Ать-два, левой…

Ежегодно 7-го ноября на киевском Крещатике[117] проводился торжественный парад войск – главный парад советской Украины. Подготовка к нему начиналась практически с 1-го сентября.

Сначала – строгий ранжир. Понятно, что моим штатным местом в парадном расчёте стало место в первой шеренге – вторым или третьим после направляющего, то есть того, кто в шеренге первый и при прохождении торжественным маршем не поворачивает голову направо, вздёрнув подбородок, а держит её прямо, обеспечивая чёткое направление движения всего строя. Бессменным нашим направляющим все четыре года был Евгений Голубков – единственный на курсе, чей рост превышал 190 сантиметров.

Затем, тоже строго по ранжиру, формировались шеренги парадного расчёта (в каждой – по двенадцать курсантов), а из шеренг – так называемая коробка, размером двенадцать на двенадцать (двенадцать шеренг по двенадцать человек). Каждый курс формировал одну коробку. Таким образом, от училища на параде маршировали четыре коробки плюс знамённая группа и командование.

Первые тренировки парадного расчёта проходили, как правило, перед училищем на Красной площади. Сначала отрабатывали шеренги, которые должны, сохранив ровный строй, печатать шаг, обеспечивая при этом и подъём ноги на нужную высоту, и оттянутый носок, и прямую ногу в колене, и разворот плеч, и подъём головы, и много чего ещё. Всё это – под бой большого барабана. Затем наступала очередь отработки парадной коробки, маршировавшей уже под оркестр. Занятия проводились с личным оружием – автоматами Калашникова в положении «автомат на грудь». И так – ежедневно, минимум по два часа…

Гоняли нас беспощадно, доводя до автоматизма каждое движение, каждый поворот головы, добиваясь абсолютной слаженности, синхронности.

Следующим этапом отрабатывали церемонии встречи командующего парадом и приветствий. Только непосвящённому кажется, что набрать в грудь воздуха и выкрикнуть: «Здравия желаем, товарищ генерал-полковник!», а потом три раза: «Ура!», да так, чтобы оно разнеслось протяжным эхом, легко и просто. Кто так думает, пусть попробует проделать это хотя бы с кем-нибудь вдвоём или втроём… А теперь представьте, что это делают все четыре коробки парадного расчёта – разом, как один человек!..

Естественно, мы эти тренировки, скажем мягко, недолюбливали, но деваться некуда – есть слово «надо!». Однако курсантская жизнь устроена так, что в любом, даже самом трудном и малоприятном занятии, можно найти элементы, скрашивающие муштру и серые будни.

Во время тренировок на площади часто собирались зрители – обычные киевляне, проходившие мимо и останавливавшиеся посмотреть, как маршируют военморы. Среди них была одна девица, которая, как по часам, являлась к началу каждой тренировки и выстаивала до её конца. Причём она на просто стояла и смотрела, а комментировала, делала замечания. Бороться с её присутствием было бесполезно, потому что, удалённая с площади даже и милицейским нарядом, она минут через пять возвращалась на прежнее место.

Прозвали эту девицу Шура Подольская. Видимо, она была малость «не в себе», хотя прилично одета и совсем не уродина. Когда строй маршировал мимо неё, обязательно находился курсант, который протяжно выкрикивал:

– Шу-у-ра-а!..

– Что, мальчики?

– А кого ты больше любишь?

– Я вас всех люблю, мальчики!

– Шура, а кому дашь?

– Да я вам всем дам, мальчики!

Парадная коробка взрывалась смехом, и маршировать становилось как-то легче…

С середины октября начинались совместные тренировки всех участников парада, проводившиеся на взлётно-посадочной полосе КБ имени Антонова[118].

Под утро, часа в четыре, когда за окном осенний мрак и спится так сладко, к училищу приезжала длинная колонна автобусов. Разбуженные резкой командой «Подъём!», мы быстро одевались, получали оружие и, громыхая автоматами, садились в машины. По пути к аэродрому большинство, конечно, опять засыпало, уронив головы на плечи товарищей.

К рассвету тысячи человек уже ждали тренировки в составе своих парадных расчётов на продуваемом всеми ветрами аэродроме. И вот:

– Ногу выше!

– Подбородки подняты неправильно!

– Плохое равнение в шеренгах!

– Повторить… Повторить… Повторить…

И наконец:

– Идём на зачёт!..

Таких тренировок было три-четыре. В училище возвращались как раз к завтраку, а после него – пожалуйте на занятия, никаких поблажек. Естественно, в эти дни на лекциях раздавалось не только тихое посапывание, но иногда и лёгкий храп, бороться с которым не имело смысла.

Кульминацией подготовки к параду являлись ночные репетиции на Крещатике. Их было две: первая ночная и генеральная. Здесь уже всё по-взрослому, всерьёз. И форма – парадная с полной выкладкой.

Два часа ночи, вокруг – спящий город, тёмные окна домов, однако Крещатик ярко освещён: блестят начищенные медные трубы сводного оркестра, застыли в строю парадные коробки, а за ними – рокочет двигателями бронетехника…

– Пара-ад, смирна-а-а! Для встречи слева на кра-ул!..

И понеслось…

Замаршировали парадные расчёты училищ: танковое, связи, радиотехническое, авиационное, общевойсковое и, конечно, мы…

И вот на календаре 7-е ноября – день не просто праздничный, а венец всех наших трудов и страданий. С утра в кубрике – лёгкий ажиотаж и мандраж одновременно. Ещё раз – наверное, уже десятый – надраиваешь бляху ремня… Ещё раз проходишь суконкой по и без того сияющим хромовым ботинкам… Придирчиво осматриваешь стрелку наутюженных брюк и смахиваешь одёжной щёткой пылинки с суконной форменки и бескозырки… Заодно утепляешься, как можешь: на дворе – ноябрь, однако несколько часов на морозном воздухе, а то и под снегом, предстоит провести в форме № 3[119], словно ещё тёплый сентябрь. О бушлате или шинели даже и не мечтай – ведь тогда «изюминка» нашего расчёта – полосатые тельняшки и голубые воротники – исчезнет.

Потом всех, в парадной форме, ведут строем в столовую. Завтрак, хоть он и праздничный, съедаем молча, как говорится, на автопилоте, все мысли и тревоги об одном – о предстоящем испытании.

Потом – очередное построение, и колонна парадного расчёта училища длинной чёрно-голубой змеёй начинает выдвигаться в сторону Крещатика. На тёмном фоне строя контрастно выделяются белые парадные ремни и белые перчатки на наших руках. Впереди на ветру полощется бело-голубой Военно-морской флаг[120]…

– Раз, раз, раз-два-три… Запевай!..

И гремит над древним Подолом:

– …Врагу не сдаётся наш гордый «Варяг», пощады никто не желает!..[121]

Сам же парад проходит как в тумане. Всё точно так, как было на многочисленных репетициях, только на тротуарах за оцеплением стоят тысячи зрителей, стрекочут кинокамеры…

Правда, на финишной прямой перед правительственной трибуной марширующий впереди нашей коробки Кэп делает едва заметное движение рукой, отдающей честь у козырька фуражки, и откуда-то из глубины строя раздаётся клич:

– Оз-з-верели-и-и!!!..

И всё: открывается второе дыхание, нога легко поднимается и впечатывается в асфальт так, что, кажется, чуть-чуть подпрыгивают даже стоящие вдоль улицы громады домов, головы – вправо, подбородки гордо вздёрнуты… С трибун слышны аплодисменты.

А потом… Неужели состоялось?.. Не верится… На немного усталых лицах у всех радостные улыбки… Но как мы прошли? Какая оценка?..

Подходит кто-то из командования училища (сам начальник училища ещё там, у правительственной трибуны) и, сделав ладони рупором, зычно кричит:

– Всем – благодарность! Мы – лучшие! Моряки прошли лучше всех!

Уже без всяких команд раздаётся раскатистое «Ура-а-а!».

Затем коробки перестраиваются в колонну по четыре человека, и теперь обычным шагом, в обход Крещатика, по Андреевскому спуску[122], мы возвращаемся в училище. На празднично украшенных домах полощутся флаги и транспаранты. На тротуарах стоят нарядные горожане: они машут нам руками, флажками, цветами… То здесь, то там слышится: «Молодцы!», «ВМФ слава!», «Орлы!»… Молодые, бойкие киевлянки выскакивают прямо к нам, под ноги, и дарят цветы – много цветов, очень много… Мы втыкаем в дула висящих на груди автоматов по красной гвоздике…

«Хозяин Украины», первый секретарь ЦК КПУ Владимир Васильевич Щербицкий[123], любил военных моряков. К нашему училищу он относился не просто хорошо, а отечески заботливо. По его указанию на всех значимых мероприятиях республиканского и городского уровней должны были присутствовать флотские парадные расчёты. Для нас это, конечно, была большая честь, но и дополнительная нагрузка тоже.

В училище сформировали так называемый «малый парадный расчёт», в который вошли знамённая группа и человек пятьдесят курсантов. Отбирали в него самых рослых, фотогеничных и имевших хорошую строевую подготовку. Из-за высокого роста «повезло» и мне оказаться в его составе. Что же касается выучки, гоняли нас так, что, наверное, и медведя бы обучили безукоризненно выполнять строевые приёмы.

И где только нам не пришлось печатать шаг: на съездах КПУ и ЛКСМ Украины, на открытии Дворца «Украина»[124], на съездах шахтёров и хлеборобов, на слётах ветеранов, на открытиях мемориалов, на возложениях венков к памятникам…

Наше училище было и единственным, которое привлекали к обеспечению проведения первомайских мероприятий в Киеве. Мы стояли в оцеплении. Стояли не где-нибудь вдоль Крещатика, запруженного праздничными колоннами демонстрантов, а непосредственно у правительственной трибуны! Думаю, по личному распоряжению В. В. Щербицкого.

Первое мая – это ещё и день перехода на летнюю форму одежды, поэтому мы уже в накрахмаленных белых форменках и в белых бескозырках. Наша задача – наблюдать за порядком и не допустить прорыва к трибуне чересчур эмоциональных, а в основном – нетрезвых, граждан. Мы стояли у трибуны не сплошным, плечо к плечу, строем, а на расстоянии метр-полтора друг от друга. Службу несли минут по сорок, после чего менялись и шли покурить, попить чаю – за угол, в здание театра русской драмы[125], в фойе которого был оборудован временный пункт отдыха.

Если кто-то думает, что ничего сложного и тяжёлого в участии в таком оцеплении нет, он глубоко ошибается. Представьте себе разноцветную ликующую, поющую, танцующую, выкрикивающую лозунги и здравицы массу людей. Их тысячи, десятки тысяч, а может, и сотни… Все они бесконечной лентой проходят перед тобой. Первый час ещё ничего, даже интересно. Потом начинает рябить в глазах, голова становится чугунной, а в ушах звенит медь оркестров и бьют барабаны: «БУМ-БУМ-БУМ…». И так часов пять-шесть…

Но ведь при этом надо быть начеку, выполнять своё основное предназначение! Ладно, когда из колонны выбежит раскрасневшаяся дивчина в украинском национальном костюме, красных сапожках и с веночком бумажных цветов на голове, радостно поздравит с праздником и на бегу подарит гвоздичку или несколько веточек распустившейся вербы. А вот если это потерявший над собой контроль нетрезвый, а то и не совсем вменяемый, человек, тут будь готов и к любым неожиданностям, и к решительным действиям…

На третьем курсе я стоял в оцеплении у правого края правительственной трибуны. Это была третья или четвёртая смена, и мы уже достаточно сильно устали. Вдруг от колонны демонстрантов отделился здоровенный мужчина в возрасте за тридцать и сильно пьяный. Увидев нас, он выкрикнул:

– Привет, матросня! А ну, попробуем, какая у вас военно-морская грудь!..

Он подбежал к оцеплению и со всего маха двинул кулаком в грудь одному из наших, потом – другому… Следующим был я.

От злости и возмущения у меня потемнело в глазах: ну нет, бить себя я не позволю никому!.. Пока пьяный хулиган, покачиваясь передо мной, заносил руку, я ударил первым. Ударил резко, вложив в удар всю силу и всё негодование. Ударил не кулаком, а торцом ладони…

Нарушитель, оторвавшись от земли, влетел назад, в колонну, чуть не сбив несколько человек, и повис на руках демонстрантов. Через секунду людской поток унёс его вдаль… Кто-то из стоявших на трибуне над моей головой одобрительно хмыкнул, а к моему уху дотянулся один из находившихся за нами крепких мужчин в одинаково строгих костюмах и шепнул:

– Молодец, хлопчик!

…После окончания демонстрации мы возвращались в училище, съедали праздничный обед, получали увольнительные записки в город и… шли в свой кубрик, ложились и спали часа два – так сильно уставали.

Вот тебе и оцепление!..