Перед рассветом выйти на балкон, когда все окутывает пелена плотного тумана. Не видно ни зданий, ни огней проезжающих машин. Вдали угадывается невидимое море. Право руля. Так держать. Курс прежний - ход задний. Где матрос-рулевой? Опять спит на вахте. Вот так и проспали флот! Буфетчица - горячего кофе в рубку. И буфетчицы тоже не дозовешься. Сопение в комнате за спиной, привычное ворчание: “Ночь уже, когда же все это кончится?” Пора выбирать трал. Надрывно визжат лебедки. Трал вползает на слип. Тугой, как перекаченный баллон. Покрытый слизью молоки. Подойти, потрогать. Дернул за шворку - и хлынул поток. Осторожней, собьет с ног! Эй, боцман! Где ты, боцман? Куда подевались все добытчики? Палуба пуста, словно всех ветром сдуло...

Придется спускаться вниз. Опять все ушли греться в мукомолку. Лестница не освещена, запах гнили и мочи. Конец ноября. Гололед. Надо держаться за леера, чтобы не упасть за борт. Нет лееров. Зато столько огней впереди. Похоже, что вышел в иностранном порту. Зеленые, голубые, красные буквы скачут сквозь пелену тумана. Открыто круглосуточно. Буфетчица купила себе магазин. Вот она развалилась на стойке. Глаза посоловели. Руки в кольцах, на смуглой шее золотое колье. “Это вы, капитан? Будете здесь или возьмете домой?” - И здесь, и домой - разве она не понимает. В углу дремлет бомж. Закутался в драный шерстяной платок, наружу торчит свекольный нос и обвисшие усы. Ноздри со свистом вбирают воздух. Феоктистович - начальник всего промысла, узнает бомжа капитан. Скучно одной ночью, жалуется буфетчица. И оправдывается: сам же ты нас и свел... А иначе было нельзя, вспоминает капитан. Послал к нему в каюту - обслужи по полной программе. Неделю с него не слезала. Пока рыбу не сдали. А то раскричался: “Всех поувольняю! Визы закрою. В резерве сгною!” А потом выкарабкался на палубу, еле на ногах стоит. Штаны не топорщатся, в лице ни кровинки. Прохрипел жалобно: в ближайший порт заход объявляю. А первый помощник уже донос послал. Перехватили пакет у Канар... Помогли японцы. Послали свой катер. С японцами пили неделю, потом завели сеть у борта и окунали всех по очереди. Морской вытрезвитель. Спор двух держав - что сильнее самогон или саке...

В Иокогаме на верфи тоже вспоминают. Хорошо было купаться в океане. Бригадир Исиката передвигается на люльке вдоль борта траулера. Мелькают синеватые огоньки. Металл медленно плавится. Такая толстая обшивка - ее не разрезать сразу. Сварщики облепили корпус как муравьи. У русских очень жгучие напитки. Пьют стаканами. Надо понемногу и смешивать с водой. Вместо гейши - буфетчица. Груди, как два холма. И все наливает и наливает. “Эй, Исиката, не спи!” - кричит бригадир, он похож на русского начальника - такой же свекольный нос и обвисшие усы. Бригадир Хакимуто очень хитрый бригадир. Купил траулер почти даром. Принес русскому начальнику ящик водки и подарил “панасоник”. Русский включил музыку, выпил два стакана и сразу стал очень добрым. Обнимал Хакимуто, целовал его. Хакимуто испугался. А вдруг - голубой. В Японии это не принято. Говорил: “Большой начальник, Феоктистович, я тебе за траулер еще две бутылки поставлю! Саке из Кандзуры! По рукам!” Хакимуто в Москве учился, мог так сказать. Хоросо! А что из траулера сделаем? Нет, не бойся, не ракеты! Конечно, иголки... Иголки везде нужны. Жена твоя, Феоктистович купит, спасибо скажет...

Феоктистович проснулся, заворочался в углу, руку из-под шали вытянул. Жена? Какая жена, вот мой дом, здесь, в “комке”. Ждал, когда стакан подадут. Только капитан ему протянул стакан, как выскочил из-под прилавка сантехник и перехватил. Откуда здесь сантехник появился? - удивился капитан. - Наверное, бывший стармех... “Я кафелем ему бассейн заделал!” - похвастался сантехник. Сам маленький, а руки огромные, все в белилах. И лицо тоже белое. Ключ раздвижной вынул из своей сумки, стал прилаживать к ноге. “Хочет ногу продать, - вздохнула буфетчица, - все, что мог, уже загнал. Почти как наш Феоктистович!” Сантехник всосал водку одним глотком. Феоктистович проглотил слюну и застонал. “Раньше надо было думать, - сказала ему буфетчица, - зачем фирму банкротил?” Он закрылся шалью и промычал: “Это не я, это Сартюкович...” ...

Сартюкович сидел в полотняном кресле на берегу Адриатики и кормил чаек. У ног его лежали две нимфетки и сосали мороженое. Красный круг солнца расплывался на горизонте, готовясь нырнуть в воду. Сартюкович встал и огладил свою волосатую грудь. Нимфетки принялись отгонять чаек. Выпроводив нимфеток, всю ночь пересчитывал наличные - хрустящие зеленые и синие бумажки. Отделил доллары от марок. Из марок сделал бумажные кораблики. Пускал их в ванне. Кораблики не хотели тонуть. Подумал: вовремя я снял наличку. А ведь были умники - не хотели продавать траулеры. Не хотели ходить под чужим флагом. А какая разница? Нацепил на мачту панамский - и никаких налогов! Ванна огромная и круглая - что-то среднее между бассейном и лесным прудом. Ароматизаторы наполняют пространство запахом сосен. Сартюкович нырнул и в воде успел сосчитать до семидесяти... Бумажные кораблики поплыли в Японию...

На Адриатике наступило утро. ...В Японии Исиката вернулся с работы и выпил первую чашечку саке. В городе капитана давно уже отобедали. Буфетчица спала после ночной работы. Феоктистович обходил урны, специальным крюком шевеля их содержимое. Капитан выслушивал ворчание жены. Думал - надо было уйти под удобным флагом. Не смог перебороть имперское сознание. Ходить под чужим флагом все равно, что передвигаться под чужой юбкой. Жена стоит на своем: какое нам дело до флага? Надоело. Столько лет носила на всех демонстрациях! Вон, сосед, за один рейс схватил столько баксов, что нам и не снилось... Ответил ей мысленно, чтобы не ввязываться: соседу повезло, а где сейчас соседов траулер - арестован за долги. Ты хоть представляешь, что значит торчать в чужом порту без копейки. Фирма - банкрот. Панама молчит. Москве тоже никакого дела. Отвечают - вы ходили под чужим флагом. Жара. Полгода страшного потного сна. Жена не хочет ни во что вникать. Она своё гнёт: “Позавели себе в тех портах негритянок, научились всяким извращениям, пропили расчет, а сосед - трезвенник, сосед не пил, флот пропили...” У ней свои понятия, что с неё возьмёшь? Остается одно: как страус в песок, голову под подушку, уши сжать. И тогда тоненько зазвучит флейта и начнется цветной карнавал. Рио-де-Жанейро. На тебе белые шорты. Мулатки с крутыми бедрами. Бьют тамтамы. Шоколадные сладкие груди. Для русских моряков бесплатно и без очереди. Мир, дружба... Свобода, равенство, братство...

И возвращение. Оркестры на причалах. Сам секретарь обкома со свитой. Все поздравляют. Финкельштейн раздает аванс. Детскими ручками выкидывает на стол пачки сторублевок. Конторский клоп с красной лысиной. Очень доволен. Планировали убытки - два миллиона, оказалось - всего-то каких-то пятьсот тысяч! Зато рыбу стране, хоть мелкой, но много. Через весь океан везли. У себя в заливе не ловили, в реках тоже не ловили - там всегда успеется. А эта из океана - ничья, не мы поймаем, так японцы. А с какой стати им отдавать. И не наше это дело, где ловить. Аванс получили и довольны. На причале жены с детьми. Караулят. Кричат...

Подушку вырывает, руки отжимает от ушей. Никуда не денешься. Лицо расплывшееся, заплаканное. “Иди в кадры, поклонись, целый год уже торчишь здесь!” В кадрах делать нечего. “Тысячу баксов давай - пойдешь в рейс”. Заработаю - отдам. “Знаем ваши обещалки! Думаешь это мне одной - начальнику порта дай, фирме половину отстегни, лоцману - тоже надо, а про Регистр забыли?..” Я согласен идти в рейс под любым флагом. “Поздно, надо было раньше соглашаться!” Скорее бы ночь. Ночью жена спит и к балкону подступает молчаливое море...

Прекрасны ночи на Адриатике, где крупные яркие звезды смотрятся в штилевое теплое зеркало вод, уютны и тихи ночи в Японии, где огни больших городов делают их светлыми и спокойными, но нету ночей лучших, чем в городе, где живет капитан, ожидающий рейса, ибо что может быть таинственней, чем полосы туманов, ложащихся на побережье и скрывающих все печали. И можно всегда отыскать силуэты кораблей в этой ночной дымке...