И еще одно ошарашивающее недоразумение с тенями. Юрий Андреевич возвращается домой с войны. Едет он в переполненном вагоне. Поезд мчит через залитое лучами солнца пространство. «Пассажиры, стоявшие у окна (в проходе вагона,– В.С.) застили свет остальным. От них на пол, на лавки и перегородки падали длинные, вдвое и втрое сложенные тени» (стр. 155). Я долго ломал голову по поводу того, как понять эти «вдвое и втрое сложенные тени». Уж очень невероятным было напрашивающееся объяснение этих слов автора. Но пришлось это объяснение принять, так как истолковать как-нибудь иначе созданный воображением Пастернака феномен со сложением теней мне не удалось. Оказывается Борис Леонидович понимал образование вдвое и втрое сложенных теней так. Если у освещенного солнцем окна встанет человек, то от него упадет тень. Если у него за спиной встанет еще один человек, то тень сложится в два раза, т.е. станет в два раза гуще. А если подойдет третий, то сложится она уже в три раза. Чего можно ожидать от автора, пишущего подобную ерунду? Ничего, кроме другой столь же очевидной ерунды. Затеяв писать роман, Борис Леонидович явно взялся за непосильное для себя дело. Очередную ерунду он добавил к предыдущей здесь же, на этой же странице: «Эти тени не умещались в вагоне. Их вытесняло вон через противоположные окна, и они бежали вприпрыжку по другой стороне откоса вместе с тенью всего катящегося поезда». Едет ли поезд по насыпи или в выемке, откосов по сторонам его пути всегда два: один справа и другой слева. Но другой стороны ни у того, ни у другого откоса нет. А Пастернак обнаружил у каждого из них другую сторону. И получилась у него то самое, о чем я говорил выше: каждый откос оказался не сам по себе откосом, а другой стороной противоположного откоса.

 * * *

 «Край пруда порос сплошь кувшинками. Лодка взрезала эту гущу с сухим шорохом. В разрывах заросли проступала вода пруда, как сок арбуза в треугольнике разреза» (стр. 22). О том, что местом события был пруд, автор уже написал. Поэтому писать о том, что «в разрывах заросли» проступала вода именно пруда, было совсем не обязательно: это и без того ясно. И про сок арбуза писать было, пожалуй, не надо. Сок не заполняет сделанного в арбузе выреза. В вырезах (а не разрезах) обнажается арбузная мякоть. Чтобы сделать вырез, надо сделать три разреза, а не один, как написал автор. Я не раз уже говорил о противоестественности пастернаковских метафор. Строит он их не на реальном, а на придуманном сходстве. Его метафоры бывают порой просто чудовищными. В «Спекторском» у него есть такая: декабрь «холодел, как оттиск медяка, на опухоли теплой и нетвердой».

 * * *

 Пастернак описал одноэтажный дом недалеко от угла Тверской, в котором располагалась швейная мастерская Левицкой, приобретенная Амалией Карловной Гишар, и закончил это описание так: «Туда ходила домой к себе Оля Демина…» (стр.26). Без того, чтобы напутать, у Бориса Леонидовича опять не обошлось. Оля работала в мастерской ученицей, но в ней не жила. Написать о том, как она туда ходила, надо было, очевидно, как-то иначе. Может быть так: «Туда, как к себе домой, ходила Оля Демина?». Но так ли было на самом деле? Вряд ли. Предложим еще такой вариант: «Оттуда ходила к себе домой Оля Демина». Получилось смешно, но все-таки ближе к истине, чем то, что написал Пастернак.

 * * *

 «Фуфлыгин посмотрел на часы, захлопнул крышку и стал вглядываться в даль, откуда к железной дороге приближалась шоссейная» (стр. 30). Надо же было так написать! Читаешь и не веришь своим глазам. Пастернак заставил Фуфлыгина переживать и «каждую минуту» смотреть на часы. Фуфлыгин ожидал жену и для него было очень важно, чтобы шоссейная дорога успела приблизиться к железной до того как на ней появится ее коляска. С приближающейся шоссейной дорогой Пастернак тут, явно, оплошал. Уходящая в даль дорога – образ привычный, знакомый каждому. А вот увидеть дорогу приближающейся из дали мог лишь питавший слабость к парадоксам Борис Леонидович Пастернак.

 * * *

 И еще о точности (вернее неточности) пастернаковских деталей. Лара с Олей Деминой пришли в церковь помолиться. В церкви было пусто. «Лишь впереди тесной толпой стояли молящиеся» (стр.51). Написав это, Пастернак тут же забыл о том, что он написал, и отправил Лару за свечками, изобразив ее прогулку так, словно церковь была заполнена молящимися: «…медленно обходя молящихся, Лара с зажатыми в руке медяками шла к двери за свечками для себя и Оли и так же осторожно, чтобы никого не толкнуть, возвращалась назад…» С патологической забывчивостью Пастернака мы встретимся еще не раз. Нет в мире авторов, которые могли бы сравниться с ним в постоянно мучившем его забывайстве.

 * * *

 Когда говоришь о пастернаковских текстах, произнести слово «стилистика» язык не поворачивается. Какая уж там стилистика, если автор позволяет себе делать грамматические ошибки на уровне пятиклассника. Прочитаем несколько предложений о приехавшей с Урала в Москву Амалии Карловне Гишар.

 «В это время в Москву с Урала приехала вдова инженера-бельгийца, обрусевшая француженка Амалия Карловна Гишар…» . Звучит эта фраза, вроде бы, вполне приемлемо. Но звучит она так потому, что я слегка ее укоротил. У Пастернака она выглядит несколько иначе. «В это время в Москву с Урала приехала вдова инженера-бельгийца и сама обрусевшая француженка Амалия Карловна Гишар…» (стр. 24). Явно лишние здесь, придающие этой фразе одесский разговорный колорит слова – «и сама» – позволяют сразу же, без каких-либо заблуждений и колебаний оценить истинный уровень писательских возможностей автора. Так же, похоже на «и сама», написал Пастернак и о богаче Кологривове (см. стр. 13).

 * * *

 Амалия Карловна Гишар, приехавшая с сыном и дочкой с Урала в Москву, стала обустраиваться. «Сына она отдала в кадетский корпус, а дочь в женскую гимназию, по случайности в ту самую и в тот же самый класс, в которых училась Надя Кологривова» (стр.24). Выше я приводил пример, когда с дрезины соскочили четыре человека, а Пастернак написал о них – «соскочил», как об одном. А здесь, наоборот: надо было написать об одном (классе), а он написал сразу и о классе, и о гимназии. Одним словом, написать надо было не «в которых», а «в котором». Ведь если в одном и том же классе, значит, и в одной и той же гимназии. Вы уже, очевидно, заметили, что говорить нам приходится, в основном, об ошибках, которые делают не литературные гении, а гимназисты, причем, не старших, а младших классов и, явно, не пятерочники.

 * * *

 Организовал приезд в Москву Амалии Карловны Гишар друг ее покойного мужа адвокат Комаровский. «С ним она списалась насчет переезда, он встречал их на вокзале, он повез (кого повез? – В.С.) через всю Москву в меблированные комнаты «Черногория» в Оружейном переулке, где снял для них номер, он же уговорил (кого? – В.С.) отдать Родю в корпус, а Лару в гимназию, которую он порекомендовал, и он же невнимательно шутил с мальчиком и заглядывался на девочку так, что она краснела» (стр. 24). Эта фраза – образец пастернаковской стилистики. Нельзя не заметить, что Борис Леонидович явно пытался создавать нечто похожее на серпантины Марселя Пруста. Но получались у него не прустовские витиеватости, а пастернаковские несуразицы. Начало фразы еще можно как-то поправить, если второе «он» заменить на «и», убрав перед ним запятую и поставив точку после слова «номер». Правда, непонятным останется – почему они ехали через всю Москву, да еще и «полутемными переулками» (стр. 94), а не коротким путем по Садовому кольцу. От вокзальной площади до Оружейного переулка по Садовому кольцу – рукой подать. Правда, написав про полутемные переулки, автор описал их поездку по этим переулкам совсем не так, как она должна была выглядеть. Ехали они среди «кричащих огней и витрин» и под звон конки, т.е. явно не по переулкам, а по тому самому Садовому кольцу, назвать которое автор почему-то не захотел или забыл. Короткой была память у Бориса Леонидовича, хватало ее лишь на одну строчку. Ну а дальше с его текстом надо разбираться. В корпус тогда, может быть, и отдавали, а вот сказать так про гимназию вряд ли было можно. Требуют объяснения и слова – «невнимательно шутил с мальчиком». Невнимательно шутил тут, пожалуй, так же непонятно, как было бы непонятно, если бы он шутил с ним внимательно.

 * * *

 «После смерти отца мать (Амалия Карловна. – В.С.) жила в вечном страхе обнищания» (стр. 25). Отцом умерший муж Амалии Карловны был для ее детей, а для нее оставался хотя и бывшим, но мужем. Написать тут, конечно же, надо было: «После смерти мужа», а не «отца». Я нисколько не тешу своего самолюбия, занимаясь правкой текстов Нобелевского лауреата. Неграмотно пишущих Нобелевских лауреатов вообще не должно быть. Однако, поскольку он, все-таки, есть, приходится заниматься этим неприятным делом, чтобы показать, что это не шутка, что он и вправду есть и зовут его Борис Леонидович Пастернак.

 * * *

 «Перед тем, как переселиться в небольшую квартиру в три комнаты, находившуюся при мастерской, они (Амалия Карловна с сыном и дочкой. – В.С.) около месяца прожили в «Черногории» (стр. 25). Для того, чтобы куда-нибудь переселиться, надо прежде где-то поселиться. Поселились же они в этой самой квартире, «находившейся при мастерской», а до того снимали номер в гостинице «Черногория». Но о временном проживании в гостинице не скажешь – «поселились».

 * * *

 В Москве Амалия Карловна по совету Комаровского купила швейную мастерскую со всем штатом работавших в ней мастериц и с устоявшейся клиентурой. Угадайте: какая из трех приведенных ниже фраз принадлежит перу Пастернака.

 1.Амалия Карловна не знала швейного дела и поначалу чувствовала себя в мастерской весьма неуверенно.

 2. Амалии Карловне еще не доводилось руководить целым штатом работниц. Появляясь в мастерской, она заметно робела.

 3.Амалия Карловна была в мастерской новым и неопытным человеком.

Проверить правильность сделанного выбора можно на стр. 26 романа.

 * * *

 «Лара смеялась и с завистью думала: «…девочка живет в нужде, трудится» (стр. 27). Но чему тут было завидовать: трудится, а живет в нужде?

 * * *

 «Он (виолончелист Тышкевич. – В.С.) редко бывал дома и на целые дни уходил в Большой театр или Консерваторию» (стр.25). Выглядит эта фраза вывернутой наизнанку. Исправить ее не трудно: «Он (все тот же Тышкевич) на целые дни уходил в Большой театр или Консерваторию и редко бывал дома».

 * * *

 «Она (Лара. – В.С.) никогда не могла предположить, что он так хорошо танцует» (стр.29). Обнаруживая в текстах Пастернака выражения вроде «никогда не могла предположить», невольно вспоминаешь чеховских грамотеев.

 * * *

 «Часа через три или четыре, поближе к сумеркам, в стороне от дороги в поле как из-под земли выросли две фигуры, которых раньше не было на поверхности, и, часто оглядываясь, стали быстро удаляться» (стр. 31). Комментарий к этой несуразной фразе может быть лишь таким: предельно беспомощно. Нельзя же, например, сказать: «Она родила ребенка, которого раньше не было на свете». Да и не только в этом тут дело. «Поближе к сумеркам» – звучит смешно. А написать про вылезших из-под земли, что они «выросли как из-под земли» – смешно не менее того.

 * * *

 «Потомственные железнодорожники Тиверзины были легки на подъем и разъезжали по всей России по даровым служебным удостоверениям» (стр. 35). Служебные удостоверения железнодорожников Пастернак назвал даровыми, явно не понимая сути дела. Даровыми (бесплатными) были не удостоверения, а проездные билеты, которые Тиверзины получали в кассе, предъявляя там свои служебные удостоверения.

 * * *

 «Марфа Гавриловна бросала взволнованные взгляды по обе стороны мостовой» (стр. 39). Марфа Гавриловна бросала «взволнованные взгляды» не без причины. На демонстрантов напали казаки и в возникшей суматохе она потеряла из виду мальчика – Патулю, которого взяла с собой на демонстрацию. «Вдруг она, по счастию, увидела мальчика на противоположном тротуаре». Если убрать «по счастию», и вместо «мальчика» вписать «Патулю», то с этой фразой все будет в порядке, но не совсем.

 Что же увидела Марфа Гавриловна на противоположном тротуаре? «Там в углублении между колониальной лавкой и выступом каменного особняка толпилась кучка случайных ротозеев» (стр. 39). Тексты графомана, как правило, полны неточностей. Мысль его скачет, как телега на ухабах. Во-первых, то, что увидела Марфа Гавриловна, происходило не на тротуаре. Но не в этом дело. По каким признакам она определила, что «в углублении» толпились именно «случайные ротозеи», т.е. не участники демонстрации, а те, кто пришел на нее поглазеть? И почему Патуля, находившийся среди демонстрантов, оказался вдруг в толпе ротозеев? Вопросы сразу исчезнут, если предположить, что в углублении толпились не ротозеи, а демонстранты, которых загнали туда казаки. Тем более что дальше автор так и написал: «Туда загнал их крупом и боками своей лошади драгун, въехавший верхом на тротуар». Да и разгоняли казаки не ротозеев, а демонстрацию. Очевидно, эта «толпившаяся кучка» из демонстрантов и состояла. Сразу становится понятным почему в ней оказался Патуля. Но драгун корпусом своего коня загораживал кучку в закоулке, и увидеть эту кучку и Патулю (как написал Пастернак) Марфа Гавриловна не могла, пока казак не ускакал. Назвать кучку, в которой оказался Патуля, толпившеюся тоже нельзя. Толпятся обычно по собственной воле, а мнимые «ротозеи» забились в закоулок не сами, их загнал туда казак. Теснимые корпусом его коня, встававшего на дыбы, они не толпились, а объятые ужасом жались друг к другу, втискиваясь в закоулок. В описании деталей Пастернак был более чем неточен. То ли торопился в гонке за премией, и не успевал продумывать того, о чем писал, то ли просто не умел делать это, как надо. Поскольку подобные недоделки встречаются и в ранее написанных им вещах, создававшихся во времена, когда торопиться ему было, вроде бы, некуда, предположить надо скорее второе, а не первое. За второй вариант голосует и устрашающее обилие подобных огрехов в его романе.

 * * *

 «Предмет посещения был исчерпан» (стр.43). Эта фраза мне нравится. Очевидная графомания, но как чудесно звучит. Коротко и ясно.

 * * *

 «Эти космогонии были естественны на старой земле, заселенной человеком так редко, что он не заслонял еще природы. По ней еще бродили мамонты и свежи были воспоминания о динозаврах и драконах. Природа так явно бросалась в глаза человеку и так хищно и ощутительно ─ ему в загривок, что, может быть, в самом деле все было полно богов» (стр. 45).

 Сказать, что создававшиеся в двадцатом веке симфонические космогонии «были естественны» для эпохи, когда не было еще ни письменности, ни музыкальной культуры, пожалуй, слишком смело даже для графомана. До сих пор считалось, что чем глубже мы проникаем в прошлое Земли, тем с более молодой планетой мы имеем дело. Пастернак же почему-то ведет обратный отсчет и называет землю каменного века «старой». И уж совсем не пропихнуть ни в какие ворота его утверждение о том, что, когда по земле «бродили мамонты», еще «свежи были воспоминания о динозаврах…» Пастернак видимо считал, что от мамонтов до динозавров было рукой подать. Но рукой подать всегда было от нас до мамонтов: всего несколько тысяч лет. А эпоха динозавров закончилась в устрашающе далеком прошлом: около шестидесяти миллионов лет назад, когда людей на планете еще и в помине не было. Люди каменного века, современники мамонтов, даже в генетической своей памяти не могли иметь впечатлений о динозаврах. В отличие от них Борис Леонидович о динозаврах кое-что знал. Но лучше уж не знать ничего, чем иметь такие знания, какие он время от времени нам демонстрирует. Странное понятие было у него и о языческих богах. Судя по тому, что написал в своем дневнике Николай Николаевич: «…может быть, и в самом деле все было полно богов», Борис Леонидович явно верил, что язычество опекалось не придуманными, а реальными божествами.

 * * *

 «Они (Комаровский и Сатаниди. – В.С.) пускались вместе шлифовать панели, перекидывались короткими анекдотами и замечаниями настолько отрывистыми, незначительными и полными такого презрения ко всему на свете, что без всякого ущерба могли бы заменить эти слова простым рычанием, лишь бы наполнить оба тротуара Кузнецкого своими громкими, бесстыдно задыхающимися и как бы давящимися своей собственной вибрацией басами» (стр. 46).

 Мучимый желанием выражаться эффектно и замысловато, Пастернак создавал порой вот такие карикатурно нелепые, по стилю похожие на литературное рококо фразы. Особенно впечатляют тут «бесстыдно задыхающиеся» и «давящиеся собственной вибрацией басы». Если можно «бесстыдно задыхаться», то можно, очевидно, и бессовестно задохнуться. Следующие две фразы, пожалуй, можно оценить, как вершинные в пастернаковской графомании.