В течение недели Вадим разбирал на работе так называемые завалы – огромные кипы старых бумаг, документов, газет и журналов, которые требовали инвентаризации. Он все время пытался заставить себя забыть нечаянную встречу на вечере у госпожи Чулимовой, но что бы он ни делал, куда бы ни шел и о чем бы ни думал – все время в ушах звучало: «я замужем». По вечерам читал запоем – и каждая героиня, Ремарка ли, Флобера или Хемингуэя приобретала черты Ани, становилась Аней, говорила и двигалась, как Аня. А ему-то казалось, что он смог с этим наваждением покончить еще тогда, три года назад. Иногда мучительно тянуло позвонить по старому телефону, узнать, где она сейчас живет -  при встрече он был так ошеломлен, что об этом не спросил. Но зачем? Говорить с папой-домовладельцем? Вадим усмехнулся. Просить под каким-то предлогом новый адрес? Допустим, он достанет ее телефон. И  потом в трубке услышать мужской голос, что-то такое объяснять, просить позвать «Анну к телефону».

 В воскресенье позвонил телефон. Вадим бросился к трубке.

Звонил Кантор и говорил, что достал кое-что и если Буров не против, то недельки через две можно будет созвониться. Вадим ответил согласием и повесил трубку.

Еще через неделю  Вадим встретил в центре,  на Кузнецком, напротив знаменитого «Букиниста», Лену,  – она стала элегантной дамой, ее сыну было два года, но как только они обменялись ничего не значащими словами, она затеяла разговор на тему: уходить ей или не уходить от мужа. Она рассказывала, что уже ничего не ждет от семейной жизни, что они с мужем, кажется, смертельно надоели друг другу.

Вечером того же дня Вадим позвонил Андрею и рассказал о встрече с Леной.

-Приезжай, - коротко бросил Андрей.

В Лаврушенском все было по-прежнему. Борис Наумович пропадал где-то в командировке, на его столе лежала толстая рукопись.

-Что это?  - спросил Вадим.

-Отцу передали. «Сын человеческий», он оставил мне.

-Читал уже?

-Читал.

-Ну и как?

- Экуменическая книга.

-А ты еврейский ортодокс?

Андрей ничего не ответил, а пошел на кухню и принес оттуда бутылку водки.

В комнате Андрея все так же висел словарь по ивриту. Андрей налил и предложил закусить марроканскими апельсинами.

-А ты знаешь, что такое марроканские апельсины? – спросил он Вадима.

-Да, а что, в них есть чего-нибудь особенное?

-Это наши выращивают, а продают их под видом апельсинов из Марроко.

-Наши?

-В Израиле, - пояснил Андрей и выпил рюмку. – Ну, - прибавил он, - рассказывай.

-Про что?

-Про Лену, где ты ее встретил, как она, как ребенок?

-Да в центре, на Кузнецком, стала шикарной дамой, такая немного вальяжная. А в голове все такой же ветер. Думает, не развестись ли.

Выпили по второй, закусили то ли марроканскими, то ли израильскими апельсинами. И тогда Андрей рассказал Вадиму, что был сильно, до безумия влюблен в Лену и делал ей предложение.

-Ты? – изумился Вадим.

-Я, - ответил Андрей.

-Когда?

-Да у Вольдемара, на втором курсе, помнишь, он еще тогда со своей женой познакомился.

- Помню, и ты тогда Ленке делал предложение?

И Андрей рассказал, что и своих японцев он читал, чтобы обратить на себя ее внимание, и на старофранцузском,  - а сейчас он уже знает семь языков, - и Бродского вслух. И таинственный вид принимал - все это ради нее, ради ее выразительных глаз, золотистых волос, высокой и стройной фигуры.

Вадим подумал тогда, что удивительно, как мужчины невысокого роста любят высоких женщин. А Андрей был очень невысок.

Андрей уже захмелел и своим глухим голосом начал читать наизусть «Исаака и Авраама».

-Ты помнишь дядю Мишу? - спросил вдруг Андрей, - когда долгое чтение закончилось

-Помню, - он к вам в гости тогда зашел, к твоему отцу, кажется.

-Да, интересный был старик, он умер прошлым летом.

-Умер?

-Да, и вот что интересно, незадолго до смерти он пригласил меня к себе, я до этого у него никогда не был.

 - Пойдемте ко мне, Андрюша, - сказал он, - мне нужно вам что-то важное показать.

Я с ним пошел, вхожу.  Ожидал увидеть пресловутую «Рощу» Шишкина, но Шишкина не было, а на стене висит выцветший такой  Васнецов – «Три богатыря». У окна старый комод, на нем фарфоровая тарелочка с каемкой, в углу узкая кровать с точеными шишечками, а посередине комнаты круглый стол, на столе ваза с высохшими яблоками и одна фотография. В темной рамке, немного пожелтевшая. На ней очень симпатичная девушка, в белом берете, чуть сдвинутом набок. Из-под берета выбивается светлая прядь коротко остриженных волос.

-Девушка блондинка? - вдруг спросил Вадим странным голосом.

-Я же говорю – светловолосая.

-А берет белый?

-Ну да, а что?

-Ничего, ну а дальше.

-Самое странное, что  снимок был, вероятно, когда-то разорван пополам и вновь склеен.

-Странно, - пробормотал Вадим, - не может быть.

-Чего не может быть? – Андрей  с удивлением посмотрел на приятеля.

-Да так, ну, и что дальше?

-Это кто? – спросил я дядю Мишу.

-Это, - сказал он мне, -  моя Ниночка, жена, в двадцать седьмом.

-Ниночка! – почти закричал Вадим.

-Да что с тобой? – удивился Андрей, - выпил, что ли много?

-Ничего, а ты что-нибудь поподробнее про этого дядю Мишу не знаешь?

- В тот-то и дело. Я тебе почему рассказываю? Ты такие вещи любишь. Он мне тогда дал одну тетрадь в черной клеенчатой обложке. Сказал, что в ней его жизнь. Трогательно так сказал. Здесь, - говорит, - есть кое-что, да вы садитесь, Андрюша, и послушайте меня, старика.

Я тогда сел, а он так и остался стоять.

-Да, так вот дело какое, - сказал он, -  мне, наверное, уже недолго осталось.

-Дядь Миш,  - говорю я ему, - да что вы.

-Ничего, - он мне говорит, - Андрюшенька, ничего, старики должны чаще думать о последнем рубеже. Я атеист, как вы, Андрюшенька, знаете, в загробную жизнь не верю, Но уходить совсем уж бесследно не хотелось бы. Вот после моего ухода вы, Андрюшенька, прочитаете эту тетрадочку. В ней кое-какие мои воспоминания о жизни, я же все-таки долгую жизнь прожил, Маяковского видел, других, строил много. Здесь не все, может быть, позже еще напишу. Здесь моя юность, так сказать, молодость. Да, молодость. – Тут он замолчал на некоторое время. Потом продолжил. -  В то время, когда я был молод, и Ниночка, моя жена была молода, браки можно было не регистрировать, вот и мы с Ниночкой не зарегистрировались, а жили так. Но жили, как говорится, душа в душу.

После этого он замолчал надолго. Мне стало неудобно. Я сказал, - Я пойду, дядя Миша.

Он вдруг очнулся, сунул мне в руку эту тетрадь и проводил меня до двери, а через три месяца его не стало.

-Где она?

-Кто?

-Тетрадь эта.

-Да вот она, - Андрей достал с полки общую тетрадь в черной клеенчатой обложке и протянул Вадиму.

-А ты не читал?

-Нет, не читал, все как-то времени не было, или желания, - прибавил он.

-Понимаю, - Вадим открыл первую страницу и прочитал.

-Я родился в 1905 году в семье почтового служащего».

-Можно взять?

-Конечно, тебе, я думаю, будет интересно.

-А кто теперь живет в комнате этого дяди Миши?

-Теперь? Художник один, выставляется на Малой Грузинской. Хочешь, пойдем к нему, он сейчас как раз дома.

-Конечно, пошли.

Дверь в квартире напротив была вся украшена табличками, кому и сколько звонить. Семья Андрея на площадке единственная занимала квартиру целиком.

Художник оказался длинноволос, в больших очках-стрекозах и с черной бородкой, делавшей его похожим на Мефистофеля. Звали его Юрой. 

-Милости прошу, - произнес он, пропуская перед собой Андрея и Вадима.

Они  вошли в бывшую комнату дяди Миши. На стене висел выцветший Васнецов – «Три богатыря». У окна старый комод, на нем фарфоровая тарелочка с каемкой, в углу узкая кровать с точеными шишечками, а посередине комнаты круглый стол, на столе ваза с высохшими яблоками и одна фотография. В темной рамке, немного пожелтевшая. На ней была запечатлена очень симпатичная девушка, в белом берете, чуть сдвинутом набок. Из-под берета выбивалась светлая прядь коротко остриженных волос.

Вадим смотрел и не верил своим глазам: это была Нина Петровна, Анина бабушка! Он подошел ближе. Точно! Она, он не мог ошибиться.

 Голова у него кружилась, это было какое-то странное чувство, словно он прикоснулся к чему-то очень важному, словно открылась  дверь в нездешний мир. И только одно было непонятно – Андрей говорил, что фотография была разорвана и склеена, а эта была целой.

-Я все здесь оставил в неприкосновенности, - сказал художник, - это своего рода экспонаты.

-А где же разорванная фотография, о которой ты говорил? – спросил Вадим, когда они вернулись от художника к Андрею.

Андрей посмотрел как-то странно.

-Она ушла вместе с дядей Мишей.

-Как это, - не понял Вадим.

-Понимай, как хочешь, - ответил Андрей.

-А та, что на столе?

-Мы пересняли ее. Вот Юра  и помог нам это сделать.