В Харбине Димов познакомился с профессором Ли, весьма сведущим во всём, что касается русской политики и русской эмиграции в Китае. Подарил ему свою монографию. Спустя месяц пришло электронное письмо: 

«В своей книге, уважаемый профессор, вы задаётесь вопросом, был ли процесс освоения Россией китайской территории для строительства КВЖД колониальным захватом. Сравнив своих соотечественников с японскими и западноевропейскими оккупантами, делаете вывод, что русские действовали совсем иначе, что они пришли в Китай как друзья и потому никак нельзя назвать их колонизаторами. Извините, но мне ваша версия не представляется убедительной. Россия нередко поступала подобно французам и англичанам, а то и совместно с ними. Она силой заставила Китай подписать договор о постройке КВЖД. При этом вдоль всей дороги действовали русские законы, русская железнодорожная охрана и полиция, все дела решал русский суд. Россияне и китайцы в Харбине селились отдельно. В русских районах строились православные церкви и здания в европейском стиле, названия улиц и вывески магазинов писались по-русски, открывались русские школы, театры, больницы. То есть это был типичный колониальный город. Примечательно, что Маньчжурию считали российской колонией не только царские чиновники, но и сменившие их большевики. Иначе как объяснить, что в ноябре 1917 г. Ленин послал телеграмму харбинскому Совету рабочих и солдатских депутатов с приказом взять власть в городе? Организованное Советом восстание потерпело поражение от китайской армии, вмешавшейся по просьбе управляющего КВЖД генерала Д.Л. Хорвата, и Китай вернул себе административный контроль над Харбином.

Однако в город хлынула масса российских беженцев, солдат и офицеров Белой армии. Тогда-то многие из них из-за бедности стали жить по соседству с китайцами, появились смешанные русско-китайские семьи. Тем не менее высокомерное отношение русских к китайцам не исчезло. Многие продолжали считать, что китайцы для того и существуют, чтобы делать их жизнь комфортной. Китайцу можно было сказать «цуба!» (пошел вон), а русскому нельзя. Поэтесса Елизавета Рачинская, нашедшая убежище в Харбине, так писала об этом: «Все эти Чжаны, Суны и Ли подавали нам чай в наших по-европейски отделанных и обставленных конторах, вовремя подносили зажженную спичку к небрежно вынутой из дорогого портсигара сигарете, никогда не опаздывали доставить прямо на квартиру, к утреннему завтраку, свежий, еще теплый хлеб, укутанный белоснежными полотенцами. За гроши приносили на плечиках идеально выутюженные и накрахмаленные платья и костюмы... Они были лучшей на свете прислугой». Скажите, дорогой профессор, можно ли принять эти слова за сердечный комплимент гостеприимному китайскому народу?

 Охотно готов признать, что среди живших в Китае в начале XX века русских было немало людей, искренне любивших нашу страну, изучавших её язык, культуру и историю. Однако это не меняло общей картины. Живя полвека бок о бок, русские и китайцы оставались чужими друг другу. Писательница Наталья Ильина 27 лет училась и работала в Харбине, в Шанхае. Вернувшись в СССР, опубликовала очерки и романы о жизни русских эмигрантов. Но из них читатель почти ничего не узнает о самом Китае и китайцах. А у писателя Бориса Юльского редкие китайские персонажи показаны тупыми, хитрыми, дикими или жестокими.

Приведу пример и обратного свойства. В автобиографическом романе жившей в Харбине китайской писательницы Сяо Хун «Рыночная улица» русские встречаются всего два или три раза, и то в незначительных эпизодах. Почти ничего не писали о живших рядом с ними русских и другие китайские писатели-харбинцы первой половины двадцатого века. Жители одного города, русские и китайцы, не знали языка друг друга, не стремились к общению. Нельзя упрекать нас в том, что нынешние харбинцы не стали праздновать столетний юбилей своего города».

Мирон Дмитриевич ответил китайскому профессору:

«С рядом ваших тезисов, коллега, трудно не согласиться. Однако в том, как относились русские в Китае к коренному населению, нет ничего особенного, тем более нарочитого – точно так же ведут себя мигранты во всем мире. Вас обижает предположение, что русские не уважали китайцев, как людей другой расы, иной, не европейской, культуры. Но вот что пишет наблюдательнейший Владимир Набоков, оказавшийся после революции в Западной Европе: «Оглядываясь на годы вольного зарубежья, я вижу себя и тысячи других русских людей… среди не играющих никакой роли призрачных иностранцев, в чьих городах нам, изгнанникам, доводилось физически существовать. Туземцы эти были как прозрачные, плоские фигуры из целлофана, и хотя мы пользовались их постройками, изобретениями, огородами, виноградниками, местами увеселения и т.д., между ними и нами не было и подобия тех человеческих отношений, которые у большинства эмигрантов были между собой. За пятнадцать лет жизни в Германии я не познакомился близко ни с одним немцем, не прочел ни одной немецкой газеты и никогда не чувствовал ни малейшего неудобства от незнания немецкого языка».

Позвольте вопрос: разве не так же точно чувствуют и ведут себя мигранты-китайцы где бы то ни было – в России, Европе или Америке?»

Лучшие русские харбинцы понимали, что они живут в стране древней самобытной культуры, интересовались ею, испытывали чувство благодарности к принявшему их в трудную годину народу. «Я думаю, что Китай, принявший в пору 1920 года большую порцию беженцев из России, предоставил им такие условия, о которых они могли разве что мечтать, - замечал в своих очерках харбинской жизни известный писатель Русского Зарубежья Всеволод Иванов. – Китайские власти не вмешиваются ни в какие русские дела. Все могут делать что угодно. Работают инженеры, врачи, доктора, профессора, журналисты. В Харбине выходят газеты «Русский голос», «Советская трибуна», «Заря», «Рупор», журнал «Рубеж». Цензура чисто условная, главное – не задевать больших персон. Книги вообще выходят безо всякой цензуры». «Нет харбинца, который не вспоминал бы с глубокой благодарностью годы жизни, проведенные в Харбине, где жилось привольно и легко, –  вспоминала писательница Наталья Резникова. –  Можно сказать с уверенностью, что на всем земном шаре не было другой страны, в которой русская эмиграция могла чувствовать себя в такой степени дома».