Бородавка-справка

Другим штатным дневальным был, как я уже писал выше, Сергей Бородавка. Однокашники называли его Бородавка-справка – за виртуозную способность всячески уклоняться от тяжёлых и грязных работ, каким-то особым чувством угадывать предстоящую ночью учебную боевую тревогу с марш-броском и заранее обзаводиться на этот случай медицинской справкой, освобождавшей от таких мероприятий. Но чаще все звали его Булей.

В принципе, он являлся почти полной противоположностью Жоре Голенко. Высокий, белобрысый, с крупными чертами лица, здоровенный, как бык, он не принимал участия в тех же парадах вовсе не потому, что был не способен. Причина иная: для своего возраста он был не то что упитан сверх меры, а откровенно толст. При росте 185 Буля весил порядка 125-и килограммов. Поставить такого курсанта в общий строй, да ещё, в соответствии с ростом, в первую шеренгу парадного расчёта, немыслимо. По контрасту с остальными в строю это не вызвало бы у окружающих ничего, кроме смеха… Вот и стоял Буля дневальным, пока мы часами маршировали на репетициях парада.

Родом Сергей из Днепропетровска, до поступления в училище успел окончить первый курс какого-то местного технического ВУЗа. Учился он хорошо, а в точных науках и навигации был одним из лучших в классе.

Несмотря на свою комплекцию, Буля достаточно быстро двигался. Он отлично играл в баскетбол и даже входил в состав нашей ротной команды. В качестве зрителя было очень занятно наблюдать за тем, как Буля с мячом трусцой прорывается к кольцу, а противники при столкновении с ним тут же оказываются сидящими на мягком месте, но чаще – отлетают в стороны, словно теннисные мячики от стенки.

Совершенно анекдотично выглядело участие Були в первенствах училища по тяжёлой атлетике, которые обычно проходили не в спортзале, а в клубе. Специально для штангистов на сцене строили помост из толстых досок, на который они с грохотом опускали снаряд. Дело в том, что соперников в училище у Були не имелось – тяжеловесом он был в единственном числе, а потому, какой бы малый вес не поднял, всё равно становился победителем в своей категории.

Все зрители с нетерпением ждали последнего участника состязаний и его сольного выступления… Наконец, чуть ли не под фанфары, на сцене картинно появлялся Буля в спортивных трусах и форменной полосатой майке. Он долго раскланивался, приветствуя публику, показательно размахивал руками, разминал мышцы, тяжело и глубоко дышал, якобы в нерешительности стоя перед штангой…

И вот оно – свершилось: в воздух взлетает снаряд весом в 40 килограммов! Под гром аплодисментов Буля вновь становится чемпионом!..

Он совершенно не комплексовал по поводу своей неординарной внешности, а мы к нему настолько привыкли, что тоже этого не замечали. Правда, довольно обидный случай произошёл в самый праздничный и долгожданный день за годы учёбы. Когда на главном построении при вручении офицерских погон и кортика дошла очередь до Серёги, и он вышел строевым шагом, в толпе гостей раздался громкий смех. Больно и неприятно было даже нам, а у оскорблённого Були в глазах стояли слёзы. Получив кортики, мы вернулись в ротное помещение, чтобы переодеться в парадную офицерскую форму, – для последнего в стенах училища прохождения торжественным маршем. Вместе с нами, ни на кого не глядя, переоделся и Буля. Только в обычную повседневную летнюю форму – в кремовую рубашку с галстуком.

– Буля, ну прекрати, не дури! Чего в жизни не бывает!.. Ну что ты так близко к сердцу каких-то д…в принимаешь!.. Мы все тебя любим…

Но Серёга был неумолим и лишь пыхтел, засовывая свои вещи в большую сумку. На общее торжественное построение он так и не явился – уехал домой. Не пришёл он и на выпускной банкет…

Меня же сблизила с ним одна история.

Пусть не самый тяжёлый, зато самый ответственный наряд в училище – несение караула. Недаром в «Уставе»[63] сказано, что караульная служба является выполнением боевой задачи в мирное время. Заступали на неё с личным оружием и боевыми патронами. Разновидностей караула было две: гарнизонный караул и караул внутренний.

Сложнее и тяжелей – гарнизонный. Его несли в городской комендатуре и на гауптвахте рядом с метро «Арсенальная»[64]. Выпадал он нашим курсантам нечасто (лично я попал в него всего один раз): училищ и крупных воинских частей в Киеве было много, так что пока дойдёт очередь до военморов… Однако готовили к нему основательно, требования были жесточайшие: знать наизусть основные положения «Устава гарнизонной и караульной служб», иметь идеальный внешний вид, начиная с короткой стрижки и заканчивая острой стрелкой на брюках и сияющими хромовыми ботинками, чётко действовать по команде «В ружьё!», уметь грамотно действовать по различным вводным и пр.

Подготовкой гарнизонного караула занимался сам командир роты, наш Кэп. Гонял он нас так, что до сих пор, разбуди меня ночью и спроси, к примеру, права и обязанности часового или порядок применения оружия, отвечу слово в слово по «Уставу».

Такая подготовка, конечно, была вполне оправданна ещё и потому, что в те годы именно киевская комендатура и гауптвахта (на которой даже Котовский[65] в своё время сидел) славились на всю страну жёсткостью требований и неукоснительным соблюдением уставов. Один старшина гауптвахты, знаменитый Иван Лютый, полностью соответствовавший своей фамилии, чего стоил!..

Внутренний караул в училище несли все курсы, кроме выпускного, и быть в его составе практически каждому КВУМПАРЮ довелось неоднократно. Я, как правило, стоял у знамени училища – на посту, расположенном в фойе напротив центрального входа. Через него мог свободно проходить только один человек – начальник училища. За спиной часового находилась маленькая незаметная дверь в помещение с большим сейфом – так называемым «денежным ящиком училища». Оно также бралось под охрану.

У знамени стояли в три смены – по два часа каждая. Днём это было не слишком муторно, поскольку мимо проходили и курсанты, и преподаватели, отдававшие знамени честь. Караульный в такие моменты тоже вытягивался и принимал строевую стойку. Другое дело – ночью: тишина, по фойе гуляют холодные сквозняки, с улицы раздаются какие-то подозрительные звуки, а время течёт очень медленно…

Однако единственный раз мне довелось нести караульную службу на плацу училища: охранять склад боепитания, кафе и другие объекты. Именно тогда и произошла история, о которой хочется рассказать.

К началу второго года занятий, то есть к 1 сентября 1970-го, обе роты нашего курса вернулись в Киев с Черноморского флота, где у нас были корабельная штурманская практика, а затем – практика в бригаде морской пехоты.

В это время в южных областях страны случились вспышки холеры, и нас, по инициативе начальника медицинской службы училища подполковника Небукина, после более чем полуторамесячной корабельной жизни и рытья окопов под Севастополем, по прибытии в училище ещё и посадили на трёхнедельный карантин по принципу «как бы чего не вышло». Приятного мало, но ничего не поделаешь.

После долгой разлуки, с единственной целью – повидаться, ко многим, а в первую очередь, естественно, к киевлянам, под училищные стены потянулись девушки, друзья и родные.

В самом конце нашего плаца, у кирпичной стены, стояла трансформаторная будка. За будкой была оборудована курилка с лавкой, вплотную придвинутой к забору, что оказалось очень удобным для его форсирования в случае необходимости. За забором же раскинулась обширная территория Подольской районной больницы – с зелёными аллеями и массой укромных уголков. В общем – идеальное место для совершения «самоходов», свиданий с девушками в неурочные часы и т. п.

Так вот, сначала из кирпичной стены, прямо из её середины, на уровне человеческого роста, кто-то ухитрился выбить кирпич. Потом – два, потом – пять… В итоге образовалась дыра размером с небольшое окно, в которую можно было просунуть голову. Затем, рядом с первым, появилось и второе «окно». Через них и проходило общение с визитёрами.

Интересно было наблюдать: с одной стороны стены – девушка, а с другой – наш курсант, просунув голову в дыру, целует её взасос. Или киевлянин из 12-го класса, Славик Романов, высунувшись в «окно», поедает домашнюю украинскую колбасу из рук матери, и чесночный аппетитный запах разносится до середины плаца, вызывая обильное слюноотделение у товарищей.

В один из таких карантинных дней мы и заступили в караул. Уже давно был отбой, время к полуночи, а я на плацу с автоматом несу службу. Вдруг из-за трансформаторной будки раздаётся сильный грохот. Взяв автомат наизготовку, бегу туда и вижу: стена рухнула, а большая груда кирпичей, над которой ещё не осела пыль, шевелится… За проломом, на территории больницы, стоит какая-то девушка, испуганно прижав ладони к щекам. Она смотрит на меня и наставленный на неё автомат с откровенным ужасом. И тут из-под кирпичей выбирается Буля, весь в кирпичной пыли и обломках. Он отряхивается на манер собаки, вылезшей из воды, машет девушке рукой: «Алка, уходи скорей!», трусцой бежит мимо меня, жалобно заклиная: «Ты меня не видел!.. Ладно? Договорились?..».

Конечно, все мы знали, что во время летнего отпуска Буля женился в своём родном Днепропетровске – женился одним из первых на курсе. Вот жена и пришла к нему ночью на свидание – дело ведь молодое, гормоны играют…

Буля хотел перелезть через забор, взялся за его верхний край, потянул на себя, и нарушенная выбитыми кирпичами конструкция не выдержала.

Дождавшись, когда Буля скроется из вида, я объявил тревогу. Караул был поднят «в ружьё», прибежал дежурный по училищу: ах… ох… как же так?! Докладываю ему, что, мол, услышал грохот, прибежал и увидел пролом в стене. Почти достоверно. Все ведь знали о дырах в заборе и что курсанты периодически через него перелазили.

У пролома выставили дополнительный пост и буквально в течение следующего дня стену восстановили. Булю я не выдал.

Бородавка, понятно, был мне благодарен и решил завязать со мной и с моими близкими друзьями – Питоном, Фимой и Васькой – товарищеские отношения. Вскоре, когда карантин сняли, а увольнения в город возобновились, он пригласил нас в гости и познакомил с молодой женой.

Булина жена – Алла Л. (она сохранила за собой девичью фамилию) – тоже из Днепропетровска. Тогда она училась на третьем курсе стоматологического факультета Киевского мединститута[66]. Её родители были известными в своём городе стоматологами-ортопедами, работающими с золотом, и, судя по всему, людьми далеко не бедными. Они основательно помогали дочери. По крайней мере, Буля с Аллой могли себе позволить снимать двухкомнатную квартиру на седьмом этаже элитного кирпичного дома, стоявшего на берегу канала в районе, который называют киевской Венецией, – Русановке[67].

Всё в мире взаимосвязано: в соседнем подъезде этого дома, на девятом этаже, жила моя будущая жена, с которой, поскольку они были однокурсницами, только из разных групп, меня познакомила Алла. Так, с лёгкой руки Були и его супруги, в январе 1973-го года в Киеве создал семью и я, а киевская Русановка – до сих пор моё самое любимое место в этом прекрасном городе…

В 1972-м у Були родился сын, и в увольнении он гордо катал коляску во дворе дома или вдоль канала. Иногда мы гуляли вместе, и как-то я увидел на вязаной шапочке лежавшего в коляске ребёнка брошь удивительной красоты и попросил её посмотреть.

Мне протянули драгоценность и обратили моё внимание на клеймо: брошь была тяжёлая, из червонного золота, с россыпью бриллиантов на внешней стороне и царским гербом на внутренней. По словам Аллы, эта вещь была из личной шкатулки императрицы. Да, днепропетровские ортопеды по золоту о своих отпрысках заботились…

Однако вскоре безбедная жизнь у Були кончилась. Как он ни пытался сей факт скрыть, но стало известно, что Аллины родители арестованы, и всё их имущество – тоже. Обыск с частичным изъятием вещей, в том числе и той злополучной броши, прошёл даже на киевской съёмной квартире Були и Аллы, с которой они сразу съехали. Видимо, молодой семье с тех пор приходилось не сладко. Весной 1973-го мне довелось наблюдать в нашей столовой картину: в выходной день, когда более половины роты отсутствовало на ужине, Буля собирал со столов нетронутые порции масла и сахар…

После выпуска я Булю никогда не видел, но его судьбой, естественно, интересовался. У наших тихоокеанцев удалось узнать вот что.

По окончании училища всем молодым офицерам дали отпуск на тридцать суток с последующим направлением к первому месту службы. Буля отгулял в нём лишь две недели и с женой и сыном приехал во Владивосток, чётко рассчитав: у первого прибывшего выпускника будет больше возможностей для выбора подходящей вакансии. Отчасти он был прав и, получается, вновь обхитрил однокашников, оправдывая своё училищное прозвище.

Идти на корабль он сначала не захотел, мотивируя это наличием маленького ребёнка. И ему предложили должность в какой-то береговой части. Послужив там недельку, Буля понял, что дал маху: и оклады невысокие, и так называемых «плавающих» надбавок нет, и контингент личного состава не лучший, да и особых перспектив служебного роста на берегу не было. Тогда Буля опять отправился в отдел кадров политуправления Тихоокеанского флота, «посыпал голову пеплом», сказал, что глубоко заблуждался, и попросился на корабль.

Ему снова пошли навстречу – назначили замполитом на корабль 3-го ранга (видимо, малый противолодочный[68]), здесь же, во Владивостоке. Однако вскоре и корабельная служба Булю вконец разочаровала: на корабле ведь надо «пахать», нести ответственность за людей, жертвовать своими интересами. Точно не знаю, сколько он там выдержал, но не более года.

К тому времени они уже отправили маленького сына на попечение бабушек и дедушек в Днепропетровск, Алла устроилась стоматологом в санчасть плавучего рыбоперерабатывающего завода и ушла в море сроком минимум на полгода. После этого Буля с корабля пропал: просто не вышел на службу – день, другой, пятый, десятый…

Его начали активно искать в городе, но всё впустую. И вот, примерно через месяц, командир корабля за какой-то надобностью зашёл на владивостокский «чёрный» рынок (или, как ещё говорили, «толчок»[69]). И что же он там увидел?!.. Его замполит, небритый и в гражданской одежде, торгует импортными бритвенными лезвиями!..

Конечно, были скандал и разбирательство, и в итоге Булю, не поднимая шума, уволили в запас. В дальнейшем он развёлся и с женой.

По непроверенным данным, спустя несколько лет Буля стал директором городского рынка, а потом вернулся на родину и работал директором крупного рыбного магазина. Говорят, по Владивостоку он ходил в верблюжьем свитере под горло и пользовался большой популярностью у местных «ночных бабочек», которые дали ему кличку Генерал.