Из-за бедности бросив школу, тринадцатилетний Митя отправился на рыбные промыслы Далайнора, подрядился к китайцу Ки Шун-дэ возить рыбу.

Началась бродячая жизнь обозника, гуртовода, охотника. Дороги Внутренней Монголии, бесконечные сопки, перевалы, пади, солончаки, пересыхающие в зной речки, призрачные, перемещающиеся в пространстве войлочные селения, китайские постоялые дворы с их прогорклой смесью кухонного чада, аргального (кизячного) дыма, конюшни и опия, с постоянно крутящимся в воздухе криком... Мир тот давно истлел, пропал, рассыпался в прах, развеян ветром и временем. Но сохранены в зелёной тетради умолкшие голоса…

         Молодой монгол Абирмит охранял мост на реке Уршун, брал за проезд по двадцать копеек с подводы. Поил проезжих чаем с верблюжьим молоком и солью. Не отказывался и от их угощения. Особенно нравился ему непривычный русский хлеб. «Наши старшие и сам угурда (волостной начальник) учат нас русских не трогать, не обижать, – говорил Абирмит. – У них здесь своей земли нет, зато они всё умеют – и хлеб растить, и дома строить, и машины разные делать, и храбро воевать. И за скотом могут ходить не хуже нас. Надо с ними дружить».

         Делился Абирмит и своими заботами: «Мать старая, скоро умрёт. А что тогда ему скажет лама, что он вычитает в святых книгах? Может, скажет, что её надо бросить там, где вчера ночевали лебеди или бродили джейраны. А может там, где лежит большой красный или синий камень. Надо быть готовым. Или велит просто зашить в мешок, положить на двуколку, разогнать лошадей, где упадёт – там её место».

         Несколько лет подряд Дмитрий с артелью ездил в степь к богатому скотоводу Бараху стричь овец. Тот встречал их радушно - резал барана, устраивал обед с выпивкой.

Вот портрет Бараху: низкий, плотный, с бритой головой, с длинной, хотя и жидкой, косой на затылке. Наряжен в халат из синего китайского шёлка, в жёлтые китайские сапоги и плоскую шляпу с отвороченными вверх полями. Халат подвязан кушаком, синим или бордовым, на кушаке неизменно кисет с табаком, трубка и огниво. А вообще-то монгол щеголяет не тем, как он сам выглядит, - к собственным нарядам он довольно равнодушен - а тем, как разодет его конь, какое на нём седло, насколько богато украшена серебром сбруя.

         Уняв громадных лохматых собак, Бараху у юрты приветствует приезжих вопросами «Мал-сэ-бейна?» и «Та-сэ-бейна?», то есть «Здоров ли ты? Здоров ли твой скот?». Затем взаимное угощенье табаком - каждый предлагает свой кисет, папиросницу или раскуренную трубку. Старший из стригалей достаёт из мешка хадак – обязательный подарок, полотенце или небольшой кусок шелка. Хозяин не останется в долгу, но свой хадак он преподнесёт при расставании.

Вышедшая из юрты хозяйка щурит на приезжих русских парней и без того суженные, почти закрытые веками глаза. Косы по обеим сторонам груди заплетены лентами и бисером. Лоб украшен серебряной бляхой с красными кораллами, в ушах большие серебряные серьги, на руках кольца и браслеты. Одета в такой же халат, что и у мужа, только без пояса, поверх фуфайка без рукавов.

Хозяин приглашает в своё жилище. Весь пол войлочной юрты в коврах и атласных подушках. На них, разувшись, и садятся гости. На низкие столики ставится первое непременное угощенье - кирпичный чай. Монгол не пьет сырой, холодной воды, но всегда горячий чай с солью и молоком. Захочешь подкрепиться - сыпь в чашку с чаем жареное пшено, клади масло или курдючный жир. Чашки у Бараху изящной китайской работы, из чистого серебра. В дугуне, домашней кумирне, перед небольшим изваянием Будды стоит чаша из человеческого черепа, разрезанного пополам и искусно оправленного в серебро. Такую ритуальную посуду мастерят ламы в дацанах.

Но вот и подают бухули – сваренное большими кусками и затем зарумяненное на широкой сковороде мясо, кирстен – поджаренную на открытом огне вместе со шкуркой спинку барашка, любимые кушанья любого монгола. Чем жирнее, тем лучше. Под такое жаркое хорошо идёт ханжа, китайская гаоляновая водка. Сам хозяин не хочет сегодня напиваться и ограничивается кумысом.

У него в этот день большие дела. Все стада и табуны – а владел Бараху двадцатью тысячами овец, сотнями лошадей, быков и верблюдов – согнаны в одну большую падь Хаматуй, чтобы освятить скот от падежа, краж и болезней, просить у бога обильный и здоровый приплод. Приглашённый из монастыря лама в желтом одеянии объезжает падь на запряженной двуколке, кропит скот водой, а жена хозяина ходит за телегой со стопкой священных книг на голове.

После очередного чаепития лама выходит из юрты и трубит в большую морскую раковину. Это зов к молитве. В юрте несколько учеников, тоже в желтых одеждах, сидят на полу и, слегка покачиваясь, нараспев читают. Лама на возвышении, лицом к Будде. Временами он прерывает бормотание учеников громким возгласом, за ним повторяют и все молящиеся. При особых знаках ламы ученики бьют в бубны или в медные тарелки, помахивают курящимися кадилами.

Богу молятся на тибетском языке. Священная книга Ганчжур – 108 томов. Их изучают в монастырях-дацанах, избранные отрывки читают вслух при молебнах. Простые же монголы обычно обходятся молитвой из четырех слов «Ом мани падме хум». Мантра эта у них произносится при каждом чихе. Перевода изречения не знают. Но говорят, что в нём заключается вся буддийская мудрость.

Начинается обряд очищения: из замешанного хозяйкой теста лама лепит, искусно и быстро, крошечные фигурки людей, лошадей, овец и верблюдов, и после долгих молитв – одну лишь мантру «Ом мани падме хум» повторяют 108 раз – бросает фигурки в жаровню с горящими углями. Для пущей острастки злых сил работник-бурят снаружи юрты ещё и стреляет трижды вверх из ружья. Однако зло оказалось не из пугливых: поздним вечером, когда в юрте сытно угощали ламу с учениками, тот же наёмный бурят оседлал двух подготовленных на скачки хозяйских коней и, прихватив ружьё и ещё кое-что ценное из сундука-чингилина, ускакал в степь. Только утром Бараху заметил пропажу, послал погоню. Да разве догонишь вчерашний ветер!