Сырки

Ежегодно, в летнее время, у нас проходила корабельная практика. Исключением стал четвёртый курс, на котором предвыпускная стажировка началась сразу после нового года и продолжалась до конца февраля.

Практика делилась на два вида: по специальности и штурманская. Хорошо запомнилась самая первая – на Черноморском флоте, на бывшем крейсере «Ворошилов»[140], переоборудованном в учебный корабль. На нём мы совершили так называемый штурманский поход: сперва от Севастополя до Одессы, затем от Одессы до Поти[141] и, наконец, обратно в Севастополь.

Дело в том, что навигацию нам начали преподавать на первом курсе, а полученные теоретические знания закреплялись на практике именно в этом походе. Конечно, мы отрабатывали самые простые операции: определение места корабля по видимым береговым ориентирам, ведение штурманской прокладки и навигационного журнала, учёт дрейфа корабля от ветра и течения.

На корабле специально оборудовали штурманскую палубу, под навесом которой стояли столы с картами и необходимыми инструментами – штурманской линейкой, транспортиром, циркулем-измерителем, здесь же установлены несколько пеленгаторов[142].

У каждого курсанта были своё рабочее место, своя карта и свой навигационный журнал, систематически проверявшиеся преподавателями кафедры кораблевождения. Рабочих мест оказалось не более пятидесяти, а нас – человек двести. Поэтому штурманскую вахту несли круглосуточно, по четыре часа, и каждый класс заступал на неё в свою смену через двенадцать часов.

Наш корабль шёл малым или средним ходом в пределах видимости берега, а вахтенные самостоятельно вели счисление и определяли место, беря пеленги[143] на ориентиры – маяки, знаки, особенности рельефа береговой черты. В ночное время определялись по огням маяков…

Кроме штурманской практики, была и собственно корабельная жизнь в море – боевые тревоги, приборки и другие работы, наряды, физподготовка… В общем, не соскучишься.

Увольнений на берег, конечно, не давали, но дважды мы ступили на твёрдую землю ради экскурсий и культпоходов. Первый раз – в Одессе, второй – в Новороссийске.

Надо сказать, что идти летом, в жаркую погоду, вдоль берегов наших черноморских курортов – достаточно жестокое испытание для молодых ребят в состоянии гормонального взрыва. Визир пеленгатора так и норовит предательски замереть не на навигационном знаке, установленном, к примеру, на горе Ахун[144], а на сочинском городском пляже, где так соблазнительно изгибается в солнечных лучах стройная девичья фигура в бикини…

Забавный эпизод произошёл на одесском рейде, когда вечером на корабль, в порядке проведения культурно-массового мероприятия, привезли с берега... гипнотизёра. Это был совсем ещё молодой – лет двадцати пяти – человек, выпускник Одесского мединститута.

Ничего подобного я никогда потом не видел, хотя неоднократно присутствовал на различных показательных гипнотических сеансах, преимущественно во время отдыха на южных курортах.

Поначалу – всё обычно. Курсанты сцепили пальцы рук за головой, закрыли глаза и слушали счёт до десяти с какими-то убаюкивающими словами. Тех, кто на «десять» не смог расцепить пальцы, отобрали в отдельную группу – как понимаю, в качестве наиболее поддающихся гипнозу. Дальше гипнотизёр работал только с ними. Работал – это мягко сказано: наши ребята, находившиеся в трансе, пели и плясали, изображали зверей, катались на машинах… Самый низкорослый на курсе – Шулепов – объявил, что он не кто иной, как Муслим Магомаев[145]. Он встал в позу, вытянул руку и запел… «Бухенвальдский набат»[146].

Оказался очень подвержен гипнозу старшина нашего класса Гена Савинцев – справедливый, бесхитростный и открытый парень из многодетной шахтёрской семьи, судя по всему, жившей не слишком богато. (Как я узнал позднее, он только в армии впервые стал спать на белых простынях, которые ещё и меняются еженедельно. Самым заветным лакомством для него были два блюда: салат «Оливье» и селёдка «под шубой». Видимо, его семья могла позволить их себе лишь по большим праздникам.)

Среди нас Гена получил прозвище Негра – за то, что в минуты хорошего настроения любил напевать: «Кто же поверит, кто же поверит негру, что белую девушку Кэти я люблю…»[147]. Он не обижался на это, да и вообще был спокойным и миролюбивым…

И чего наш Негра не вытворял под гипнозом! За рулём белой персональной «Чайки»[148] вёз свою девушку в ресторан, угощал любимую сельдью «под шубой» и запивал лакомство шампанским…

Кстати, этот сеанс не прошёл для Гены без последствий: он стал разговаривать по ночам, а точнее – спал с закрытыми глазами, но отвечал на вопросы и мог быть легко «перемещён» в иную реальность. Чем наши шутники, естественно, воспользовались.

Вернувшись с корабельной практики в училище, вечером после отбоя мы только и ждали, когда заснёт Негра и начнётся представление. Особенно тут усердствовали Макс, Лёня Мальков и Игорь Дворецкий (Карась):

– Геночка, ты меня слышишь? Это я, твоя Леночка…

– Ой, Леночка, как я рад! Я так по тебе соскучился…

– Ага, соскучился он… А сам, небось, в своём Киеве по девкам бегаешь?!

– Нет, что ты. Никаких девок. Я одну тебя люблю!..

– А водку ты пьёшь?

– Ну что ты, Леночка! Какая водка, нам же нельзя. За это исключить могут!

– Всё ты врёшь! Кто в прошлое воскресенье пил вино в парке вместе с курсантом Пономарёвым?

– Ой, а как ты узнала?!

– А я про тебя всё знаю! От меня никуда не спрячешься! На дне морском тебя найду, если будет нужно! Ты всё понял, алкаш несчастный?

– Понял, Леночка… Я больше не буду… И зарплату стану тебе отдавать до копеечки.

– Ну, смотри у меня – ты обещал, и никто тебя за язык не тянул! Если ещё раз хоть пива выпьешь, потом, как пойдёшь в туалет, так твой член и отвалится!

– Не надо, Леночка!..

Гена начинал хныкать и всхлипывать, шоу заканчивалось. Оно повторялось ещё несколько вечеров подряд – до того, в который Негра с закрытыми глазами полез в свою тумбочку, вытащил из неё перочинный нож, раскрыл его и спрятал под подушку. На этом охота к потехе у наших шутников сразу пропала. А через неделю-другую и сам Гена перестал разговаривать во сне…

В настоящее время капитан 1-го ранга в отставке Геннадий Константинович Савинцев живёт в Калининграде, активно участвует в ветеранском движении.

После штурманского похода и возвращения нашего корабля в Севастополь нам предстояла ещё одна практика – теперь в бригаде морской пехоты Черноморского флота. Когда мы покидали корабль, произошёл небольшой инцидент. Дело было после обеда, а на котловое довольствие у морских пехотинцев нас могли поставить только следующим утром. Поэтому ужин нам выдали сухим пайком.

Это когда положенные каждому военнослужащему граммы суточного продовольственного пайка идут в общий котёл, голодным никто не останется – даже и не всё смогут съесть. А вот сухой паёк – вещь скромная и вряд ли способна насытить молодой организм.

Итак, мы получили: четверть буханки белого хлеба на человека, по одному варёному яйцу, по плавленому сырку и банку консервов «Килька в томате» на двоих. Особо не разгуляешься…

Мой друг Питон, имевший опыт нахимовского училища, с нашими консервами поступал так: разминал кильку прямо в банке вместе с соусом, превращая содержимое в жидкую кашицу. Эту кашицу мы потом мазали на хлеб, и ни грамма продукта не пропадало.

Сухой паёк на роту выдавали в картонных коробках, а затем, чтобы эти коробки не тащить с собой, каждому на руки. По ошибке одна из коробок, в которой лежали плавленые сырки «Дружба» для второй роты, попала к нам. Старшина, решив, что так и должно быть, раздал все сырки, и, таким образом, каждому их досталось по два.

Из-за какого-то технического сбоя за нами не прибыли грузовые машины, предназначенные для переезда в Казачью бухту Севастополя[149], где базировалась морская пехота, и мы пошли туда пешком, через весь город, по жаре. Шли долго, не менее двух часов. По дороге всем захотелось есть, и плавленые сырки умяли с большим аппетитом.

Преступление открылось сразу, как только мы прибыли на место, где нас уже ожидала вторая рота – в надежде получить свой паёк. Невольно нанесённая нами товарищам душевная и физическая травма оказалась настолько глубока, что они ещё года полтора называли нас обидным словом «сырки»…

Практика по курсу «тактика морской пехоты» была хоть и нелёгкой, но весьма насыщенной и интересной. Для начала нас ознакомили с разного вида стрелковым оружием, обучили стрельбе из пулемёта и гранатомёта, затем каждый выполнил боевое гранатометание. Высадка на броне плавающих танков и бронетранспортёров в воду с борта БДК – с последующей атакой на берегу – тоже была.

Совершенно незабываемое по остроте впечатление оставило рытьё окопов. Нам выдали сапёрные лопатки и поставили задачу отрыть окоп для стрельбы лёжа. Это происходило в степи под Севастополем, где прокалённая солнцем земля покрыта твёрдым панцирем с кругленькими дырочками – норками скорпионов, между которых очень быстро ползали противные желтобрюхие ящерицы. Земля аж звенела, как железо, при ударах лопатки, в стороны летели мелкие её крошки, а напуганные скорпионы разбегались, подняв свои ядовитые хвосты…

Когда и это испытание было позади и нас поставили в строй – грязных, обожжённых солнцем, пропотевших до белых солевых разводов на робах, с кровавыми мозолями на ладонях, – кто-то сказал:

– Вот теперь я понимаю, почему матросы в Севастополе не отступали и дрались насмерть! Легче вырыть один окоп и в нём умереть, чем отступить и рыть следующий…

Потом состоялась так называемая «обкатка танками». Два человека забирались в специально отрытый – длинный, узкий и достаточно глубокий – окоп. При приближении рокочущего и лязгающего железом танка метров на десять, надо было высунуться и метнуть под его гусеницы камень, имитировавший гранату, затем – лечь на дно окопа, дождаться, когда танк проползёт над тобой, опять вскочить и вновь – уже сзади – бросить камень под гусеницы. В общем-то, ничего сложного и страшного. Хотя, естественно, и ничего приятного нет, когда над тобой с рёвом движется это многотонное чудовище, а земля вокруг – сотрясается и сыплется со стен окопа на твою голову и спину… Но и не смертельно, главное – психологический настрой.

Обкатка не обошлась без анекдотичного инцидента. Очередь дошла до курсанта Олега Попова: он высунулся из окопа, рванул на груди тельняшку и выкрикнул: «Руссиш матросен не сдаётся! Гитлер капут!», после чего запустил булыжником не под гусеницы, а в башню танка… Олег попал прямо в большую фару, закреплённую на корпусе, и она разлетелась от удара мелкими брызгами. Танк остановился, на башне открылся люк – из него стал выбираться сержант морской пехоты, телосложением напоминавший квадратный шкаф. Сержант был красным от праведного гнева и вполголоса матерился. Мы поняли, что Попова сейчас начнут бить… Благо, наш комроты был поблизости и не допустил экзекуции, пусть и вполне заслуженной. Что же касается Олега, потом он неделю по ночам драил полы в казарме…

Может, потому, что мы прошли всю запланированную программу, а может, и по каким-то иным причинам, вскоре всех нас направили на участие в киносъёмках. Снимали двухсерийный фильм «Оборона Севастополя», позднее вышедший в прокат под названием «Море в огне»[150]. Своей массовкой мы изображали морских пехотинцев, ведущих бои с фашистами в степях на подступах к Севастополю. Нас переодели в солдатские, выгоревшие на солнце, гимнастёрки, из-под которых должны быть видны флотские тельняшки. Раздали головные уборы, причём разные: кому досталась каска, кому – старая чёрная бескозырка без пружин с названием корабля на ленточке, кому – солдатская пилотка. Выдали и оружие, когда-то бывшее боевым, но приспособленное для стрельбы холостыми патронами. Те, кому повезло, получили автоматы ППШ[151]. А мне досталась древняя трёхлинейка[152], чей потёртый приклад, казалось, ещё помнил мозолистые ладони красноармейцев, штурмовавших укрепления Перекопа[153].

Съёмки проходили в степи, почти на берегу моря, недалеко от территории, занятой бригадой морской пехоты. С утра и до обеда мы сидели в окопах, а по команде режиссёра бежали в атаку с оружием наперевес, криками «Ура!» и «Полундра!», среди дыма от горящих дымовых шашек и взрывов зарытых в землю фугасов[154].

И снова не обошлось без курьёзов. К примеру, назначили тех, кто должен в процессе атаки упасть на землю, изображая раненых или убитых. И вот снимают очередной дубль. Курсант Сергей Россинский, картинно взмахнув руками, падает перед камерой. Следом за ним бежит Слава Маляр с ППШ, он останавливается, толкает упавшего ногой и выпускает в него очередь.

– Стоп, камера! Ты что творишь, хулиган?!

– А это я его добил, чтобы долго не мучился…

А вообще-то было нелегко. Сильно страдали от жары. Лето, в отдельные дни – +37 в тени, а на солнце – под +45. Вокруг – голая степь с жёлтой выжженной травой, ни одного деревца, никакой тени, и от палящих лучей не спрятаться, не скрыться. Мы литрами пили тёплую, отдававшую хлоркой и железом воду, которую подвозили в бочках, а она немедленно выходила из организма потом…

Позади нас, метрах в пятидесяти, плескалось море. Такое голубое, чистое, манящее… Однако купаться было категорически запрещено – из-за угрозы эпидемии холеры. Кто-то, где-то обнаружил в воде какие-то палочки. Перед входом в столовую нас даже заставляли перестраиваться в колонну по одному, и врачи строго контролировали, чтобы каждый окунул кисти рук в обрез с концентрированным раствором хлорной извести. Когда садились за столы, казалось, что всё покрыто тонким слоем засохшей хлорки – кружки, миски, ложки…

В один из самых жарких дней мы фактически испеклись на солнце, и сердце командования дрогнуло: нам обещали двадцать минут купания по завершении съёмок. И вот – съёмки окончены, мы выбрались из окопов и живописными группами валяемся на сухой траве, в нескольких метрах от воды, ожидая команды. После киношных атак у многих ещё остались неиспользованные холостые патроны. То в одном конце раздаётся: «Бах!», то в другом: «Бах, бах!..». Большие мальчишки, иначе не скажешь.

Появляется Капитан Чоп (о котором я уже рассказывал выше):

– Прекратить стрельбу, мать вашу!

И тут за его спиной очередное: «Бах, бах!..».

Чоп побагровел, упёр в бока кулаки и изрёк:

– Пыздец купанию!

Не знаю, может, он и не такой уж плохой человек, но этот «пыздец», хоть прошло с той поры более сорока лет, мы ему никогда не забудем…

Корабельные практики по основной специальности – партийно-политической работе – не были совместными, поскольку нас распределяли по разным кораблям и частям флота. Здесь всё во многом зависело от того, на какой корабль попал, повезло или нет с наставниками. Мне довелось поработать и на десантном корабле, и на морском тральщике, и на сторожевике[155]. Общей же для всего курса была ещё одна практика, тоже штурманская и астрономическая, проходившая летом 1972-го на учебном корабле «Гангут»[156].

Это уже не каботажное плавание[157] вдоль черноморских берегов, а настоящий дальний поход: переход из Таллинна в Севастополь через воды Балтики, открытой Атлантики, Средиземного и Чёрного морей. Так же несли штурманские вахты, вели счисление пути корабля – прокладку на морской навигационной карте, определяли место корабля в бескрайнем море по светилам: днём – по солнцу, ночью – по луне и звёздам. Все научились обращаться с морским секстаном[158] и решать непростые, требующие навыков работы со специальными таблицами и длительных математических вычислений, астрономические задачи.

Здесь всё было всерьёз – и хороший суточный шторм в Северном море, и могучая океанская зыбь Бискайского залива, и постоянное сопровождение нашего корабля боевыми кораблями, самолётами и вертолётами НАТО…

Берег, по ориентирам которого можно точно определить место нахождения корабля, виднелся только при проходе проливов. Сначала это были берега Датского королевства и ФРГ с проливами, чьи названия звучат очень романтично: Бельт, Зунд, Скагеррак, Каттегат. Затем – знаменитый Ла-Манш. (Но в густом тумане мы, хоть и вовсю пытались, так и не смогли разглядеть берега Альбиона.) А вот уже и Геркулесовы столбы – Гибралтар, вход в Средиземное море. Когда-то именно это место считалось концом света!..

Недели плавания пролетали быстро и интересно, особенно в Средиземном море. Днём – яркое солнце, свежий морской бриз, лазурные волны и стаи дельфинов вокруг корабля, а ночью – огромная луна, светлая лунная дорожка на волнах, незнакомые ароматы, приносимые ветром с берега…

А в это время мы мечемся по штурманской палубе от карты с прокладкой к радиопеленгатору, потом на крыло мостика – «покачать секстаном луну», снять показания, далее – к мореходным астрономическим таблицам, а затем – быстро – считать, считать, считать…

В редкие минуты передышки можно было собраться ночью на верхней палубе и даже прилечь на её надраенное до сияния деревянное покрытие, закинуть руки за голову и любоваться звёздным небом с падающими метеоритами, оставлявшими за собой яркий след… Тихо и мелодично звенит гитара, друзья о чём-то поют вполголоса, и так хорошо, что хочется эти минуты продлить... Мы там сочинили песенку, все слова которой, к сожалению, не запомнились, но припев у неё был такой: «Под небом африканским, уже не первый раз, грозит американцам тринадцатый наш класс»…

Там, в Средиземном море, многих принимали в партию. Приняли и меня кандидатом в члены КПСС. Собрание проходило прямо на штурманской палубе, и над самыми мачтами нашего корабля летал американский разведывательный самолёт «Орион»[159]. Рекомендации для вступления мне дали наш командир роты (Кэп) и мой любимый преподаватель – заместитель начальника кафедры кораблевождения капитан 1-го ранга Киприянов Олег Константинович.

…В Эгейском море мы около суток простояли на якоре. Сделали большую приборку, помылись в бане, провели спортивные состязания и шлюпочные гонки, показали концерт художественной самодеятельности. Затем началось форсирование черноморских проливов.

Вот они – длинные и узкие Дарданеллы, старинные форты и крепости по берегам, крестьяне, пасущие стада коз и овец. Вот небольшое Мраморное море с тёмно-зеленой водой повышенной – из-за обилия растворённых в ней солей – плотности. Наконец – пролив Босфор и древний многоликий Стамбул, раскинувшийся на его берегах. Повсюду, как острые пики, устремились в небо бесчисленные минареты. Прямо к воде спускаются беломраморные дворцы знати, а рядом можно разглядеть и такие лачуги, что, думалось, только на старых фотографиях остались. Идёт стройка огромного моста через пролив[160]: он должен соединить азиатский берег с европейским. Высоко наверху – маленькие, как муравьи, фигурки рабочих хлопотливо снуют по стальным натянутым вантам[161]…

Потом, в дальнейшей жизни и службе, много раз пришлось ходить этой морской дорогой, но самый незабываемый – первый.