В июле 1929 года китайские власти объявили в Маньчжурии военное положение: ждали советского нападения. Город стал похож на развороченный муравейник – кругом рыли окопы, противотанковые рвы, строили казармы и дзоты. Лопатами орудовали в основном китайцы, тысячами согнанные из глубин страны. Гужевая сила – от русских. Без передышки возили на телегах кирпич, брёвна и рельсы, измочаленных коней возвращали хозяевам, требовали замену.

Мирон Дмитриевич прочёл десятки книг и сам мог лекцию прочесть (да и читал ведь) о причинах того советско-китайского конфликта, расстановке сил, ходе военных действий и условиях последовавшего затем соглашения. Но и профессиональному историку – скорее, ему-то особенно – интересен безыскусный рассказ очевидца. Всё начинает видеться, как в бинокль, с близкого расстояния, выпукло, в деталях, картинках, у истории появляется цвет и запах.       

Заречный посёлок опоясался блиндажами и дотами. До погранзаставы в Бугатуре меньше пяти вёрст. На сопке рядом с домом Димовых окопались китайские солдаты. Подходит время обеда. Из штаба, низко пригибаясь, рысцой, китайцы несут на коромыслах вёдра с едой. И тут же с советской стороны, из-за реки, начинают бухать орудия. Солдаты, роняя вёдра, падают на землю, лапша растекается по траве. «Советские воевать не умеют, - жалуется офицер. – Обед, кушать надо, а они стреляют». Та же хохма из-за Аргуни повторяется в обед и на другой день.

В ноябре, с первыми морозами, братья Димовы собрались на реку Уршун за садковой рыбой. Кони подкованы, телеги исправлены. Утром оделись в новенькую зимнюю амуницию. Всё нашито, навязано материнскими руками – стяжённые верблюжьей шерстью штаны, толстые носки, к ним стяжённые же портянки, свитера, полушубки, бараньи шапки, варежки, рукавицы. В Барге зима шутить не любит, три-четыре месяца держатся сорокаградусные морозы. Коням в дорогу насыпан овёс, сами позавтракали мясными пирожками. Пора запрягать…

И тут тишину утра взорвал гром. Выбежали из землянки. С запада на город летела стая крылатых машин. Земля под ними взметалась взрывами и огнём. Сделав большой круг, стая ушла обратно, за нею показалась другая. И снова взрывы, столбы дыма, пальба. А вдруг начнут бить по китайским укреплениям в посёлке? Конные и пешие бросились из Заречного в сторону от реки. Боялись больше не за себя, а за лошадей. Митя запряг Серко, любимого своего жеребчика, и помчался вскачь в город, чтобы потом увести туда же других коней. Но лишь разогнался, как навстречу бросился китайский солдат с ружьём, сел по-хозяйски в телегу и велел поворачивать назад в депо. Там в тесноте расположилась целая рота китайцев. Принесли пампушек и каши. Пообедав, солдаты задремали, и Митя решился бежать. Перелез через забор и железнодорожными путями домой. Бог спас: минуту спустя орудийными залпами из-за реки накрыло депо и железнодорожную школу, здания превратились в дымящиеся развалины. Редкие оставшиеся в живых солдаты побежали прятаться в сопки.

К вечеру всё стихло. Серко – жив остался! – сам вернулся домой. С рассветом в посёлке показались красноармейцы. Перебежками, пригибаясь, они продвигались к окопам и блиндажам. Напрасно боялись: ночью китайские части отступили в сторону Чжалайнора. Но там их встретила прорвавшаяся далеко на юг красная кавалерия. Солдаты бросились назад в Маньчжурию. В городе придумали переодеваться в гражданских, в поисках цивильной одежды чистили магазины. Улицы были завалены армейскими полушубками, шапками, сумками, винтовками. А по дворам метались, пытаясь спрятаться, небритые чумазые типы в дорогих английских пальто и модных шляпах не по размеру, кто в мужских, а кто и в женских.

Маскарад, конечно, длился недолго. Но советских в Маньчжурии больше интересовали не разбитые китайские вояки, а белые русские беженцы. Удачный выпал случай посчитаться с теми, кто смог уйти от красного пожара в двадцатом году. Пока армейские части сражались с китайцами, каратели НКВД хватали всех попавшихся под руку русских молодых мужиков. Дмитрий лишился старшего брата Георгия. Соседи Поздняковы двух женатых сыновей – Гавриила и Степана. Редко какая русская семья не потеряла родных той осенью. Схваченных бросали в подоспевшие вагоны и отправляли из Маньчжурии на другую сторону. Всё равно, что на другой свет: ни один из угнанных не вернулся и не подал никакой вести родным.

Подобная же судьба ждала несколькими годами позже и советских служащих КВЖД. После уступки дороги японцам их отправили в СССР, в Воронеж, и почти все они в 1937 году полегли в Дубовке. Чекисты усмотрели в репатриантах японскую агентуру.