«Раз он ничего не сказал, значит… сестры не могли быть такими как в рукописи» – позже ночью это так и заворачивается в голове, болезненно заворачивается. «Не могли, не могли, невозможно!»

 Я лежу в комнате. Темно, не вижу потолка и вагонки. И матери, которая спит на другой кровати. Совсем чуть просматривается штора на окне.

 Сестры ни с кем не разговаривают и редко когда выходят с участка. К ним никто не приезжает, у них нет детей… Мария и Вера ходят, перемещаются – от первой грядки ко второй, от второй – к лавровишне, потом к физалису… оранжевые «фонарики» просвечивают сквозь фигуры, шарики будто поедают пламенем изнутри. Женщина поспешно отшатывается будто обожглась. Ее лицо раскрасневшееся как после долгого бега – мне становится страшно…

 Я так и не сказал Игорю о тетради. И матери тоже. Потому что к слову не пришлось?.. Нет.

 Вчера – когда мать говорила о дочерях Альбины – меня охватил неведомый страх. И сегодня я нахожу записи наверху!.. Не могу понять. Это не просто странно, это… так же непонятно, как эти сестры!

 Пока я разговаривал с Игорем… чувствовал, делаю это как с большим принуждением. И меня радовало, что он не замечает. И все время – как сделать шажок, рассказать о… но меня неминуемо сковывал трепет – зарыть, зарыть, скрыть. Не хочу говорить о тетради. Как будто… нет-нет, зарыть в памяти, глубоко, подальше, спрятать…

 как в другой прошедшей жизни.

 «В которой я умер и ничего теперь не помню? А внутренний трепет я испытал когда мать сказала о сестрах - это энергия энергия из прошедшей…

 Буф-ш – резкий толчок! – кого-то толкают в воду – мощно, страшная сила…

 Вообще, говорят, так бывает. Когда совсем забываешь, ноль, будто кто-то вырезал у тебя из головы Игорь так сказал – почему?..»

 «…Стрекоза, стрекоза металась на речке утром - метнется – зависнет, метнется – зависнет, над борщевиком над кувшинкой шариком физалиса – упала на ряску – я ее вытащил она больше не сможет летать  – жих! – в воздух влево-вверх к речке – опять постоянный треугольник, летает и как бы ведет ведет меня в дом ведет – нахожу тетрадь.

 О прошлом.  Значит, я как бы восстановил стрекозу – восстановил и прошлое… - шуршит в голове инертная вязь как легкая ткань страх, страх заворачивается: - я как бы восстановил стрекозу – восстановил прошлое…

 Но ведь то, что описано в рукописи – этого не было!»

 Как расходятся оконечности в голове… значит, это смерть.

 «И… кто это написал? Это не мой почерк. И Игорь – то же самое. И не материн.

 …мать рассказала о дочерях Альбины, в рукописи просто сестры и я сам тотчас подумал о сестрах после ее рассказа. Если в рукописи описаны дочери Альбины… нет, это не так. Там ведь сказано, сказано!.. У сестер нет никаких родственников!..»

 Опять расходится. Это как смерть.

 …но тут вспоминаю: «у стрекозы слипшиеся крылья почти поломанные – но вдруг она опять то летает то зависает будто ничего и не было и стрекоза не тонула! – так же как и нет Альбины в тетради – будто ее вообще не было! - эта аналогия сверкнула когда читал записи» – теперь это как продолжение продолжение мозг нашел объяснение… «Но кто автор записей

 Сергей говорил год назад:

…Представляешь, он на нее колесом наехал… Николька мой сын и приносит домой а она еще живая.  Ее ведь очень сложно поймать! Ну и потом он такой радостный ходил ходил туда-сюда по участку прям без остановки… А там… сегодня мне по случайности удалось поймать стрекозу Я наехал колесом велика…

 Николька… мальчик. И в рукописи тоже мальчик!

 Может, это Сергей написал?.. Или его сын? Никольке десять лет. И это вообще писал не ребенок. Сергей?.. Он здесь всего два года, рукописи лет пятнадцать…»

 Смерть. Не смыкается, не сходится.

 Страх – такой стойкий, непрестанный – от того, что ничего не понимаю… рукописи лет пятнадцать как раз времена когда был ребенком я взволнован неимоверно, но лежа на кровати не могу, не могу пошевелиться – страх, инородный кто-то влил в меня эту тревогу извне, извне.

 «…Но я ведь восстановил стрекозу – «восстановил рукопись» - это продолжение это как продолжение. А там… сегодня мне по случайности удалось поймать стрекозу – я наехал колесом велика – снова как «спадение» разрушение. И как только стрекоза разрушается дальше – сломалось крыло – маневрирование возле дома мальчик бегает наблюдает за Марией, она отклоняется – как брюшко стрекозы. Значит, стрекоза как бы остается всегда...

 Тетрадь обрывается.

 …и ведь стрекоза металась над речкой, но вот упала не смотря на постоянство треугольника а ведь казалось он не нарушится и даже невозможно что она могла упасть в воду. А в записях они маневрируют, Мария и мальчик, стрекоза остается всегда, всегда – но тоже значит может быть буфш-ш-ш резкий толчок в воду – это могло быть так, мальчика могли толкнуть  потому что стрекоза упала сегодня в воду, эти вещи как бы связаны. И там и там разрушение стрекозы…

 …и мальчика могли толкнуть потому что и там и там постоянство – треугольник над речкой, а в записях маневры возле дома стрекоза остается всегда, всегда – значит его могли толкнуть в воду…

 но я вытащил стрекозу из речки – это опять как продолжение, продолжение, я ее спас, продолжил…

 Но кто автор тетради? Игорь? Не его почерк. И не моей матери. Сергей? А может… это я написал и не помню этого?.. Как свою прошлую жизнь, в которой…

 Буф-ш – резкий толчок! – в землистую воду – ш-ш-ш-хл-л-л… мощный, нечеловеческий – кого-то толкают в канаву, топят – смерть…

 Но ведь этого нет в рукописи! Значит, нет смерти…

 Но ведь этого нет в рукописи потому что…

 Буф-ш – резкий толчок! – в землистую воду – в страшные размякшие комья земли…

 не успел закончить записи, мальчика толкнули? Или меня?

 Где Вера, где была Вера? Пока он бегал вокруг участка, увидеть, увидеть, есть у Марии рука или нет. Вера могла…

 Буф-ш – резкий толчок! – рукопись обрывается.

 …и получается, что сама рукопись как смерть».

 «Но ведь Игорь приехал!» - вдруг сверкает в голове. Мой разум… опять как находит вариант продолжения – Игорь приехал.

 После того, как я прочел тетрадь – это и есть как бы продолжение жизни.

 И слова Игоря – в нашем недавнем разговоре… Помнишь, как мы любили наблюдать за домами? Прятались все за деревьями... у нее был перелом позвоночника. Ей по-моему протез вставляли.

 «Он продолжает, продолжает рукопись этими фразами…

 Вика! Он говорил о Вике!.. - всплывает вдруг. - У нее был перелом позвоночника. До того, как она влюбилась в меня… Ей по-моему протез вставляли. Но ходить могла нормально… Боже, как повернулся разговор, это ужасное чувство неловкости: «Слушай, ты только ничего не подумай. Что я отшил ее из-за того… что узнал про аварию. Что Вика мне казалась какой-то…»

 Он хотел сказать «ущербной»… и сам смутился – как неловко повернулся язык».

 Чувство неловкости… которое хочется зарыть глубоко, насовсем.

 А сегодня когда ушел с речки… в какой-то момент мой разум будто стиснули постыдные детские воспоминания, какие-то нелепости которые совершал кривлялся, стиснули! – взрослому человеку нелепо даже вспоминать.

 Эти два чувства, наверное, очень схожи, они схожи!

 Обалдевшее лицо Сергея…

 «…Мой сын проехал велосипедом… я подумал, может, это мои ноги? – он говорит одуревшим голосом. Безумная, странная ухмылка, как у пятилетнего. - Я тогда не смог бы все время ходить туда-сюда.

 Стрекоза – восстановилась на речке – волна пошла мыслей как энергия иду, иду в дом – я нашел тетрадь она закончилась и вот приехал Игорь – это ее продолжение… Зачем он приехал? Чтобы продолжить. Поэтому то что там написано как бы отражается в его фразах – как отголоски, отголоски смерти! За продолжением – смерть и поэтому я должен... сделать то, что мальчик не смог? Избавиться от власти, которая…»  

 Тут вдруг у меня начинает как произрастать, развиваться, расти и клокотать эта крайняя, крайняя – «зачем Игорь приехал, с чего?! Что он забыл, что здесь забыл?! Что он тут делает, зачем тут появился?!.....................................................................................................................................................»

 Я это в последний момент решил Сначала хотел к бабушке но потом что-то сверкнуло Какой-то порыв непонятный – и сорвался, приехал.

 Опять вспоминаю записи, вспоминаю: Они ходят с размеренностью хронометра – я никогда не видел, как сестры окучивают картофельные грядки... я никогда не видел, что они вообще что-либо делают – только шаги, шаги, оживленные – поворот – и обратно…

 …Лицо Марии напрягается, губы стискиваются. Это мучительная гримаса боли… Я понимаю, в чем дело: на участке Вера подошла к физалису, и оранжевые фонарики как всегда поедают изнутри ее фигуру… Вере не больно, больно Марии, продолжительно больно.

 «…а потом: у стрекозы сломалось крыло, у Марии пропала часть руки… смерть – это когда… несвязанные вещи кажутся связанными – и наоборот?..

 И стрекоза – это тоже смерть. Потому что она привела меня к тетради, которая обрывается – это как единое целое…

 Я читаю тетрадь – это значит, я как бы в ней нахожусь. А потом она обрывается – как целостность.

 Игорь приехал. Это и есть продолжение, от целого – мы идем в дом ужинаем идем на улицу – ты помнишь как мы любили наблюдать за домами? – это продолжение.

 Я не сказал ему, я ничего не сказал…

 Мальчик в подчинении сестер… он в подчинении сестер – в тетради, но мне передались его мысли, я все время теперь думаю Значит я как бы стал им – но я тогда в подчинении кого? Сестер? Нет, они в тетради, там. Я продолжил мальчика, а кто – продолжает сестер?..» - и в голове протягивается паутина: «Игорь как бы продолжает тетрадь, ее целостность. Потому что приехал после того как я прочел ее. Он продолжил ее, продолжил собой…

 Именно поэтому я ничего не рассказал ему?..

 Чтобы как бы не нарушить порядок, течение. Так же как и мальчик, так же как он… не может нарушить ежедневный ход сестер…»