Мочалки

Уже к началу второго курса стало очевидно: кто из нас чего стоит, кто к чему имеет склонность, кто сумеет пробиться, а кто явно пошёл не по своей дорожке, ошибся в выборе профессии.

Если в вопросе (по которому мы иногда спорили на старшем курсе), способен ли тот или иной наш товарищ достичь успеха, сделать карьеру и даже, возможно, дослужиться до адмирала, были разногласия, поскольку здесь многое зависит от Его Величества Случая, от расклада, от везения, от способности в нужное время оказаться в нужном месте, то в том, кто же из нас создан для деятельности научной, сомнений не возникало.

В нашем 13-м классе учился Коля Лабуш – коренастый, светловолосый, скромный и скупой на слова белорус. Пожалуй, не было среди нас более усердного и серьёзного в учёбе, более усидчивого и трудолюбивого, более ответственного и надёжного курсанта. Колины конспекты всегда были лучшими и, написанные его мелким убористым почерком, шли нарасхват, особенно в жаркий период подготовки к экзаменам. Если в часы ежевечерней самоподготовки почти все позволяли себе побездельничать, поболтать, почитать художественную книгу или вздремнуть, то Лабуш трудился, не давая себе никаких поблажек. Помню, после второго курса, на корабельной практике, я попал с ним на один корабль – средний десантный[70], стоявший у одного из причалов Балтийска[71].

Командир корабля принял нас очень хорошо, просил помочь в работе с личным составом, и мы, в общем-то, помогали, многое делая за корабельных офицеров. Однако я, ничуть не мучаясь угрызениями совести, днём мог придавить ухом подушку эдак часика на два, а вот Коля – никогда. Он всё время был чем-то занят: рисовал стенгазеты (а рисовал он отлично), оформлял корабельную наглядную агитацию и т. п. Мне даже иногда становилось перед ним неловко за своё ничегонеделанье. И вот прошло 40 лет…

Николай Сергеевич Лабуш – капитан 1-го ранга в отставке, доктор философских наук, профессор кафедры конфликтологии[72] философского факультета Санкт-Петербургского государственного университета[73] – учит молодое поколение, то есть те кадры, от которых зависит будущее России.

Или, скажем, Валера Кулешов из 11-го класса. Он был нас постарше. Уроженец Архангельской области, Валера успел поработать на строительстве узкоколейной железной дороги и помощником машиниста паровоза. Затем – «от звонка до звонка» – три года срочной службы на Северном флоте, и только после этого он поступил в училище. Всегда серьёзный, немногословный, с густыми рыжеватыми усами, старшина 1-й статьи Кулешов нам, молодёжи, казался чересчур суровым. Он смотрел на наши курсантские забавы и шалости чуть свысока, как взрослый, состоявшийся мужчина смотрит на резвящихся подростков. К учёбе он относился очень ответственно. Кроме того, в училище Валера начал писать стихи, и я пару раз наблюдал, как он, с блокнотиком, где-то в неприметном уголке, терзается муками творчества.

Теперь капитан 1-го ранга в отставке, доктор философских наук Валерий Кулешов преподаёт – уже как штатский профессор по подготовке нового поколения военных моряков – в стенах родного ему Тихоокеанского военно-морского института имени С. О. Макарова[74]. Валера – автор нескольких сборников поэзии, а в 2001-м году занял первое место в международном литературном конкурсе «Моё прочтение советской классики»[75].

В одном из московских университетов преподаёт профессор, доктор исторических наук Валерий Осташкин – один из лучших наших ротных волейболистов.

В Киеве, в Национальной академии обороны Украины[76], преподаёт доцент, кандидат исторических наук Александр Левченко.

И этот список ещё далеко не полный…

Что же касается училищных нарядов, выше названы лишь самые массовые и распространённые.

Кроме них были дежурство по КПП, дежурство по автопарку, дежурный по столовой (только четвёртый курс), помощник дежурного по училищу (только четвёртый курс), патрули и пр. Был даже один такой, что его и нарядом-то нельзя назвать, – так, дополнительная нагрузка: дежурные пожарники.

Эту службу – тоже по классам и согласно графику – курсанты несли исключительно в ночное время, парами – по два часа каждая. Начиная с 23.00, заступившие на дежурство, с личными противогазами через плечо, появлялись у комнаты дежурного по училищу и докладывали о готовности к патрулированию. Затем надо было поэтажно произвести обход всех внутренних помещений училища, заглядывая во все санузлы, курилки, кладовки и т. п. Потом по периметру осматривали всю территорию внутри училища, а в заключение, по прилегающим к ней улицам, – весь внешний периметр. На это как раз и уходило – тютелька в тютельку – два часа. В случае обнаружения какого-то непорядка или возгорания полагалось самостоятельно принимать меры к их ликвидации и бить тревогу. И так же действовала каждые два часа новая пара курсантов. Трудно дежурным пожарникам только под утро – с 03.00 до 05.00, когда сильнее всего хочется спать. Зато тех, кто попадал в смену с 01.00 до 03.00, ждал один приятный момент.

Недалеко от училища был хлебозавод, и если в это время появиться под его забором, девчонки, выкатывавшие из цехов тележки со свежеиспечёнными круглыми караваями, всегда перебрасывали нам каравая два-три. Ох, как же вкусны и ароматны они были! Горячие, с хрустящей корочкой… Когда, сменившись с патрулирования, их приносили в спящий кубрик, их запах мгновенно распространялся по всем углам. Наиболее чуткие просыпались, отламывали себе краюху, жевали её, не открывая глаз, и опять засыпали.

Достаточно строгий отбор в училище, постоянные высокие физические нагрузки, спорт и закаливание играли свою роль – болели курсанты редко и мало, а каких-либо эпидемий вообще не было. Если кто и заболевал, то в основном ОРЗ. Случались и травмы.

Для приболевших имелся лазарет – небольшой, но уютный, прямо какой-то домашний, с внимательным и участливым медперсоналом. За четыре года мне довелось полежать в нём только дважды – с сильными простудами, однако были и такие – Буля, Мишка Филаткин, Володя Атласов, – чьи «болезни» «обострялись» чуть ли не перед каждым предстоявшим ночным марш-броском и более всего походили на «воспаление хитрости».

До 1971-го начальником медицинской службы училища являлся подполковник Небукин. Когда мы поступали, он был ещё майором, но вскоре получил очередное звание, к которому никак не мог привыкнуть, и поэтому первые полгода даже по телефону представлялся так: «Майор медицинской службы подполковник Нябукин слушает…». Общались мы с ним мало, но запомнился он как человек заносчивый и до смешного косноязычный.

В те годы многие кафедры и отдельные преподаватели издавали в типографии училища собственные учебные пособия – как говорится, для внутреннего пользования. Написал и издал пособие и подполковник Небукин. Назывался этот шедевр «Медицинская подготовка курсантов». По вечерам наш класс читал небукинский трактат вслух, периодически прерывая чтение взрывами хохота, словно над книгой Ильфа и Петрова[77]. Помню, к примеру, что одна из его глав начиналась следующими словами: «У советского курсанта, как и у человека, есть 32 зуба».

Те, кто порасторопнее, вовремя догадались и сделали это пособие своей частной собственностью. Может, и по сей день оно украшает чью-нибудь персональную библиотеку, а в училищной оно стало редкостью уже месяца через два после издания. Мне его не хватило, а жаль…

Кстати, благодаря «высокому» авторитету Небукина среди курсантов, я получил мои первые и последние «трое суток ареста», отбывать которые мне, к счастью, не пришлось.

На дворе – октябрь 1971-го. Мы на третьем курсе. Позади – два самых тяжёлых года. На смену угловатой неумелости пришли необходимые навыки, уверенность в своих силах и даже некоторая лихость. Рота на занятиях, а я скучаю у тумбочки дневальным. Настроение прекрасное и хочется чего-то эдакого…

К тому времени у нас появился младший подшефный курс – первый. Он размещался здесь же, в здании на Волошской, только этажом ниже. Я откашливаюсь, стараюсь придать голосу басовитости и набираю телефонный номер роты первого курса:

– Дневальный одиннадцатой роты курсант Королёв слушает…

– Хм, это подполковник Нябукин…

– Слушаю вас, товарищ подполковник, здравия желаю!

– Значит, соберите сейчас в роте все мочалки и доставьте их в санчасть для проведения дезинфекции.

– Есть!

Минут через двадцать вижу из окна бытовой комнаты, выходившего во внутренний двор, как двое дневальных первого курса тащат в сторону санчасти два обреза (тазика, по-сухопутному), наполненных мочалками. Ещё через пять минут наблюдаю, как они несут мочалки обратно – странно озираясь и, судя по шевелящимся губам, не совсем цензурно оценивая происходящее…

И как меня вычислили, ума не приложу?! Ведь рядом никого не было! Да если бы и были, не заложили бы. Подозреваю училищную АТС[78]: видимо, отследили звонок.

Вечером того же дня, на поверке, старшина роты зловеще произнёс:

– Ну а теперь – о наших шутниках-юмористах…

Под всеобщий хохот от имени командира роты мне объявили трое суток ареста. Конечно, отправлять меня на «губу»[79] никто не собирался, но неделю «без берега»[80] я просидел.