Жорик

Итак, Георгий Голенко. У любого, кто видел Жору впервые, возникал вопрос: «А что делает этот мальчик в военном училище?».

Небольшого роста, щуплый, с торчащими из-под бескозырки в разные стороны большими ушами, с сильно выкаченными водянисто-голубыми глазами, весь в угрях и красных прыщиках.

Беда в том, что Жорик не только был неразвит физически, но у него ещё и абсолютно отсутствовала координация движений. Это стало понятно уже при прохождении «курса молодого бойца». Сколько с ним ни бились – и старшины, и даже однокашники – всё бесполезно. Его тело не слышало команд, посылаемых мозгом, и поэтому, вопреки общеизвестному правилу строевой подготовки, когда со взмахом правой руки должна подниматься левая нога, руки Жорика могли двигаться лишь одновременно, в паре. Создавалось впечатление, что он имитирует катание на лыжах, а не идёт строевым шагом. Исправить что-либо тут было невозможно. Мало того, вскоре выяснилось, что у Жоры, пусть и не часто, но случаются припадки, похожие на эпилепсию.

Понятно, что такой парень не мог так просто поступить в училище, и все знали: его отец – очень большой начальник в городе Николаеве, но какой именно – для всех осталось секретом. Жора эту тайну хранил свято, ни разу не расколовшись, как бы у него её ни выпытывали.

Впрочем, все относились к нему хорошо, поскольку был он безобидным, добрым, нежадным. Все понимали: бесполезно требовать с человека то, что он в принципе не в состоянии сделать.

Жорик вечно попадал в какие-то истории, как комичные, так и не очень. Случай, который произошёл с ним у меня, до сих пор вспоминаю с пробегающим по спине морозцем.

Весной 1970-го года, в конце первого курса, я отправился в городское увольнение один. Так сложилось, что мои друзья по разным причинам в город выйти не могли. Ближе к вечеру ноги привели меня в парк на Владимирской горке[59]. Там, на аллее, недалеко от знаменитой танцплощадки, именуемой киевлянами «Жаба»[60], я встретил Жору. Дальше гуляли вместе и дошли до колеса обозрения. Решили прокатиться, тем более что на колесо курсантов пропускали бесплатно. Мы сели в открытую кабинку, набросили на крючок лёгкую цепочку, якобы закрывающую вход-выход, и наша кабинка стала не спеша подниматься на высоту. Когда мы были уже достаточно высоко, случилось страшное.

Жора вдруг побледнел, выгнулся дугой, затрясся, начал махать руками и сучить ногами, на его губах выступила пена, изо рта обильно потекла слюна. Его бескозырка слетела с головы и спланировала на землю. Он бился в приступе в нескольких сантиметрах от тонкой цепочки, за которой была бездна…

Честно говоря, я и сам высоты побаиваюсь: не могу смотреть с большой высоты вниз – начинает кружиться голова. До сих пор не пойму, как мне удалось в тот момент перебраться на сторону, где бился в припадке Жорик…

Я крепко обхватил его сзади, со спины, заблокировав его машущие руки, – сомкнул свои на его груди в борцовский замок. Ноги Жоры выписывали кренделя, а голову мотало так, что затылком он сильно разбил мне верхнюю губу. Кровь стала капать на белую форменку, моя бескозырка тоже полетела вниз.

Персонал аттракциона и отдыхавшие в парке люди, поняв, что наверху происходит нечто неординарное, столпились под колесом, что-то кричали и размахивали руками.

Мне тогда показалось, что через целую вечность, хотя фактически, видимо, минуты через две, наша кабинка опустилась к земле. Колесо остановили, мне помогли вытащить Жору и положить его на лавочку…

Вскоре он пришел в себя. Вероятно, так на него подействовала высота, иного объяснения происшедшему у меня нет. Немного посидев, мы пошли в училище – всё равно увольнение было испорчено: моя белая форменка закапана кровью, да и Жора во время приступа весь перепачкался.

Учился Голенко, конечно, слабо и, когда все радостно отправлялись домой, в долгожданный курсантский отпуск, задерживался в стенах училища для пересдачи того или иного предмета. Однако училище он всё-таки окончил, получив вместе со всеми диплом, погоны и кортик.

Распределён он был поближе к дому – на Черноморский флот, но прослужил недолго – буквально месяц-два. Оно и понятно… Я потом пытался его отыскать, расспрашивал наших черноморцев, но никто ничего не знал. Никаких его следов не нашлось и в Интернете…

Иногда, если хочется развеселиться, вспоминаю одну историю, произошедшую с Голенко во время его дневальства.

На третьем курсе мы проходили так называемую шлюпочную (или катерную) практику. Нас вывезли в летний лагерь училища, располагавшийся в местечке Лютеж, в лесу рядом с Киевским морем[61]. Место было сказочное: красные от земляники поляны, пустынные песчаные берега водохранилища… Целые дни курсанты проводили на свежем воздухе: орудовали тяжёлыми вёслами на шестивёсельных ялах[62], учились управлять парусами, управляли катерами, вязали морские узлы и т. п. Погода стояла чудесная, и за три недели все загорели, как на курорте, наплавались, окрепли…

Лагерь тогда ещё только строился. Мы жили в большой сборно-щитовой казарме, питались под открытым небом из полевой кухни, умывались из висевших на деревьях рукомойников. Туалет тоже был соответствующий – деревянный лёгкий сарайчик, поставленный на вырытый в земле глубиной метра в полтора ров. Внутри сарайчика – помост, в досках которого вырезано четыре или пять круглых отверстий. Полагаю, всем понятно их предназначение. Этот туалет был один и для курсантов, и для офицеров. Иногда делалось даже как-то неудобно: заходишь по нужде, а на помосте в «позе орла» сидит твой командир батальона, капитан 1-го ранга… Хотя… Что естественно, то не безобразно.

В летнем лесном лагере тоже несли дежурства по роте: у тумбочки в казарме стояли дневальные. Голенко дневалил чаще всех, что вполне объяснимо: не мог он совладать с тяжёлым веслом яла, которое надо ворочать обеими руками, а на завершающем этапе гребка сильным рывком как бы выбрасывать из воды. В первые дни практики, когда учили гребле, Жора был вместе со всеми, на своём месте в шлюпке. Но потом начались дальние походы на вёслах и шлюпочные гонки, а с этим он уже не только не мог справиться, но и подводил товарищей. Вот потому и стоял дневальным.

В тот вечер всё шло, как обычно. Уставшие за день ребята поужинали, кто-то лёг отдыхать, а кто-то лесной тропинкой вернулся к причалу. Это было разрешено. Здесь всю ночь горел костёр, а заядлые любители могли рыбачить и даже ловить раков.

После отбоя, а он в лагере на час раньше, как и подъём, дежурить выпало Жоре. Спустя какое-то время Голенко ощутил дискомфорт в животе, с каждой минутой усиливавшийся. Бросив пост, он кинулся к заветному сарайчику, лихорадочно расстегнул ремень и клапан рабочих брюк, присел… И тут раздался всплеск…

Жорик впопыхах забыл о штыке, который висел у него на ремне сбоку. И теперь – о ужас! – штатное оружие дневального медленно погружалось в вонючую трясину. Живот у Жоры сразу прошёл, и Голенко бегом вернулся в казарму. Растолкав уже успевшего задремать дежурного по роте Славу Елистратова, рассказал ему о случившемся. Слава понял, что «дело пахнет керосином», и разбудил старшину роты мичмана Борзова. Тот отреагировал немедленно и вполне адекватно: «Да вы что, спятили?! Это же утрата оружия, да ещё и на посту! Да тут уголовным делом пахнет… В общем, что хотите делайте, но штык доставайте».

Деваться некуда. Елистратов отыскал где-то в лагере химкомплект – цельные с бахилами резиновые штаны по грудь на помочах через плечо и резиновую куртку, которая надевается поверх штанов и, благодаря специальным застёжкам на руках, исключает контакт тела с внешней средой. На кисти рук также надеваются чёрные огромные резиновые перчатки. Противогазы в лагерь все взяли штатные, так что этот прибор довершил экипировку Жоры для предстоявшей операции.

Честно говоря, даже при свете дня человек в таком снаряжении выглядит жутковато, а уж ночью в лесу – и подавно.

При свете фонарика, запинаясь о корни деревьев, Голенко довели до места его невольного преступления. В своём облачении Жорик в дырку не пролазил, и бедному Елистратову пришлось, корчась от брезгливости, выломать несколько досок.

Жорик сначала сел на помост, потом свесил ноги в пролом и, наконец, оттолкнувшись, устремился в глубину… Когда его ноги коснулись грунта, оказалось, что содержимое рва, медленно колыхаясь, доходит ему до груди. Попытки нащупать штык ногой к успеху не привели. Стало понятно, что искать надо руками, а для этого – погружаться в жижу чуть ли не с головой.

Однако ведь нужно ещё и как-то дышать, потому коробку противогаза (через которую и всасывается воздух при вдохе), соединённую гофрированным шлангом с маской, требовалось поднять высоко над головой Жоры. Сначала её держал Елистратов, но вскоре верх взяли присущие ему чистоплотность и чувство брезгливости. Тогда он крепко зафиксировал коробку, просунув её между оставшимися досками. Сам же выскочил наружу, чтобы жадно глотнуть свежего ночного воздуха.

И вот – надо ж было произойти такому стечению обстоятельств! – именно в это время в туалет приспичило дежурному по нашему батальону капитану С. (фамилию не называю специально – не хочу обидеть).

Вообще курсанты его не очень любили и дали ему кличку Капитан Чоп – за его постоянные угрозы тому или другому «вставить этот самый Чоп по самое не могу».

Итак, представьте картину. Капитан С. вбегает в туалет, снимает что необходимо и замирает на корточках. Ночь, тишина, электрического освещения, конечно, нет… И вдруг где-то рядом с ним сперва раздаются звуки, похожие на бульканье, а затем – чьё-то фырканье… Прямо из вонючих недр отхожего места на помост начинает выбираться какое-то страшное чудовище…

Капитан завопил так, что даже разбудил часть спавших далеко в казарме курсантов. С низкого старта, выбив лбом закрытую дверь, со спущенными до колен брюками, он бросился наутёк, оглашая криками ночной лес… С дежурства его сразу подменили, дав возможность прийти в себя. Очевидцы говорят, что заикался он до обеда следующего дня. А потом – ничего, отпустило.

Но это ещё не конец истории.

Штык-нож Жорик на дне отыскал. Теперь нужно было приводить в порядок себя. Кое-как стянув с головы противогаз, он побрёл ночной тропой к водохранилищу на омовение, оставляя за собой резко пахнущий след. Когда он вышел на берег, где у костра подрёмывали наши рыбаки, у тех, понятно, был шок. Обошлось, правда, без криков ужаса, поскольку со снятым противогазом Жору всё-таки смогли опознать в полумраке – по торчащим, будто у Чебурашки, ушам.

Однако, забравшись в воду, Голенко ухитрился угодить в поставленную на ночь рыбаками сетку и запутаться в ней. Одно слово – бедолага.