Вихри, которые ожгли и перевернули жизнь отца, не улеглись ещё и в детстве самого Мирона. Они окрашивали пугающим багровым светом рассказы бабушки Анастасии о покинутой родине, о войне «брат на брата», за грехи посланную на русскую землю, о бесконечных грабежах и убийствах. Маленьким особенно запоминается страшное. И вот осталось навсегда, будто сам видел Мирон Дмитриевич, как по забайкальской Борзе пылят дикие, заросшие, обвешанные ружьями всадники. Барон Унгерн в чёрной бурке и белой папахе, на вороном коне, грозит кому-то ташуром. «Зайдут напиться, а после них в избе тяжелый, псиный какой-то дух, приходилось долго двери настежь держать, проветривать или, лучше, обкуривать ладаном», – вспоминала бабушка.  Бесконечные обозы с беженцами, в спину им с сопок гремят орудия подступавших «товарищей».

Дед Кирик Михайлович думал было переждать схватку близ станции Мациевской, в пустовавших дворах и домах богатого земляка Трухина. С сыновьями перегнал сюда скот, навозил сена, приготовился зимовать. А поздней осенью станцию занял отряд каппелевцев. И кавалеристы скормили всё сено, правда, заплатив за него двести рублей золотом. Делать нечего, пришлось деду гнать скот в Монголию, к знакомому пастуху Эренчину, а самому переправляться со своим немалым семейством «за речку», за Аргунь, на китайскую сторону.

Первой на чужой территории станцией была Маньчжурия, заложенная при границе, среди сопок Сахарная, Офицерская, Синие горы, в начале строительства КВЖД. На исходе Гражданской войны мирную, патриархальную жизнь возникшего всего-то за двадцать лет до этого русского городка смело яростным людским потоком. Сибирские казаки, каппелевские офицеры, монголы-хорчены, бывшие военнопленные австрийцы и чехи – все бездомные, голодные, оборванные, обозлённые поражением. Тут же тысячи и тысячи бежавших от войны и грабежей забайкальских жителей.

Скот деда, не привыкший зимовать без сараев и корма, весь тогда пал в монгольской степи. Остались в живых две коровы и четыре коня. В Заречном посёлке наспех построили землянку, где своих помещалось десять человек, да ещё квартиранты. Их пустили из-за того, что могли доставать дрова. В тесноте и сырости часто хворали.

Деду суждено было остаться в чужой земле навеки, а отцу «зимовать» в эмиграции сорок лет...