Осоргин вернулся к вечеру, в то неуловимое время суток, когда день уже отживает свое, крайние солнечные лучи вот-вот готовы померкнуть, а сумрак силится сползти на землю с верхушек деревьев.

- Я купила продуктов в лавке. – Лина поцеловала мужа, ткнулась носом в бородатую щеку.

- Там же рубли не принимают! – Осоргин был свеж, напорист, будто и не было за плечами карцера.

- А я обменяла в управлении на эти ваши… со слонятами.

- Надурили?

- Пытались. Ужинать?

- Давай пройдемся…

Они спустились к монастырю и пошли по тропинке вдоль крепостной стены. Навстречу им вышел молодой человек. Лицо его было болезненно-бледным, движения спокойные, плавные той самой плавностью, что бывает у смертельно усталых людей. Поравнявшись у Сторожевой башни, Георгий Михайлович задержал его.

- Познакомься, Лина, это Митя Лихачев. Талантливейший юноша. Представь себе, Митя работает в криминологической части, занимается перевоспитанием беспризорных. Записывает со слов их истории, обычаи, язык, этику. Кто еще на Соловках додумается до такого? Митя, это моя жена, Александра Михайловна, урожденная Голицына.

Молодой человек посмотрел добрым, открытым взглядом.

- Очень приятно.

И уже обращаясь к Осоргину:

- Вы никогда не говорили, что у вас такая красивая жена.

Осоргин весело рассмеялся.

- Ах, Митя, Митенька, только глупец хвастается красотой своей жены. Запомни, женщина ценна не прелестью, но верностью.

- Вам виднее, - ответил юноша.

- Это точно. Попомни, Лина, мои слова, у этого мальчика большое будущее.

- Выбраться бы отсюда.

На несколько секунд в воздухе повисла колючая немота.

- Все в руках Господа, Митя, все в его руках.

- У вас великий муж. – Лихачев вдруг открыто посмотрел на Лину. – Светлой души человек. Если бы не он, я бы давно сгинул на общих работах…

- Погляди на него, салажонок, а сказки рассказывает. Сказки, Митенька, взрослым оставь. – Осоргин снова улыбался. – Топай, сказитель.

Молодой человек откланялся, Осоргины двинулись дальше по тропинке.

- Вот бы все так любили родную речь, как этот мальчик. Глядишь, революции бы не было.

Вечерело стремительно, как всегда по осени в этих краях. После встречи с юношей, Осоргин вдруг стал рассеян и задумчив. Они вышли на дорогу, ведущую на Муксалму. Темень, живущая в глубине леса, наступала тихо и монотонно. Редкие звуки – треск сухой ветки, всхлип птицы, шорох листьев – будили древние лесные силы, дремавшие до поры до времени. Природа колдовала звуками, редкие порывы ветерка доносили напевы волхвов, сплетались в единой пляске великие духи созидания и разрушения; природа протыкала душу сосновой иглой и твердила: все в тебе и все сейчас! И не было на всем белом свете ничего важнее и проще этих слов.

Свернув на тропинку к Иисусовой пустыни, они вышли к озеру, спустились на каменистый берег. Лина присела, зачерпнула горсть воды, замерев на секунду, наблюдая, как влага стекает меж пальцев.

- Холодная.

Обернувшись, вдруг увидела, что муж присел на корточки и обхватил голову руками, крепко сжимая пальцами череп.

- Господи, что с тобой…

Георгий Михайлович вскинул голову и посмотрел на жену виноватым, тоскливым взглядом загнанного коня. Выражение глаз было секундным, почти незаметным в сгустившейся темноте.

- Все в порядке, голова закружилась…

- Скоро совсем стемнеет, пойдем домой.

Это «домой» рассекло воздух, как порванная струна.

Облезлая лишайная кошка пробежала между ними.

Напряжение росло без видимых причин, но с каждой минутой ощущалось все явственнее; муж и жена вязли в нем, как осы в арбузе, трепыхали крыльями и не могли выбраться.

Ужинали молча.

- Скажи, я постарела, да?

- Что? – Осоргин удивленно вскинул брови.

- Я некрасивая? Скажи, что я некрасивая.

- Глупости, Линочка…

- Нет, скажи.

Женщина не плакала, но ее вопросительные интонации били наотмашь сильнее слез.

- Я устала жить все эти годы, дико устала. Я знаю, не ты в этом виноват… Но у меня не получается жить. Все ясно и просто: есть завтрашний день, есть дети, есть ты. А меня почему-то нет: выпала, как монета из кармана… Почему это с нами происходит?

- Я люблю тебя, Лина. – Осоргин смотрел прямо, внимательно.

- Жили ведь, как люди, все делали правильно, любили ребенка, землю, почитали родителей, были верны друг другу, не лгали, не предавали. И вдруг оказалось, что всего этого недостаточно для счастья!

- Счастье не во времени, не в пространстве.

- А в чем?

- Я не знаю наверняка… Может быть в картошке, которую мы вчера собирали с пола? – Георгий Михайлович улыбнулся.

- Ты правда в это веришь?

- Надо во что-то верить.

Лина взяла со стола теплую желтую картофелину, повертела ее в руках, поднесла к лицу, втянула носом крахмальный запах.

- Значит, мы сами съедаем свое счастье?

Откусила, посмотрела на мужа:

- Сытно.

- Ты должна уехать послезавтра.

Все. Произнесено. Нет обратной дороги. Да и не было ее.

Лина отодвинула тарелку с едой, встала из-за стола, нервной походкой подошла к печи, подбросила дров.

- Зачем ты так со мной?

- Просто поверь мне. Я не могу объяснить сейчас.

- Ты же знаешь, я все сделаю, как ты захочешь.

- Потому и прошу.

Глаза ее увлажнились.

- Расскажи мне сказку.

Осоргин подошел к жене, обнял ее, зашептал на ухо:

- Давным-давно, в тридесятом царстве, тридесятом государстве жили-были король с королевой. Была у них дочь принцесса и младенец принц…

Голос мужа убаюкивал, погружал в волшебный мир. Лина всхлипнула и зарыдала.

- Девочка моя… Маленькая…