Девятилетнему Мите запомнились молчаливые утомленные всадники, каппелевские кавалеристы – шнырял он между ними в те осенние дни, любовался на коней и оружие, хотя и переживал, конечно, за потраву отцовского сена. Но сам Каппель до Мациевской не дошёл – погиб в дни Великого ледового похода, когда доверенная ему Белая армия три тысячи вёрст – от Омска до Забайкалья – отступала по снегу и льду, при сорокаградусном морозе. Генерал шёл впереди войска. Провалившись под лёд, обморозил ноги. Лишь на третьи сутки в таёжной деревне Барга простым ножом, без анестезии сделали ему ампутацию стоп. Началась гангрена, воспаление лёгких. На рассвете 25-го января Каппель попрощался с товарищами, снял с руки кольцо, с груди Георгиевский крест, просил передать жене. Было ему 37 лет.

Но и мертвым командующий не оставил свою армию. В деревянном гробу, в боевом строю, хранимый как знамя, отступал он вместе с войском через застывший Байкал, когда ледяным ветром сметало с ног коней и людей. Заплатив тысячами жизней, армия вырвалась из капкана.

Чита встретила траурными маршами. В караул у гроба Каппеля встал глава Забайкалья атаман Семёнов. Поэт Александр Котомкин-Савинский бросал в воинский строй выдохнутые из груди строки:

Тише, с молитвой склоните колени!

Пред нами героя родимого прах.

Но красные наступали. Осенью того же 20-го года гроб генерала вынули из земли и отвезли в Харбин, на подворье военной Свято-Иверской церкви. Встал над могилой черный гранитный крест, охваченный у подножья терновым венком. Каждый год 28 июля, в День Ангела, после литургии служилась по Каппелю панихида. Когда в 1945 году в Харбин вошли советские части, у могилы побывали генералы Малиновский и Василевский, постояли в молчании. А десять лет спустя памятник по приказу советского консула был уничтожен, место закатано асфальтом.

В декабре 2006 года Димова, как специалиста по истории Китая и Белой эмиграции, попросили поехать в Харбин. Услышав, что речь идёт о поиске и возвращении на родину останков генерала Каппеля, Мирон Дмитриевич сразу же согласился.

В Харбине стояли солнечные, с легким морозцем, бесснежные дни. Мирон Дмитриевич приезжал сюда не однажды - и всякий раз искал следы прежнего форпоста империи. Русского Харбина, о котором рассказывал отец – он бывал в нём то на заработках, то на леченье – давно уже нет, и нынче отец, доведись ему каким-то чудом здесь очутиться, просто ничего бы не признал и прежнего ничего не нашёл. С первых шагов оглушает ритм современного человейника – небоскребы, реклама, огни, круговращение транспорта, мельтешение плотной массы народа. Такой же китайский мегаполис, как и другие. Но присмотревшись, настроившись на волну, замечаешь особняк в стиле модерн, явно русского происхождения, за углом другой. А там и церковь, ещё старинные здания – и город становится ближе, теплее. А вот эту улицу отец, пожалуй, и узнал бы – она осталась декорацией к фильму о белогвардейском Харбине. Так и видишь, как гуляют по ней Шаляпин, Вертинский, поэт Арсений Несмелов… 

Без Димова харбинская операция не могла обойтись – один он, и то приблизительно, знал местонахождение могилы Каппеля. План, нарисованный от руки неизвестной русской женщиной-харбинкой, ему прислал друг из Австралии, урождённый маньчжурец, а ныне житель города Брисбена. Погружённый душой в эмигрантское прошлое, Константин Дроздовский в компании с сыном облазил Маньчжурию, Харбин, Хайлар, Цицикар и Шанхай, списался с бывшими маньчжурцами в США и России, организовал разветвлённую общину ностальгирующих «китайцев» в Австралии, собрал на эту тему целый архив книг, рукописей, фото- и киноматериалов. И выяснилось – не чудо ли! – что Мирон и Константин крещены были в одной и той же хайларской церкви, одним и тем же священником Ростиславом Ганом. Выходит, в одной купели. А это больше знакомства и дружбы – это уже крестное родство.

Узкая, кривая, беспорядочно застроенная улица привела к Свято-Иверской церкви. Вот и показалась она - полуразрушенная, обезглавленная, с одним восстановленным крестом. Мирон Дмитриевич перекрестился, прося помощи небесных сил. Дождался поисковую группу. Развернули рисунок. Крестик на плане указывал место у северной алтарной стены. Огляделись, прикинули, по брусчатке разметили мелом.

Работы начались на другое утро. Над местом раскопа натянули тент: китайская традиция требует, чтобы лучи солнца не попадали в открытую могилу. Приехавший из Москвы в составе группы протоиерей Димитрий отслужил краткий молебен. Рабочие-китайцы начали срывать отбойными молотками кирпичную брусчатку. Земля не промёрзла, работа шла ходко. На глубине двух с половиной метров открылся саркофаг – широкий деревянный ящик, тяжёлый и прочный. Дерево хорошо сохранилось. Внутри саркофага гроб. На крышке серебряные инкрустации - двуглавый орёл и венок из листьев. Под крышкой пальмовые и хвойные ветви, образок Божьей Матери, ленточка Георгиевского кавалера. Мундир с погонами высшего офицера генерального штаба. Сомнений не осталось – в раскопе прах генерал-лейтенанта Владимира Оскаровича Каппеля.  

Образок передали священнику. К северной стене притиснулся катафалк. Отец Димитрий творил панихиду с курящимся кадилом в руке, свечи в морозном, безветренном воздухе горели ровно и ясно. Отзвучали молитвы, катафалк с обретенными останками Белого воина отъехал от церкви – и на Харбин обрушился тяжёлый густой снегопад, в мгновенье преобразивший его в заснеженный русский город.

Гроб генерала надлежало вернуть в Читу, на прежнее место. Но тут вырвались из-под земли сполохи дремлющей злобы, не угасшей усобицы – местные коммунисты пригрозили митингами и беспорядками. Городские власти спасовали – и не дали согласия. Согласие пришло из Москвы.

13 января 2007 года, некрополь Донского монастыря. Пришедшие встретить возвращающегося из изгнания белого героя входили в ворота в одиночку и большими группами, растекались ручьями среди склепов и надгробий старинного кладбища. Мирон Дмитриевич узнавал военачальников и политиков, государственных чиновников и вожаков патриотических движений. Ещё больше порадовало великое множество молодых лиц. Где-то здесь же находились внуки или правнуки генерала Каппеля, но Мирон Дмитриевич не стал их искать, не хотел портить высокого напряжения момента.

В зимнее небо вознёсся траурный марш - и из собора Донской обители вышли усердно кадящие священники, на плечах кадетов показалась скорбная ноша. Да нет, вовсе не скорбная то была минута – время печали и слёз по героям Гражданской давно миновало – а светлая, ободряющая. Давно, давно пора русским людям подвести черту под той роковой схваткой, забыть старые обиды и страхи, мешающие смотреть в будущее, единить силы. О том и говорили над разрытой могилой, поместившейся между крестами генерала А.И. Деникина и философа И.А. Ильина, тоже недавно вернувшихся с чужбины.

Зажглись в руках поминальные свечи. Отлитыми в золоте стихами литии приоткрылись на миг Вечность и Царство Небесное. Грянул воинский салют – в честь Белого ратника, в память тех, кому не суждено припасть, хотя бы прахом, к родной земле.

Народ потянулся к выходу, а Димов на пару с московским писателем Желязиным, Николаем Петровичем, ещё долго ходили среди старинных могил, выискивая и оглашая славные имена.

– Могу показать тебе одно замечательное место, его мало кто знает, как раз в контраст сегодняшней церемонии, – предложил Желязин. – Только это не здесь, а на новом Донском кладбище, за той вон стеной.

– Веди, – отозвался Мирон Дмитриевич.

Перешли на новое, снова петляли среди могил, более простых, современных. И вот – круглый небольшой холмик, вроде цветочной клумбы, только без цветов, кое-как, кособоко утыканный множеством табличек на коротких ножках. Плита с надписью: «Общая могила №1. Захоронение невостребованных прахов. 1930-1942 г.г. включительно». На табличках имена «невостребованных» - маршалов Советского Союза М. Тухачевского, Блюхера и Егорова, военачальников И. Якира, И. Уборевича, Б. Фельдмана, В Примакова, А. Корка, Р. Эйдемана, В. Путны.

– Да здесь же, говорят, пепел партийных вождей, Бухарина, например, Коссиора, Постышева, много их, также певцов революции Мейерхольда, Бабеля, Пильняка, Кольцова, поэта Корнилова, – частил Желязин. – Вон крематорий-то, видишь, в нём и сжигали после расстрелов. Пепел тех, кто расстреливал, потом сюда же попал. Нарком Ежов здесь. Левые, правые, убийцы и жертвы – все в одной яме, перемешаны так, что не разберёшь.

Мирон Дмитриевич не отвечал: хоть и знал он давно про это захоронение, увиденное сильно подействовало. Долго стоял молча. Думал вслух:

– Вот казалось им, что творят они историю, верховодят народами, штурмуют небо, управляют будущим. А сами не знали и не видели на малый шажок вперёд. Вышло – «прах невостребованный», мусор, пыль. Таков он, суд Божий. Смерть, где твоё жало? Ад, где твоя победа? Революции и войны насылаются на человека, как насылаются несчастья, болезни, эпидемии. Потому и происходят они, не как люди хотят или замышляют, а как Бог судит. Бесполезно спрашивать, где победители, а где побеждённые, кто прав, кто виноват. Такие вопросы нам не посильны, они в вечности решаются. А мы ослеплены солнцем проходящего дня. Мало что видим, ещё меньше понимаем. Ведь так, Коля?

– Ну, Митрич, куда тебя понесло! Пойдём лучше помянем всех, полегчает.

А над могилой Каппеля поставили потом памятник – копию разрушенного харбинского, в точности такую же.