И потекла она, жизнь, незаметно и быстро. День за днём, неделя за неделей, месяц за месяцем и, правильно, год за годом. Приняли Юрку Голубева в студенты, явился, похвастался, поздравили его, распили бутылку подслащённой вареньем Натальиной самогонки. А Марусю поздравили с похвальной грамотой за успешный раздой шестнадцати первотёлок.

- Тебе, Машка, надо в Тимирязевку, она рядом с нами, с МИМЭСХом, на Лиственничной аллее, на зоотехника бы выучилась, героем труда стала бы. - Подначивал захмелевший Юрка.

- Ничего, она и без твоей Тимирязевки орден получит, - отозвалась со своей постели Евдокия (она снова чувствовала себя неважно и опять не вставала к столу). – Вот поднимусь, доковыляю до фермы, все секреты Марусе передам. Будет орденоноской.

- А ты балабол, - добавила Наталья (она к Марусе как к близкой родственнице относилась), - давай, учись, как следовать быть, да в колхоз возвращайся, электродойку наладь. Чтобы у доярок руки от ручной дойки не опухали, а то от достижения высоких надоев у них пальцы, как сардельки городские; покажи ему, Машуня, не стесняйся, не прячь руки-то под скатёркой.

Юрка схватил Марусю за руку, вытянул ладонь на свет и ахнул: так распухли пальцы награждённой грамотой передовой доярки колхоза. Голубев даже протрезвел:

- Марусь, как же ты с такими руками…

- Картошку чищу? – усмехнулась Маруся. – Или шитьём занимаюсь?

- Да нет, я вообще… Я тебе клянусь, вот вернусь в колхоз, я обязан вернуться, меня под это обязательство только и отпустили и помогать продуктами обещали, я же один из трактористов, как перст остался. Вот отучусь, и всё будет, клянусь, Машка, будет тебе электродойка! А за это, - он лукаво поглядел на женщин, - давайте шлёпнем на посошок, твоей, тётка Наталья, сладенькой. – Выпил, махнул рукой и закончил своим любимым присловьем: - А, всё – зола!

Уехал в свой МИМЭСХ Юрка Голубев, явился через полгода на каникулы, с гитарой, новый инструмент освоил. Видать, жизнь терпел нелёгкую, как и многие в ту пору, коли во фронтовой  одёже ходил,  и  шинель  и  ушанка  пригодились к зиме. Юрка  хвастал  знакомством с учившимся с ним на одном курсе и факультете Борисом Руновым, тоже фронтовиком, героем Советского Союза, пел  незнакомые песни, снова приставал к Бродовой: выходи за меня да выходи.

            - Зачем я тебе? – Отшучивалась Маруся, уже одна из лучших доярок области. – Ты вон шастаешь по вдовам молодым, и тебе лафа, и тем утеха. Надысь у Катьки, доярки с первого отделения тебя видели, вчерась ты у Клавки Мухиной ночевал. Мало тебе баб что ли в институте, что ты к нашим  лазишь?

             Юрка смутился, потом поглядел на неё исподлобья, пробормотал:

            - А, всё –зола! Эти тебе не замена. Пока ты одна,  нет моей душе покоя.

            - А мне Стёпа приказал за тебя не выходить. И всё. И не приставай.  Ты, Юрий, остепенись, а то и беду накличешь на себя.

                                                                           14

            - Да пойми ты, Бродова! – Юрка впервые назвал Марусю по фамилии. – Мы только-только с фронта вернулись, с победой, ёшки-пешки. Ты понятия не имеешь, откуда мы вырвались живыми, из какой кровищи и смертушки. Душа от боёв  не остыла, память не угомонилась. Я всё ещё воюю по ночам во сне, стреляю, давлю врага гусеницами, друзей хороню… Дайте остыть, дайте! Чёрт бы вас побрал всех! Что вы корите, что вы в этом понимаете! А, всё - зола!

            - А ты забыл, что мы здесь не в раю жили?  А тоже в аду – под бомбами, под страхом, что они придут, фашисты, мы всю войну недоедали, недосыпали, всё для фронта, всё для Победы! Да ты сам три года войны с нами жил, забыл что ли?! Почему ты своей гульбой нам покоя не даёшь? Думаешь, нам не больно смотреть на вас, фронтовиков, искалеченных войной, а нынче ничего, окромя стакана не желающих видеть?!

            - Да ты что, я же учиться пошёл, я хочу жизнь новую строить…

            - Вот и строй, и не пей, и не шляйся по бабам…

            - Ну, и пока! Вот и поговорили! Вот и спасибо! – И грохнул дверью. Только студента-фронтовика и видели. И не знал он, бедолага, что война не отпустит его, как и многих фронтовиков, до конца его дней.

            Кончились Юркины каникулы, и тихо стало в деревне. А летом Юрий Голубев прибыл на практику в родной колхоз, а потом и на каникулы остался. Сел в МТС на трактор, мужиков не хватало, работал в своём хозяйстве, к жатве прицепил к своему трактору комбайн «Сталинец» С-6, дружка-однокурсника, тоже фронтовика белоруса Володьку Лашкова привёз подработать. Убирали хлеб чуть ли не сутками; то один в тракторе, другой на мостике комбайна за штурвалом, то менялись местами, давали намолот. Спали прямо в поле, в ватниках, по 3-4 часа и снова упэрэд, как говорил Володька.

            До последнего дня августа вкалывали студенты, а потом отбыли на учёбу не без заработанных денег и харчей.

            - Маш! – Забежал Юрка к Бродовой. – Мне председатель обещал картошку на трудодни. Получишь за меня? В подпол спустишь? Я попозже заеду, часть с собой возьму, часть потом. На степуху, знаешь, много не наешься. Всё помощь.

            - Да мы и капусты тебе наквасим, студент. Ты только учись, не бросай.

            Так и наезжал Голубев дважды в год на каникулы, когда и в праздники, как когда. И не заметили: вот и вернулся он с дипломом инженера-механика, Голубев Юрий Васильевич, как раз в год пятилетия Победы. Время быстро летит.

            Приехал и опять подкатился к Марусе: выходи за меня  замуж, я поставлен  на механизацию животноводства, бригадиром будешь, потом на курсы определим, фермой заведовать начнёшь, вместе работать станем, рядом…

            - Курсы – это хорошо, - не торопясь, рассуждала Маруся, - учиться интересно, электродойку хочу изучать.

            - Как раз я этим должен заняться чуть ли не завтра…

            - А уж фермой  заведовать      - это ты привираешь для красного словца, хвастаешь.

            - Ёшки-пешки, я  когда врал, когда хвастал?! Я честно тебе говорю, всё будет путём! Выходи за меня - и заживём!

            - А вот выйти не получится никак. Прости, что твои планы рушу. Я обет дала. И Стёпе поклялась.

            - Да когда ж ты ему клялась?

- Когда надо было, тогда и слово дала, не пытай. И не уговаривай.

            Мария долго и крепко размышляла после той встречи со Степаном во сне, обмозговывала каждое его слово. И о том, что двойню родит, это она как-то пропускала, как нечто вовсе нереальное, несбыточное и далёкое, а вот совет насчёт Юрки Голубева крепко засел ей в памяти и покоя не давал. Почему именно это запомнилось ей крепко, она не  знала  и  даже  не задумывалась. Она сходила в церковь и выяснила у батюшки, как  

                                                                            15

надо поступить человеку, желающему дать обет  в чём-либо Господу, получила разъяснение и поступила так, как намеревалась. Дала обет и успокоилась. И даже повеселела. И дела у неё пошли лучше, и в работе успевала, и в хоре колхозном пела, и на ферме её комсоргом избрали, ничего, хоть и вдова, да не старуха ведь, всего-то двадцать три годочка. А о том, что храм посещает, она никому не докладывала.

А Дуня, мать Маруси, войной да трудом подорванная, тоже ведь не старая ещё женщина, как-то незаметно справилась  с  хворобой,  поднялась, приковыляла  с  палочкой  на  ферму  –  бабы  все  ахнули:  

- Авдокея Николавна, да как же ты, да что ж это… А Евдокия сидела на табуретке в проходе, глядела на товарок да на бурёнок, вдыхала целительный для неё молочный  дух коровника и улыбалась да платком обмахивалась… И стала  она после этого дня рядом с дочкой трудиться: сперва в подсменных доярках ходила, а потом, как окрепла,  поручили ей, опытному животноводу, и группу коров…