Тетрадь в зелёной коленкоровой обложке Мирон Дмитриевич нашёл в отцовском доме в годовщину похорон. Несколько лет не заглядывал в неё – не то, чтобы не было интереса, а как-то смущался, робел. Не обидится ли отец? Но и позволения теперь не спросишь…

Отец ничего не говорил ему о своих писаньях, держал их втайне, а может, просто забыл сказать, когда Мирон приезжал к нему в последний раз. Тетрадь и совсем могла потеряться. На опустевшее жилище – незадолго до смерти отец овдовел второй раз – Мирон навесил замок и отдал ключ соседу. Когда спустя год приехал помянуть, навестить могилу, дом увидел разграбленным. Не было ни холодильника, ни одежды, ни даже мебели.

– Пустил тут Христа ради пожить двоих, вроде как муж с женой, а они вот что, черти, натворили, – оправдывался сосед. – Всё повытаскивали на водку. На что пить, когда не работаешь?

От отцовского обихода остались нетронутыми лишь этажерка с книгами да мрачноватого вида дубовый буфет. Мирон знал и помнил его ровно столько, сколько знал и помнил себя. В Маньчжурию старинное рукоделье попало из Забайкалья, вместе с другим добром, что дед геройски спас от красных и вместе с семейством увёз в Китай.

В детстве Мирон представлял, как дед (дед, конечно, воображённый, живым Мирон его не застал) переправляет буфет через широкую бурную реку Аргунь. С сопок палят по нему краснорожие партизаны, со звёздами на лбу, на другом берегу стоит бабушка и машет призывно руками. Со страха буфет валится в воду и, качаясь, плывёт по реке, прямо бабушке в руки, его багром вытаскивают на берег.

Спустя много лет буфет перекочевал обратно в Россию, правда, совсем в другие края. И вот, всеми брошенный, теперь скучно доживал в опустевшем доме. Мирон провёл рукой по резным дверцам. За стеклом ничего – ни графина, ни рюмок, ни старых, тоже ещё «царских», плоских тарелок, только мусор и пыль.

С этажерки Мирон отобрал несколько книг по истории, им же когда-то и оставленных. Тогда-то и увидел схороненную за книгами толстую тетрадь. Почти вся она, от корки до корки, была исписана мелким отцовским почерком. Мирон положил и тетрадь себе в сумку. Ещё находка – альбом виниловых пластинок «Голоса певчих птиц», что он дарил отцу в школьные годы. Покрутил головой – и увидел в углу знакомую рижскую радиолу в деревянном корпусе. Никому не понадобилась! Мирон поставил радиолу на едва державшуюся табуретку, вставил вилку. Диск показал способность вращаться. И вскоре в пустом доме послышалось росистое кукованье, трели жаворонков, трубные звуки перелётных гусей…

Ключ Мирон вернул тому же соседу:

– Пусть живёт, кто захочет. Продажей дома мне некогда заниматься, да и живу далеко.

– А шкаф? – заинтересовался сосед.                                                       

– Себе возьмите, он крепкий.

В обратном самолёте припомнилось Мирону из детства. Бабушка любила назидать его историями из святых книжек. Однажды рассказала о попавшем на тот свет скупом богаче. Предстал богач пред божьим судом и видит, как чаша справедливых весов всё грузится и грузится его злыми делами. Ангелу-хранителю жаль подопечной души, слёзно просит он её вспомнить хоть какое-нибудь сотворенное в жизни добро. Мнётся богач, нечего ему сказать в оправдание. Наконец вспомнил: «Вынес я нищему корку хлеба, жалобно пел он». Упала та корка на другую, порожнюю совсем, чашу весов – и перевесила тяжкий груз зла. Спасся богач от геенны.

Пятилетний Мирон тут же усвоил притчевую мораль. «Давай, баба, - сказал он, - отдадим бедным буфет, уж он-то все наши грехи перетянет».

И вот, надо же, давнее то обетование сегодня исполнено. Вдруг перетянет!