Укатил орёл, и орлица всплакнуть не успела, по молодости ещё не все понимала. Хотя сердечко-вещун многое подсказывало. Это уж когда она дома постель на ночь разбирала, как подумала, что Степана рядом теперь не будет, её будто ознобом проняло. Легла она под одеяло, чтоб согреться, хотя ночи тёплые стояли, а никак согреться и не могла, озноб напавший унять сразу не получилось. И стукнулась мысль, что так в одиночестве проживет она всю жизнь и не прислонится она никогда больше к Степанову плечу горячему… И начала она молиться да так с молитвой самосочинённой и забылась, заснула. И приснился ей танк горящий, как в военном кино, а на танке наша звезда нарисована.

А от Степана пошли регулярные весточки, что попал-таки он в танковое училище, как опытный тракторист, вместе с Юркой Голубевым. «Тоже мне, опытный, - улыбнулась Маруся, - потарахтел полгода на стареньком «Фордзоне» и теперь похваляется», а сама радовалась и ликовала, что всё у Бродова идёт по намеченному. Вот и фотку прислал: стоит у танка экипаж, а посреди него Степан в комбинезоне и шлеме, как полагается. А на обороте написал: «Люби меня, как я тебя, и будем вместе мы всегда!» и подписал: «Степан  Бродов».  Крошечная  фотка,  но разглядеть  можно. Как она дошла в солдатском  

треугольнике, как её цензура пропустила – одному Господу известно, знать, ему хотелось очень, чтобы весточка до Маруси дошла, да на боевой машине никаких надписей и номеров не значилось.

И после каждого письма она ставила в храме свечу за мужа и в записку «О здравии» имя раба Божия Степана включала. А про страшный тот сон она и думать забыла, так всё хорошо складывалось в её жизни. И мать вроде бы на поправку пошла.

                                                                 9

А  водитель   танка  Бродов  за  полгода учёбы освоил машину, накатал положенное

число  моточасов,  в  теории  и  конструкции  разобрался  с   успехом   и   выпущен  был  в ефрейторском звании. И предложили ему на выбор: либо остаться в училище и подучиться еще на инструктора по вождению, либо на фронт войну заканчивать, добивать Гитлера поганого в его поганом логове. И Бродов выбрал второе. И сообщил об этом Марусе в радостном письме, отправленном в конце января 1945 года, мол, они с Юркешем Голубевым направляются в действующую армию заканчивать войну.

Прочитала его письмо молодая солдатка и уснуть не смогла в ту ночь. «Что ж ты наделал, Стёпа? Какую беду навлёк на себя?» - упрекала она мужа, лёжа в холодной постели, словно он находился рядом.  А он ей и ответь: « А тогда за меня послали бы другого, а вдруг бы да он погиб, и мне с такой виной всю жизнь маяться? Нет уж, я заместо себя никому воевать не дам, не могу родная, понимаешь?» Словно услышала она эти слова и вздрогнула, комочком сжалась, коленки к груди, руку из-под одеяла выпростала и подтянула на голову съехавший  с одеяла к ногам наброшенный сверху полушубок. Да так и уснула, комочком. И опять приснился ей горящий танк и крик Степана: «Прости, Маша, прости!» Вскочила на постели: ночь, темно и тихо, только ходики стучат. Заскрипели механизмы старых часов, кукушка прокуковала четыре раза.  Вот как! Пора бежать на утреннюю дойку.

А когда первое письмо уже из действующей пришло, полегчало у неё на душе: может, всё и обойдётся? И опять страшный сон забываться стал.   

Куда-то далеко откатилась от земли советской война, а стояла ведь почти у их деревни, чуть до Соколовки, до Звенигорода не дошла.  А в других местах и того ближе к Москве, а теперь только следы от неё: рвы противотанковые,  окопы да блиндажи, мины в полях и лугах, могилы братские, дома обрушенные и стены кирпичные обгоревшие, чёрным огнём опаленные. И много чего ещё, да похоронки в домах.

Много позже у автора сложилась песня внукам о военном детстве и в ней есть такие строчки:

Поле детства изрыто воронками.

И по карточкам – крохи еды.

И засыпанная похоронками,

Поседела страна от беды.