* * *

 Семейство Живаго уезжает и жильцы дома вышли их проводить. «Зевающие жильцы… зябко перебирали голыми ногами, наспех сунутыми в широченные валенки» (стр. 212). Наспех надетыми валенками никого не удивишь. А вот ноги, наспех сунутые в широченные валенки, выглядят и вправду, как шутка. Но автор не шутил. Для графомана ведь важно, чтобы все, о чем он пишет, было из ряда вон выходящим: больше, выше, шире. Поэтому валенки у всех провожающих оказались не просто широкими, а широченными, хотя на самом деле этого быть, конечно же, не могло. С чего бы это вдруг? С кем-нибудь из мальчишек, второпях сунувших ноги не в свои, а в отцовы или дедовы валенки, такое могло и случиться, но не со всеми же жильцами сразу. Если у автора нет чувства меры, то помочь ему могло бы (будь оно, конечно, у него в достатке) чувство юмора, позволяющее отличить серьезное от смешного. Но с чувством юмора дела у Бориса Леонидовича обстояли едва ли не хуже, чем с чувством меры. Поэтому смешно у него получалось почти всегда.

 * * *

 И еще одна неграмотно выписанная Пастернаком гипербола. Извозчик согласился отвезти уезжающее на Урал семейство Живаго на вокзал «…за баснословную, копейки не стоившую сумму тех лет,…» (стр. 213). Попробуйте сочинить что-либо похожее. Получилось тут у Бориса Леонидовича именно то, о чем принято говорить: «Нарочно не придумаешь».

 * * *

 «Семье Живаго посчастливилось попасть в левый угол верхних передних нар, к тусклому продолговатому окошку под самым потолком, где они и разместились своим домашним кругом, не дробя компании» (стр. 215). В углу около окошка, как написал Пастернак, семейству Живаго вряд ли удалось бы разместиться всей компанией, состоявшей из пяти человек. Заняли они, конечно же, не угол около окошка, а левую половину верхних передних нар. В романе не мало строчек, нуждающихся в правке. Но своей задачей я считаю показать лишь их наличие, править роман я не собираюсь, такая работа мне не по силам. Да и кому она оказалась бы по силам? «Доктора Живаго» надо не править, а переписывать. Но стоит ли эта графоманская «овчинка» такой выделки?

 * * *

 «Обыкновенно, когда поезд приближался к какой-нибудь станции, лежавшая наверху (на нарах. – В.С.) Антонина Александровна приподымалась в неудобной позе, к которой принуждал низкий, не позволявший разогнуться потолок, свешивала голову с полатей и через щелку приотодвинутой двери определяла, представляет ли место интерес…» (стр. 216). В позе, какую заставил принять Антонину Александровну автор, свесить голову с полатей (нар) она не могла. Сделать это можно лишь лежа на нарах на животе, причем лежать надо так, чтобы голова была за пределами нар, иначе свесить ее даже в этом положении не удастся.

 * * *

 «Полотком крестьянка назвала ползайца, разрубленного пополам и целиком зажаренного от головы до хвоста, которого она держала в руках» (стр. 218). Такое количество смысловой неразберихи, какое ухитрился уложить Борис Леонидович Пастернак в эту короткую и, по сути, предельно простую фразу, по силам лишь гениальному графоману. Бедный заяц! Попробуем разобраться в том, что с ним сотворил автор. Во-первых, разрублен был целый заяц или его половина? Крестьянка держала в руках «половину зайца, разрубленного пополам». Если она держала в руках половину зайца, то зачем было говорить еще и о том, что он был разрублен пополам? Оно вроде бы и без того уже ясно. А теперь, после того, как это было сказано, возникают сомнения: не была ли разрубленной пополам та половина зайца, которую она держала в руках? Непонятно тут и многое другое. Как можно было сначала разрубить зайца пополам, а потом зажарить его целиком? И как могла крестьянка, продававшая то ли половину зайца, то ли половину его половины, держать в руках «зайца которого», т.е. целого зайца. И зачем надо было путать читателя, говоря про «целиком зажаренного зайца», что был он зажарен «от головы до хвоста», т.е. может быть, даже и не целиком? Господи! Прости автора, писавшего так бездарно! Прости и всех тех, кто провозглашает его гением!

 * * *

 «Конвойный жизнью отвечал за численность вверенных ему сопровождаемых, установленную перекличкой» (стр.221). Численность вверенных конвойному лиц устанавливается не перекличкой, а их списком, соответствие которому наличествующего количества этих лиц выявляется уже перекличкой. Когда перевозят тех, за сохранность кого, перевозчик отвечает жизнью, обеспечиваются и соответствующие такой ответственности условия перевозки. Не может одиночка конвойный отвечать за сохранность группы людей, едущих в общем с вольными пассажирами вагоне, что давало возможность каждому из поднадзорных выйти на любой остановке, или просто выпрыгнуть на ходу, когда поезд на подъемах замедляет ход или когда конвойный спит. (Должен же он когда-нибудь спать). Ситуации, придуманной Пастернаком, просто не могло быть. А, если она и была, то была совсем не такой, какой он ее изобразил.

 * * *

 «Вася был хорошенький мальчик с правильными чертами лица… Излюбленным развлечением его было, сев на пол в ногах у старших, обхватив переплетенными руками колени и закинув голову, слушать что они говорят или рассказывают. Тогда по игре его лицевых мускулов, которыми он сдерживал готовые хлынуть слезы или боролся с душившим его смехом, можно было восстановить содержание сказанного. Предмет беседы отражался на лице впечатлительного мальчика, как в зеркале» (стр. 221). Мимика (движения мышц лица) отражает эмоциональное состояние человека. Восстановить содержание услышанного им разговора или определить «предмет беседы» по «игре его лицевых мускулов» нельзя. Графоману же постоянно хочется удивить читателя, преподнести ему нечто больше того, что может быть в действительности. Профессионально работающие писатели тем и отличаются от графоманов, что не позволяют себе подобных вольностей.

 * * *

 «В свободной, открывшейся перед поездом части пути им представилось следующее зрелище. В стороне от полотна в цельном снегу торчал до половины провалившийся машинист» (стр. 224). Не сумел Пастернак опять написать, как было надо. Зрелище «представилось» любопытствующим не перед поездом, «в свободной части пути», а в стороне не только от пути но и от железнодорожного полотна. Пастернак в итоге так и написал. Но зачем же было обещать это зрелище в свободной части пути перед поездом? К тому же свободной была не «часть пути» перед поездом, свободным был весь уходящий вдаль путь.

 * * *

 Юрий Андреевич и Антонина Александровна возвращались после прогулки в свой вагон. С другой стороны поезда до них донеслись крики двух бранящихся женщин. «Обе женщины шли в том же направлении, что и доктор с женою, от головы к хвосту поезда, но вдоль его противоположной стороны, обращенной к станции, между тем как Юрий Андреевич и Антонина Александровна шагали по задней лесной стороне» (стр. 230). По этой фразе хорошо изучать особенности пастернаковской стилистики. Слово «вдоль» тут явно лишнее, и без него ясно, что не поперек. Итак, обе пары шли в одном направлении, но с разных сторон поезда. Уточним, на всякий случай, что под понятием «сторона» автор понимал именно стороны поезда. Так вот шли эти пары в одном направлении, но шли по-разному. Бранящиеся женщины шли вдоль стороны поезда, обращенной к станции, а Юрий Андреевич с супругой шагали по стороне, обращенной к лесу, т.е. шагали, получается, прямо по поезду. Сторону, по которой они шагали, автор почему-то называл еще задней и лесной. Бог с ней с лесной, но назвать задней боковую сторону поезда только потому, что кто-то где-то относительно этой стороны шагал, вряд ли стоило.

 Выпускающие редакторы издательств, как правило, не правят тексты издаваемых ими книг, оставляя их в авторском исполнении. Но, если автор плохо владеет языком, на котором пишет, и следовательно пребывает не в ладу с его грамматикой (я уж не говорю о том, какой в таких случаях бывает стилистика), да к тому же еще слаб и в качествах, которыми награждает человека природа, и постоянно все путает и забывает, да еще и по жизни оказался безнадежным дилетантом и то и дело провозглашает очевидные «не то», то помощь редактора ему нужна просто до зарезу. Но Пастернак был уверен в себе, такой помощи не искал и выпустил совершенно неприемлемый по литературным качествам роман. Волей случая этот роман оказался в центре политических интриг того времени и был даже вознесен на Нобелевский пьедестал. Игры вокруг этой недостойной внимания и просто позорной книги продолжаются до сих пор (уже более полувека). И конца этой стыдной вакханалии пока не видно.