруся насела на него: когда машинное доение будешь налаживать?

            - Вот выйдешь за меня, тогда и будет тебе молокопровод с аппаратом. – Зло ответил молодой инженер. – Сейчас на первой ферме начнём, а ты – на третьей, так что жди, коли замуж за  меня не хочешь, ёшки-пешки…

            - Ах, вот как, танкист погорелый! – Закричала Бродова. - На первой, потому что там Катька Лопаткина бригадир, а ты к ней по ночам в избу лазишь? А ну, пошёл из моего дома, ходок палёный… - Маруся осеклась, впервые обозвав нехорошо фронтовика.

            Юрка схватился ладонью за опалённую в бою щёку и вытаращил глаза:

            - Ты чего, Маш, ёшки-пешки?

            - Прости. И уходи. Гуляй, монтируй  своей Катерине доильные стаканы, шлёндра.

            И снова подскок на стыках и памяти скачок… Юрка-то Голубев учудил: жену привёз из глуши областной на луга звенигородские. Однокурсницу свою, красавицу Маринку Крылатову, гимнастку МИМЭСХовскую, в которую были влюблены институтские ухажёры, и не только студенты, и обмирали по ней, когда она взлетала на спортивное бревно: «Ах, Маринка, ах, Незабудка!» - Так прозвали её пацаны и местный поэт песню о ней сочинил.

             С молодыми прикатили Юркины однокашники, кто в Москве и Подмосковье распределились, свадьбу в колхозной столовке сыграли знатную, комсомольскую. Жених представлял устьинским гостям невесту, подошёл с ней и к Бродовой:

            - Вот, Марина, это Маруся, вдова моего погибшего фронтового друга Степана Бродова. А это, Маруся, наша  красавица Марина, теперь жена моя…

             Маруся их поздравила, смутившись слегка, подарок скромный вручила: полотенец несколько дешёвеньких в сельпо приглядела. Дрýжка Юркин, его однокашник Вовка Лашков объявил:

            - Гэтак, песню невесте посвящённую споют наши, гэтак, однокурсники Мишка Негримовский и Володька Желтов!

            А у Мишки бас не хуже чем у солиста  ГАБТа, то же и у Желтова, как пошли, а однокашники подхватили стройно, и Борис Рунов со звездой  героя на пиджаке, обняв соседей за плечи, им подпевал:

Не в садах цветут цветы*

Самые красивые -

Всех цветов прекрасней ты,

Незабудка милая.

В институте расцвета,

Целый курс с ума свела,

Незабудка ясноглазая,

Милая моя!

            А у Маруси слёзы на глазах дрожат – вот-вот покатятся солёной дорожкой к подбородку; обзор застят, и видится ей  в этой компании её Степан, тоже инженер, и она рядом  в невестинском белом платье. Ох, выдержи, сердечко моё! А песня дальше льётся:      

Я за ней брожу, как тень,

Я вздыхаю целый день.

Я краснею, я бледнею,

Заниматься стало лень.

И когда сажусь учить,

Не могу её забыть,

Незабудку ясноглазую,

Милую мою!  

------------------------------------------------------------------------------------------ 

*Песня выпускника МИМЭСХа 1954  года Валерия Василёнка

                               19                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                   

            А в тот же год-то, 1954 уже, ещё одна награда пристёгнута была к Марусиному жакету в Кремле:   доярке колхоза «Зареченский» Московской области за стабильно высокие показатели надоев молока от первотёлок вручили орден Трудового Красного знамени! Вот как, сбылись пророчества Евдохи, заиграл лучами орденок на груди дочери. «Мама, спасибо тебе, это и твой орден, я ведь ученица твоя!» - Маруся промокнула платочком слёзы и дослушала песню:

На дворе уже весна

Шумная, бурливая;

Что ж ты ходишь всё одна,

Незабудка милая?

Что ж ты нос повесила,

Ведь не скоро сессия,

Неужели, ясноглазая,

Тоже влюблена?!

И  повторили  мощно  четыре  последние  строчки;  голубые  глаза  Маринки-Незабудки  сияли  счастьем неподдельным, и Юркины тоже, а у Маруси в голове молоточки стучали: «Что ж ты ходишь всё одна? Что ж ты ходишь всё одна?..»

            А потом Юрка взял гитару, и они запели песни военные да какие-то всё незнакомые: «Давай, споём, подруженька гитара, // Далёк тот дом, где слушал я тебя. // Взял на войну тебя хозяин старый, //У нас с тобой одна судьба…». И про шинель:

Серая суконная,

Родиной дарёная,

Разве может взять тебя

Пуля иль шрапнель?

В ночь сырую длинную

Служишь ты периною,

Согреваешь ласково,

Серая шинель!

Песню эту, хоть и не звучала она по радио, а шла в народе из уст в уста, знали многие, поэтому под «сводами» жалкой столовки пела вся свадьба (кто слов не знал, тот подтягивал) – эту лихую, неправдашную, но любимую песню:

Ты пропахла порохом,

Но храню я дорого

Боевую спутницу

Фронтовых недель.

Против сердца воина

Не бывать пробоинам.

Грудь украсит орденом

Серая шинель!

            «Ох, приврал сочинитель, нагрешил. И броня танка не спасла моего Стёпу, а уж шинелишка…» - мелькнуло у Бродовой, но дальше продолжила со всеми:

Вот вернусь с победою,

Выпью, пообедаю.

Мать постелет чистую

                                             Мягкую  постель.

Со слезами гордости

В лучший угол горницы

Мать повесит старую

Серую шинель.*

-------------------------------------------------------------------------------------------------------

    *Из Интернета автору удалось узнать, что песню эту написал журналист Василий Ермаков

      в 1942  году – 23 ноября  она была опубликована  в дивизионной газете «Вперёд, на Запад!»).

                                                                             20

 Ах, сладко пела свадьба военные песни и вдовы снова и снова доставали из рукавов  платочки. А опосля песен – частушки; вот тут уж оторвались все, кто до этого фольклорного жанра был охоч. Обтолкали половицы, оторвали каблуки: «С неба звёздочка упала прямо милому в штаны. Пусть взорвётся, что угодно, лишь бы не было войны!» - Ха-ха-ха! – «В небе звёздочка носилась и упала вдалеке, приходи ко мне на силос мерить мощность на крюке!» - Ха-ха-ха! «Ах, огурчики да помидорчики, Сталин Кирова убил в коридорчике!» - Прокричал кто-то пьяным голосом с дальнего конца застолья. Колхозный парторг, сидевший рядом с женихом, замер, не донеся рюмку до рта, побелел щеками и заорал:

            - Это какая там шваль порочит имя великого Сталина? Молчать! - И свадьба смолкла в страхе. Только ведь Иосифа Виссарионовича оплакали, культ личности его еще не развенчал Хрущёв, страх жил в людях и будет жить в них долго, до самого их конца.

            Парторг сглотнул слюну и выкрикнул тост:

            - Предлагаю выпить за светлую память нашего вождя, творца великой Победы, генералиссимуса Иосифа Виссарионовича Сталина!

            - И все – раз! – встали, подняли стаканы и хлопнули устьинской самогоночки, и-ах! И кто-то добавил негромко: «Царствие ему небесное!». «В аду ему гореть, в геенне огненной!» - прошипела бабка Настёна, оставшаяся одна из огромной зажиточной семьи раскулаченных Чиякиных.

            Ну, а потом до полночи топтались под патефон, да снова за стол, и бабы грустно, со слезой пели русское что-то, протяжное, нежное и печальное; фронтовиков помянули, снова поплакали, как водится…

            А Юрка сказал под конец:

            - Ёшки-пешки, всё – зола!