* * *

 За очередным «разом» не надо далеко ходить, достаточно перевернуть страницу. Опять все просто и опять не смог Борис Леонидович написать как было нужно. «В жизни Антипова не было перемен разительнее и внезапнее этой ночи» (стр. 98). Речь тут идет, разумеется, не о «разительных и внезапных переменах ночи», как написал Пастернак, а о переменах, происшедших этой ночью в сознании самого Антипова. Тому, что узнал Антипов этой ночью, не позавидуешь: девушка, которую он любил и вроде бы отвечавшая ему взаимностью, оказалась вдруг любовницей светского ловеласа. Закончить фразу о «переменах в жизни Антипова» напрашивается совсем не так, как это сделал Борис Леонидович, а хотя бы вот так: «…перемен разительнее и внезапнее тех, что произошли с ним (или в его сознании) этой ночью». Не чувствовал Борис Леонидович, что пишет роман не во славу себе, а в поругание.

 * * *

 «Его подозрительные догадки чередовались с Лариными признаниями» (стр. 98). Речь тут идет все о том же Паше Антипове, влюбленном в Лару. Ошарашенный ее невнятными полупризнаниями в любовной связи с адвокатом Комаровским и устроенной ею стрельбой, о которой я рассказывал выше, Паша мучил себя догадками о том, что же на самом деле произошло? Так вот эти его догадки Пастернак назвал «подозрительными». Получилось у него так: раз ты подозреваешь, значит, твои догадки подозрительные! Русский язык и его речевую логику Пастернак осваивал с очевидным трудом. Здесь же (на стр. 98) он написал о тех же Ларе и Паше, что они, под крики – «Горько!» «целовались, конфузливо ухмыляясь». Читая слова «конфузливо ухмыляясь», можно понять, что хотел сказать автор, и одновременно догадаться, что написать, как нужно, он опять не сумел. Ухмыляются обычно наглецы, а вот конфузиться наглецам совсем не свойственно. Паша и Лара не были наглецами: они, конечно же, не ухмылялись, а улыбались.

 * * *

 «Запылившаяся зелень березок, нарубленных накануне к Троицыному дню, понуро висла по оградам храмов…» (стр. 97). Пишет Борис Леонидович как неисправимый двоечник. Нарубленной была, конечно же, зелень, а не березки.

 * * *

 Там (на кухне. – В.С.) она (Лара. – В.С.) развинтила мясорубку и стала распихивать разобранные части по углам посудного ящика» (стр. 100). Разобранной была, конечно же, мясорубка, а не ее части. Но упаковывать мясорубку надо в собранном, а не разобранном виде, хотя бы потому, что тогда для нее потребуется значительно меньше места, и не будет грозить опасность потерять в дороге какую-нибудь деталь. И грузить мясорубку нужно не в ящик с посудой, перекладывая ее «разобранные части» сеном, чтобы эту посуду не повредить, а в какой-нибудь другой, предназначенный для вещей небьющихся. Собственный житейский дилетантизм Пастернак постоянно навязывал своим героям, превращая их порой в очевидных разинь и невежд.

 * * *

 «Лара подняла всех спящих, наскоро напоила их кофе и разогнала по домам впредь до новой встречи на вокзале к моменту отхода их поезда» (стр. 102). Слова «впредь до новой встречи» я комментировать не буду. Неуместность этого «впредь» тут более чем очевидна. А вот с «их поездом» возникают трудности. Кому, по вашему мнению, следует адресовать слова «их поезд»: Ларе или участвовавшим в прощальном застолье ее гостям, разогнанным Ларой по домам «впредь до новой встречи» на вокзале? «Их поезд» следовало бы понимать, конечно же, как Ларин и Пашин, ведь уезжали они. Но Пастернак написал так, словно «их поезд» был поездом тех, кого Лара разогнала, а, следовательно, и уезжать должны будут, вроде бы, они, а не Лара и Паша. Написав не то, что нужно, Пастернак так и не понял, что у него получилось. Как важно все же при изучении русской грамоты начинать с того, что действительно является ее началом: «мама мыла раму», а к сотворению собственной оригинальной «орфографии» приступать лишь после того, как «мама мыла раму» будет получаться без ошибок. А у Бориса Леонидовича – что ни рама, то конфуз. «Все произошло как следует, вовремя»,– написал он на стр. 102. А что произошло? А произошло то, что Антиповы собрали вещи и приехали на вокзал. «Произошло» явно не самое подходящее слово для того, чтобы сказать об этом, но приготовьтесь: дальше со словами будет еще интересней. «Поезд тронулся плавно, словно подражая движению шляп, которыми им махали на прощание». Поезд, подражающий движению шляп, – это очаровательная графоманская классика. Какая прелесть! Но самую крутую ляпу Борис Леонидович приберег для завершения этого эпизода. «Когда перестали махать и троекратно рявкнули что-то издали (вероятно, «ура»), поезд пошел быстрее». Как провожающие могли рявкнуть «что-то издали», оставаясь по-прежнему на платформе от которой отошел поезд, навеки останется загадкой, дающей нам, однако, право помянуть написавшего это великого российского графомана веселой улыбкой. Но не будем придираться: как умел, так и спел. Писал Борис Леонидович свою графоманию уверенно, даже про «издали» написал словно так оно и было, а вот насчет «ура» почему-то засомневался. Видно, боялся ошибиться. И был прав. По поводу того, как он обо всем тут написал вполне можно было бы закричать не «ура», а «караул»!

 * * *

 «На другой день в ответ на его (Юрия Живаго. – В.С.) телефонный звонок подошедший к аппарату больничный сторож велел ему не вешать трубки, пошел справляться, протомил его минут десять и принес в грубой и несостоятельной форме следующие сведения: «Велено сказать, скажи говорят, привез жену слишком рано, надо забирать обратно» (стр. 104). Предельно неуместные здесь слова – «в грубой и несостоятельной форме» и «сведения» – исходили не от сторожа (сторожу их можно было бы и простить), а от автора. К «несостоятельной форме» того, что он пишет, мы уже почти привыкли и не удивляемся, натыкаясь на подобные «прелести» его «орфографии».

 * * *

 На третий день у жены Юрия Андреевича Тони начались родовые схватки, и он опять примчался в больницу. Тоня родила мальчика. Вот как отреагировал на это событие, ставший папой Юрий Андреевич: «Отец, сын – он не видел гордости в этом даром доставшемся отцовстве, он не чувствовал ничего в этом с неба свалившемся сыновстве» (стр. 104). Сколько ни перечитывай эту фразу, смысла она не обретет. Даром доставшимся отцовством обычно называют сложившуюся в супружестве ситуацию, когда муж не является настоящим отцом ребенка, а получил его без собственных заслуг, т.е. как бы даром. Пастернак, получается, об этом не знал и имел в виду что-то другое весьма непонятное. А несуразное «с неба свалившееся сыновство», звучит здесь, как очевидное недоразумение, создать, а, следовательно, и понять которое, не разлучаясь со здравым смыслом, невозможно.

 * * *

 «Теперь задним числом выяснилось, что у него (Павла Антипова. – В.С.) была необычайная способность приобретать и сохранять знания, почерпнутые из беглого чтения» (стр. 107). Автора, пишущего неграмотно, можно пожалеть, можно ему посочувствовать, но объявлять его великим писателем – грандиозная ошибка. В мире найдется не мало людей, которые будут сбиты с толку и примут мнимую его «великость» за истину и будут считать его неграмотно написанные тексты уровнем, к которому надо стремиться. Вот и еще похожая фраза. «Ввиду патриархальных нравов, царивших в мастерской, в ней до последнего времени продолжали работать, несмотря на забастовку» (стр.53).

 * * *

 «Павел Павлович кончил классиком. Он преподавал в гимназии латынь и древнюю историю. Но в нем, бывшем реалисте, вдруг проснулась заглохшая было страсть к математике, физике и точным наукам» (стр. 107). При перечислении точных наук первыми, как правило, называют математику и физику. Борис же Леонидович эти науки к точным вообще не причислил. Одному лишь богу известно, какие науки он считал точными. Но, явно, не те, что надо.

 * * *

 Павел Павлович хотел и готовился переквалифицироваться из латинистов и историков в математики, но не успел это сделать: началась война, и он ушел добровольцем в армию. Борис Леонидович забыл об этом и в конце романа переделал-таки его в математики. Елена Прокловна – жена Микулицина, на вопрос, заданный ей Живаго: «Откуда у вас такие познания по физике?» – ответила: « Великолепный математик был у нас в Юрятине… Как объяснял, как объяснял!... Антипов. Пошел добровольцем на войну и больше не возвращался, был убит» (стр.273). О том, что «великолепный математик» преподавал в юрятинской гимназии не математику, а латынь и древнюю историю, Борис Леонидович, к стыду своему, запамятовал и заставил свою героиню сказать то, чего на самом деле не было. Получилось у Елены Прокловны еще и так, будто физику у них в гимназии преподавал не физик, а математик. И про познания надо было, очевидно, написать – «в физике», а не «по физике». Если бы за каждую допущенную им ошибку ставить Бориса Леонидовича в угол, то пришлось бы ему свой роман так, стоя в углу, и писать.

 И, наконец, последнее: обороты типа: «Пошел на войну и больше не возвращался» – Борис Леонидович любил и употреблял довольно часто. И Живаго у него тоже, умирал именно так: «упал и больше не вставал». Слов паразитов (вроде упомянутого «больше») в лексиконе Бориса Леонидовича было не мало. О некоторых из них я уже писал в других книгах. Одним из ходовых (мною раньше не упомянутых) было у него слово «кругом»: «страшна жизнь кругом», «слонялась кругом по залу», «душа была истерзана вся кругом», «переставала слышать что-либо кругом», «была зла на весь свет кругом», «никого кругом не замечала», «доктор постоял в дверях, вслушиваясь кругом», «кругом была ночь» и т.д. Эти выражения порой выглядят весьма карикатурно. Представьте на минуту, что ночь была не кругом, а лишь местами. Сверх надобности и порой совершенно неуместно употреблял Пастернак и слово «поминутно». С помощью «поминутно» Борис Леонидович заставлял своих героев вести себя странно, а порой творить совершенно невероятные вещи. Паша Антипов у него поминутно «приглаживал волосы» и так же поминутно «оправлял куртку и кушак»… Получается, что только этим он и был занят. Иван Иванович Воскобойников «поминутно захватывал бороду в горсть и ловил ее кончик губами». Отец Юры Живаго «поминутно дарил» что-нибудь Мише Гордону в поезде… Написать так и не осознать того, что пишешь ты то, чего не может быть, мог лишь автор, полностью лишенный чувства меры. Лара тоже «каждую минуту дарила» родственникам Егоровны «то что-нибудь из одежды, то куски ткани»… Даже царь у него «поминутно виновато косился на великого князя Николая Николаевича…» Не мало было у Пастернака и других паразитных словечек и выражений. Если кто-нибудь у него ставил вещи, то обязательно «на пол», а, если поднимал их, то только «с полу». И если кто-то говорил: «Поставь вещи», – то обязательно добавлял «на пол», а если говорил: «подними» то только «с полу». И еще такое: если у Бориса Леонидовича кто-либо отвлекался, то обязательно «в сторону». Не помню случая, чтобы кто-нибудь у него в романе отвлекся не «в сторону» или поставил вещи не «на пол». Все это довольно смешно, но, к сожалению, так было и так есть.

 * * *

 «Как многие дамы-благотворительницы в уезде, Лариса Федоровна с самого начала войны оказывала посильную помощь в госпитале, развернутом при Юрятинской земской больнице» (стр. 111). О Юрятине Борис Леонидович пишет здесь как о городе уездном, т.е. небольшом. А на странице 246, забыв о том, что он писал раньше, называет его «окружным или губернским» городом. Юрятин, по описаниям автора, был городом явно большим, не умещающимся в рамки уездного, и больница, в которой благотворительствовала Лариса Федоровна, должна была бы соответственно называться не так, как он ее тут назвал. Путать вообще не стоит: никто из по-настоящему великих писателей этого себе не позволял, тем более так устрашающе часто, как это делал Борис Леонидович Пастернак.