Невелика река Аргунь, но разделила мир надвое. Неширока – а не переплывёшь. На той стороне Советский Союз, ощетинившись заставами, готовился к отражению Квантунской армии. На этой наводили свой порядок японцы.

Относительно эмиграции оккупационный режим поначалу действовал мягкой лапой. Русских официально провозгласили «пятой нацией», участвующей совместно с японцами, китайцами, корейцами и монголами в строительстве и защите Даманьчжоу-диго – Великой Маньчжурской империи. Эмигрантским колониям оставлялось местное самоуправление и казацкие отряды самообороны.

Дмитрия избрали в посёлке квартальным старостой. Новый маньчжурский городничий Танака еженедельно приглашал старост для беседы, дотошно выспрашивал подробности жизни горожан и их настроений. После собрания полагался званый ужин в ресторане. Танака сам рассаживал гостей, обязательно вперемежку: японцев между русскими и китайцами. Сближал, так сказать, народы. Блюда приносили официанты, а угощали гейши в японских нарядах. На пару с девушкой Танака подходил по очереди к каждому и с поклоном приглашал выпить с ним чашечку сакэ. Кварталов в городе было немало, и церемония нередко заканчивалась тем, что бедный городничий, исполнив долг уважения представителям общин, тут же в изнеможении засыпал за столом.       

Начальник японской военной миссии в Харбине генерал Янагита обратился к эмигрантской молодежи с призывом не забывать оставленное отечество, гордиться именем русского. Но при этом знать и помнить, что у них есть вторая родина – Маньчжоу-го, готовиться служить ей и помогать в священной войне против коммунистов и англосаксов. С победой мир и благоденствие наступят для всех народов, сомкнувшихся под одной крышей с героической нацией Ямато.

Для единения сил новая власть организовала Русское эмигрантское общество. В Маньчжурии возглавил его станичный атаман забайкальских казаков Эпов. Парням и девушкам пришлось примерять японскую форму из шапки-киовакайки с назатыльником, штанов «момпэ», обмоток, привязанных к поясу полотенца и веревки. Утро новобранцев начиналось с исполнения гимнов и церемонных поклонов. Русский текст гимна Маньчжоу-го отец запомнил на всю жизнь – и однажды запел тонким плаксивым голосом, изображая китайские интонации:

Явилась на Земле новая Маньчжурия.

Новая Маньчжурия — обновлённая страна.

Сделаем же наше государство цветущим и безбедным!

Пусть царит любовь и не будет вражды.

Нас тридцать миллионов.

В семье и в государстве порядок. Что еще нужно?

Власть императора благотворна и сильна.

Мир наполняется божественным светом.

Пожелаем императору долголетия и здоровья

И поддержим все его начинания!

– Вишь, не забыл, – говорил отец. – Вот что значит молодость! А теперь на другой день ни слова не вспомнишь. 

 На учениях «киовакайцы» тушили воображаемые пожары, часами передавая друг другу по цепи пустые ведра, ползали по земле, прятались в ямах, рогожками или песком из бумажных кульков накрывали «падающие с неба бомбы».

Мирон спрашивал, сразу ли узнали в эмиграции о нападении фашистской Германии на СССР, как восприняли начало войны, что вообще могли знать о её ходе.

– Нам внушали, что Россия оккупирована коммунистами, врагами всего русского, что Советский Союз – это не Россия, а потому надо готовиться к войне за её освобождение, – рассказывал отец. – Говорили, что достаточно небольшого толчка извне – и СССР рухнет. И вот, мол, этот момент настал – Германия начала войну. Из газет знали, что немцы дошли аж до Волги. Киовакай клеймил по радио и на собраниях «изменников», то есть тех, кто испытывал симпатии к СССР и сомневался в победе держав «оси».

С началом войны японские власти установили в Харбине и по всей Маньчжурии строгий информационный режим. Все находившиеся у населения радиоприемники были зарегистрированы и опечатаны так, что могли принимать одну лишь местную радиостанцию. Новости, которые она передавала, проходили строгую японскую цензуру. Сохранность пломб на радиоприёмниках контролировалась японской жандармерией.

И всё же православные пастыри в проповедях и частных разговорах удивляли людей своей осведомленностью о делах на советско-германском фронте. Говорили, что сведениями их снабжает харбинский архиепископ Нестор, а он, мол, каким-то образом получает информацию непосредственно из Москвы.

– В общем, и до нас в Маньчжурии вскоре стало доходить, что немца гонят, немец драпает… Радовались, конечно, торжествовали в душе. И как-то сразу стало забываться всё плохое – гражданская война и бегство, ЧК, лагеря, колхозы, гонения на церковь и наше собственное бесправие на чужбине. Главное – Россия выстояла. И вера разгоралась, что рано или поздно, но граница между нами рухнет, вернёмся домой.  

Но чем более радостные вести приходили с запада, тем сильнее ожесточались и закручивали гайки оккупанты. Стали вмешиваться во все дела колонии и даже церкви, хотя до этого русское духовенство пользовалось у них большим уважением и авторитетом.

В начале 1943 года японская администрация обнародовала многословное, напыщенное «Наставление верноподданным». Населению подконтрольных территорий предписывалось, среди прочего, «благоговейное почитание» основательницы японского императорского рода богини Аматэрасу Оомиками. Согласно «Наставлению», в положенные дни всем жителям империи, независимо от национальности, надлежало совершать поклоны перед статуей богини.