Так, дальше, дальше – листает зелёную тетрадь Мирон Дмитриевич. И вот – теплым осенним днём 1922 года Маньчжурия встречала прибывавшего из Харбина епископа Иону. Тем же вечером владыка отслужил в соборе Всенощную. Бас диакона Антония Галушко, соборный хор регента Павла Шиляева придали службе невиданную прежде торжественность и красоту. Все дивились молодости 34-летнего епископа, но в первой же проповеди он показал себя умудренным пастырем, ведающим пути к людским сердцам. Владыка говорил, а собор отвечал ему вздохами и плачем. Люди не стыдились слёз, оплакивая поруганную и потерянную Россию, убитых сродников, свою участь изгнанных.

Тяжелый крест достался епископу Ионе! Маньчжурия представляла собой становище, в котором вперемежку с голытьбой и бывшими каторжниками разместились казацкие атаманы, белые офицеры, сибирские заводчики и купцы, сумевшие спасти кое-что из своих капиталов, местные предприниматели и коммерсанты, железнодорожные служащие. Начались взаимные претензии и сведение счетов. Ночами городок содрогался от криков, стрельбы, пьяных драк, грабежей, убийств, вооружённых налетов с «той стороны». Горечь поражения, отчаяние выливались у многих в бесшабашное желание хоть ещё денек прожить «по-старому», прогулять или проиграть всё, что оставалось в карманах. Расцветали и сгорали десятки ресторанов, увеселительных заведений, опиумных притонов, игорных и публичных домов.

И как быстро всё посерьёзнело и построжало, образумилось и просветлело в городе с явлением пастыря! Всего-то три года служения в Маньчжурии дал Господь епископу Ионе, а он успел создать и поставить на ноги сиротский приют, два начальных ремесленных училища, общественную столовую, ежедневно кормившую Христа ради до двухсот человек, библиотеку духовного просвещения, амбулаторию для бедных с бесплатной помощью и лекарствами. На всё умел находить средства владыка. В Китае, в Северо-Восточной его части, называемой Маньчжурией, ещё до революции сложился слой русских промышленников и предпринимателей. То были люди совсем иного плана, иных человеческих качеств, нежели нынешние российские богачи. Те не крали у своей страны, а, наоборот, зарабатывали для неё. Воспитанные в религиозной вере, не все в православной, но все в принятых тогда традициях благотворительности и меценатства, они в большинстве своём участливо отнеслись к беде соотечественников. Не чудо ли, что великом масштабе бедствия беженцы всё же быстрее смогли обустроиться и наладить сносную жизнь на чужбине, чем красные у себя дома. Потому-то и в двадцатые, и в тридцатые годы кидались под пулями в Аргунь и Амур молодые мужики, переплывали с той стороны «к своим» в Китай, спасаясь от советских порядков, от голода и расстрелов. Всех их потом выловили – кого в 29-м, во время боевого рейда Блюхера на китайскую территорию, кого в 45-м, после войны с Японией.

В открытую Ионой школу Митя явился самочинно, вроде толстовского Филиппка, сразу же на урок. А дело было уж в ноябре.

– Где же ты раньше был? – спросила учительница Ольга Андреевна, невысокая, полная девушка, из-за болезни коротко, по-мужски остриженная. – Теперь поздно, класс набран.

Потом сжалилась:

– Ну, хорошо, посиди, я на перемене поговорю с директором. А что пришёл – молодец.

         Проучился Митя всего четыре класса, но этого хватило, чтобы писать почти без ошибок и хорошим почерком, полюбить умные книги, до старости наизусть помнить русскую стихотворную классику. В школе каждый день поили чаем с сахаром и сухарями. Бедным давали учебники и тетради, а то и одежду. На рождественской лотерее Мите достались стяжённые штаны, в них было тепло зимой ходить на уроки.

Из Австралии, населенной, оказывается, не одними только аборигенами и потомками английских каторжников, Дроздовский прислал Мирону Дмитриевичу фотографию похорон епископа Ионы. 1925 год. Дворик Свято-Иннокентьевского собора, уйма народа, плывущий над головами гроб. Множество запечатленных лиц: люди в те годы из-за вспышки ещё оборачивались на фотографа. Мирон Дмитриевич с лупой разглядывал фотографию – а не выглянет ли из пестроты мальчишечье лицо отца? Вот какой-то подросток.  Нет, не он!   

Спустя семьдесят лет после похорон живущие в США воспитанники сиротского приюта епископа Ионы вознамерились обрести честные останки Святителя. Отправились в Маньчжурию, раскапывали на месте уничтоженного собора, но не нашли.