«Ридна мати моя…»

Было бы странным, если бы в политическом военном училище не существовало художественной самодеятельности. Талантов у нас водилось немало, и практически все они проявили себя сразу после поступления.

Очень быстро сформировался курсантский вокально-инструментальный ансамбль «Магелланы», функционировавший все годы учёбы и даже выступавший на молодёжных вечерах в городе. Театральная студия сделала несколько постановок, среди которых больше всего запомнилась «Оптимистическая трагедия» Всеволода Вишневского[126]. Был танцевальный коллектив c группой исполнителей классических бальных танцев и её безусловным лидером Славой Гайдаром из нашего класса. Многие владели различными музыкальными инструментами. Прекрасным баянистом был Владимир Бухановский, а курсант Патрикеев играл на рояле и пел: его коронным номером была песня «Комиссары»[127].

Кстати, и сейчас Александр Васильевич Патрикеев – заместитель председателя и ответственный секретарь комиссии по правам человека при правительстве Мурманской области – активно занимается творчеством. Он автор музыки и слов гимна Мурманской области.

Хорошо пели многие, к примеру – наш старшина роты мичман (а потом – главный корабельный старшина) Анатолий Борзов, любивший исполнять «Море седое…»[128].

А украинские песни лучше всех – пронзительно и нежно – пел курсант Николай Ратушняк. Рождённый в селе где-то на Полтавщине, он с молоком матери впитал всю красоту и мелодичность украинского языка, всё очарование народных мелодий. Когда мягким баритоном он выводил свою любимую «Сорочку мати вышила мини…»[129], на глазах у нас стояли слёзы.

Коля поступил в училище со срочной службы, которую проходил на Черноморском флоте, и не кем-нибудь, а водолазом-глубоководником. Он даже принимал участие в одной сложной спасательной операции по подъёму со дна потерпевшего катастрофу самолёта, за что его наградили именными часами.

Выше среднего роста, крепкий, темноволосый, чернобровый, кареглазый, Коля, с одной стороны, был весельчаком и балагуром с врождённым чувством юмора, что всегда ценится в воинском коллективе, а с другой – пользовался большим авторитетом как честный, принципиальный, готовый прийти на помощь и бескорыстный товарищ. Так сложилось, что в дальнейшем наши жизни довольно тесно переплелись.

По распределению Николай попал на Северный флот, где и прошла вся его офицерская служба. Учитывая уже имевшуюся у него специальность, он попросился на корабль-спасатель. Ведь его мечтой было стать замполитом и, в случае необходимости, одновременно работать квалифицированным водолазом, чего ранее на флоте не встречалось. Но «загад не бывает богат» – никто Колю под воду в качестве водолаза не пустил…

Правда, вскоре его корабль направили с ответственной миссией на Кубу. Их задачей являлась помощь в расчистке акваторий крупных кубинских портов, и в первую очередь Гаваны[130], от затонувших кораблей, представлявших угрозу судоходству: многие из них лежали на дне ещё со времён бегства с острова диктатора Батисты[131].

На Кубе Николай служил довольно долго – года полтора. Он сносно выучил испанский язык, побывал в разных уголках острова и всей душой полюбил эту страну и её свободолюбивый народ. Посчастливилось ему и лично встретиться с лидером кубинской революции легендарным команданте Фиделем Кастро[132] и его братом Раулем[133], который был тогда Министром обороны.

Успешно выполнив поставленные задачи, корабль Николая вернулся на Северный флот, а Ратушняк, поняв, что его план совместить должность замполита с работой водолазом неосуществим, попросил о переводе на боевые корабли.

Сначала нам довелось служить вместе на Атлантической эскадре[134], где Николай был секретарём партийного комитета тяжёлого авианесущего крейсера «Киев»[135] – очень уважаемым на этом первом советском авианосце офицером, руководителем, к которому тянулись люди: требовательным и справедливым, простым и душевным.

Боевую службу на борту «Киева» мы несли и в Средиземном море. По вечерам, особенно если корабль находился на одной из якорных стоянок, я иногда стучал к Ратушняку в каюту. Мы заваривали крепкий чай и долго беседовали «за жизнь». Я дымил походной трубкой, а Коля, чуть прикрыв глаза, вполголоса пел украинские песни: «Ридна мати моя, ты ночей не доспала…», «Несе Галя воду…», «Ой, у вишневому садочку…», «Чорнии брови, карии очи…».

Боже, как он любил родную Украину! Как вспоминал своё село, его обряды и традиции, цветущие вишневые сады!.. А в это время лётную палубу крейсера и его надстройки потихоньку покрывал мелкий красноватый песок Сахары, который нёс ветер с берега…

Затем мы служили на дивизии морских десантных сил. Николай был замполитом флагманского корабля дивизии – крейсера «Мурманск». Да-да, того самого, проекта 68-бис, в 1994-м году, после практически полного капитального ремонта, проданного за жалкие гроши Индии «на иголки» (то есть на металлолом). Однако крейсер не смирился с такой горькой участью: во время буксировки в штормовую погоду оборвал буксирные тросы и погиб на подводных камнях у норвежского острова Сёрёйя. До сих пор его надстройки возвышаются там над водой – как свидетели совершённого предательства и немой укор живым[136]…

С каждым годом, чем выше поднимаешься по служебной лестнице, тем больше опыта и профессионализма приобретаешь, а главное – тем выше ответственность и спрос за состояние дел на порученном тебе участке. Когда в твоём непосредственном подчинении уже тысячи человек, не проходит и дня, чтобы чего-нибудь не случилось, чтобы не пришлось заниматься разбирательствами и принимать решения – часто очень непростые решения.

И каких только происшествий у нас с Николаем не было за период совместной службы! Но одна история совершенно нестандартна и связана, к сожалению, с выпускником нашего училища.

Кто в те годы мог достаточно знать о сексуальных отклонениях, а тем паче – владеть терминологией, которой владеют сейчас даже подростки? Разве что врачи, да и то соответствующего профиля. Правда, что такое гомосексуализм, мы знали, но на кораблях это явление было чрезвычайно редким и при обнаружении каралось быстро и эффективно. Слово же «трансвестит» – вообще мало кто слышал и понимал.

Ранней весной 1988-го в мою каюту на штабном БДК[137] постучал и зашёл Николай. По удручённому выражению его лица я понял: что-то случилось.

– Ну давай, рассказывай, что стряслось!

– Я в шоке… Не знаю, с чего начать… Никогда с подобным не сталкивался.

– Мы все когда-нибудь с чем-нибудь сталкиваемся впервые. Рассказывай!..

– В августе на корабль назначили выпускника КВВМПУ, коренного киевлянина, лейтенанта Н. – его избрали секретарём комитета комсомола крейсера. Помнишь его?..

Я помнил этого высокого, стройного, румяного лейтенанта и то, что он был какой-то замкнутый, неулыбчивый, нелюдимый. Я тогда ещё подумал, что для комсомольского вожака крейсера, где на учёте почти тысяча комсомольцев, это не очень хорошо.

– Начал Н. служить. В принципе, ничем особенно не выделялся. Но скоро мы стали обращать внимание на некоторые странности в его поведении… Он не женат, но у него нет даже девушки, с которой бы он переписывался или встречался… Все молодые офицеры дорожат сходной сменой на берег, а этот вообще сойти с корабля и где-то побывать, с кем-то познакомиться, отдохнуть, хотя бы среди таких же сверстников-офицеров, не стремится…

Офицеры обеспечивающей смены вечером в кают-компании «гоняют чаи», беседуют, обсуждают что-то. А лейтенант Н. при первой возможности уединяется в своей каюте и запирается на ключ, что тоже на корабле не принято…

Первым, кто обнаружил «нечто», стал матрос, делавший приборку в его каюте. Возник нездоровый интерес. Ну, ведь наш матрос, если что-то хочет узнать, обязательно узнает!..

Матросы просверлили дырочку в металлической переборке его каюты и через неё увидели, как их комсомольский лидер, заперев дверь, облачается в женское нижнее бельё, красит губы и извивается перед зеркалом… По кораблю пополз слух, что секретарь комитета комсомола – извращенец. Молва быстро дошла до меня.

Вчера я специально отправил Н. на берег – старшим группы матросов, идущих в культпоход, а сам вскрыл дубликатом ключа его каюту и досмотрел её. До сих пор нахожусь в шоке…

В шкафах – всё забито женской одеждой, преимущественно бельём: пояса с резинками, чёрные ажурные чулочки, бюстгальтеры, трусики разных цветов, комбинации, парики, туфельки… В ящиках стола: помады разных оттенков, тушь, пудра, румяна, лаки для ногтей… Также в столе – целая гора таблеток в упаковках. Врачи крейсера определили их как гормональные.

Вот – докладываю, как есть. Что-то делать надо, а что – не знаю…

Через несколько минут, когда и у меня прошёл первый шок и улеглись эмоции от услышанного, мы стали думать, что же предпринять.

Я вызвал флагманского врача дивизии – подполковника Лукьянова – и посвятил его в курс дела. Совместно решили: необходимо провести углублённое медицинское обследование Н. в стационаре психиатрического отделения госпиталя в Мурманске. Позвонили туда, объяснили ситуацию и договорились о госпитализации на следующий день.

Теперь требовалось, чтобы лейтенант Н. добровольно согласился на обследование, а ещё нужно было изъять, пока хотя бы на хранение, его партийный билет.

Наутро Ратушняк доставил Н. ко мне в каюту для беседы. В это время, готовый выехать в Мурманск, у трапа штабного корабля уже ждал служебный УАЗик с подполковником Лукьяновым в кабине.

К нашему облегчению, лейтенант Н. ничего не отрицал и не собирался скрывать:

– Да, вообще-то с детских лет я хотел быть девочкой. Мама тоже больше хотела иметь девочку – она одевала меня в платья, повязывала мне на голову банты… Когда стал старше и учился в школе, переодевался в женское платье и так выходил гулять в город…

– И где же ты в городе бывал?

– Чаще всего ходил по женским туалетам и подсматривал… Мечтал попасть в женскую баню, но это было нереально, потому что самому пришлось бы раздеваться догола.

– Ну а как училище?

– А что училище? Никто и ни о чём меня при поступлении не спрашивал, однокашникам я ничего не рассказывал…

– А когда ты увольнялся и приходил домой, что делал?

– Переодевался в женскую одежду и шёл в город.

– Опять подсматривал по туалетам?

– Да.

– Вы действительно, оставшись один в каюте, переодеваетесь в женское бельё и наносите на лицо косметику?

– Да.

– Вы понимаете, что такое поведение для офицера флота и, тем более, для комсомольского вожака боевого крейсера, мягко говоря, ненормально?

– Понимаю.

– Мы предлагаем вам пройти медицинское обследование, а пока оно будет проводиться, прошу сдать мне на хранение ваш партбилет. Есть возражения?

– Нет, возражений нет. Я согласен.

Лейтенанта Н. обследовали месяца два. Диагноз был однозначный – «трансвестизм». Его смотрел и беседовал с ним даже главный психиатр Министерства обороны, приезжавший тогда на флот с какой-то проверкой.

В это время самую бурную деятельность развил отец Н. – крупный начальник и известный в Киеве человек. Он написал множество жалоб в ЦК КПСС, комитет партийного контроля и т. д. О том, что его сына якобы преследуют, травят, незаконно ограничивают его свободу.

Медики флота были вынуждены  направить лейтенанта на ещё одно углублённое медицинское обследование – в Военно-медицинскую академию в Ленинграде[138]. Однако ранее поставленный диагноз, естественно, подтвердился, и Н. по болезни уволили в запас. Говорят, папа подыскал ему тёпленькое местечко в Киеве, но уже, конечно, не на военной службе…

А теперь спрошу: что это?! Как такой страшный брак могло допустить училище? Брак с далеко идущими социальными последствиями! Ведь «шило в мешке не утаишь», и можно только догадываться, что на этот счёт говорили люди и в кубриках, и в каютах крейсера, да и на других кораблях тоже…

Что касается Николая Ратушняка, в дальнейшем он служил замполитом тяжёлого авианесущего крейсера «Баку»[139]. А после развала Союза, губительных реформ, распродажи флота «на иголки», как многие, уволился в запас. На Большой земле у него никакого собственного жилья не было. Встал в очередь на переселение из районов Крайнего Севера – ждать в ней обычно приходилось не один год… Работал директором средней общеобразовательной школы в посёлке Щук-озеро под Североморском.

В 2003-м Николай Григорьевич Ратушняк скоропостижно скончался от сердечного приступа. Похоронен он в Мурманске. Вечная память!