«Веселие на Руси есть питие», – изрёк когда-то Владимир Святой. Шли века, менялись общественно-политические формации, бурно развивался научно-технический прогресс, но сам человек по сути своей оставался прежним – он просто больше знал и умел… Хорошее застолье и выпивка, как бы сейчас, прочитав это, ни возмутились некоторые ханжи, всегда были и, думаю, будут главной формой отдыха большинства людей. Что нисколько не умаляет иные виды досуга и человеческие хобби. Другое дело – отсутствие чувства меры и культуры потребления. Отсюда – тысячи трагедий и исковерканных судеб. Слова государя, перевернувшего и поставившего на дыбы патриархальную боярскую Россию, прошли проверку временем и актуальны поныне. Почему с треском провалились все антиалкогольные компании, включая последнюю, горбачёвскую? Не зря гласит народная мудрость: «благими намерениями дорога в ад вымощена». Да, рьяных прихлебателей, конъюнктурщиков, бездумных исполнителей и жестоких карателей найдётся много. Они быстро вырубят элитные виноградники, организуют якобы массовую поддержку трудящихся и, с упоением, показательно растерзают несогласных. Но что в итоге? Тысячные толпы у магазинов, самогоноварение, повальные отравления суррогатами, потери казны и проклятия на головы власть имущих. Опять – ни ума, ни чувства меры, а главное – полное незнание и непонимание собственного народа.

Вспоминаю, как в начале лета 1985-го, в самый разгар антиалкогольной истерии, прощался с гарнизоном и своими боевыми товарищами. Водку достать не смог, с трудом раздобыл в Полярном ящик коньяка. «Отвальный» стол накрывали не в моей квартире, а у соседа – замполита дивизиона МРК Саши Косубицкого. Соседка из квартиры напротив – заведующая книжным магазином Шура Мокренко – помогла приготовить закуску. Приглашённые, а это всё командование бригады и ведущих частей, заходя в другие подъезды, пробирались на прощальный ужин через чердак, боясь выдать место его проведения! За столом сидели, завесив окна светомаскировкой, а любимые песни под гитару пели шёпотом… Маразм? Конечно! Но так было. В те годы застолье со спиртным грозило серьёзными неприятностями – как его организатору, так и каждому из гостей. Однако и уехать, не простившись как положено, не по-людски…

В Гранитном любили выпить в хорошей дружеской компании и делали это красиво, творчески, разнообразно, с любовью.

Как написал неизвестный автор:

«Ой ты, Долгая губа, в скалистый берег врезалась,
Офицерская семья в субботний день нарезалась».

В принципе, все проходившие застолья можно условно разделить на несколько категорий. Во-первых, это официальные посиделки.

Например, дивизион ракетных катеров успешно выполнил задачи ЗТУ (зачётное тактическое учение) с фактическими ракетными стрельбами. В назначенное время «Ч» весь офицерский состав дивизиона в парадной форме одежды, при орденах и медалях, собирается на специально подготовленной квартире. Квартиру (комнату) подбирали размером побольше и выносили из неё всё лишнее, кроме столов и стульев. Помню такой сбор на третьем этаже «комбриговского» дома, в комнате помощника командира одного из ракетных катеров лейтенанта Юры Табанайнена. Водка в ящиках закуплена и привезена с Мурманска, жёны офицеров приготовили необходимые закуски и оставили мужей одних на официальный мальчишник. На мероприятие приглашено командование бригады, поэтому все рассаживаются строго по служебной иерархии. В самом центре накрытого стола красуется традиционный жареный поросёнок с яблоком в раскрытой пасти – приз за успешную ракетную стрельбу. Организовано и музыкальное сопровождение: весь банкет из большого плёночного магнитофона «Урал» звучит только одна песня – «Господа офицеры», о чём заботится помощник командира ракетного катера старший лейтенант Петя Ивасько. Тосты следуют каждые три минуты, они коротки и лаконичны, как выстрелы: «За Флот!», «За родную бригаду!», «За тех, кто в море!», «За ветеранов!», «За боевых подруг!»… Если у кого-то из молодёжи, из-за отсутствия должного опыта, слишком закружилась голова, его заботливо, под руки, отведут в соседнюю комнату и уложат отдохнуть на диван.

Совершенно иначе выглядит другое официальное застолье, к примеру, на день рождения бригады – 1 марта. К этому дню в Гранитный собирались со всей страны самые дорогие гости – ветераны войны. К сожалению, с каждым годом их становилось всё меньше, а у кого-то уже и сил не хватало, чтобы добраться до дальнего полярного гарнизона. Поэтому к концу 1970-х более половины приезжавших на праздник ветеранов составляли бывшие юнги торпедных катеров. В этих заслуженных, седоволосых, увешанных наградами мужчинах всё равно угадывались черты тех молодых пацанов, которые ходили в лихие торпедные атаки на конвои в Варангер-фьорде, высаживали десант на причал Лиинахамари, выбрасывали по ночам леоновских разведчиков в норвежских шхерах. Естественно, приезжали и гости с флота, с других соединений. После обязательной программы – общебригадного торжественного собрания, концерта, выступлений ветеранов перед личным составом в частях – начинался праздничный банкет. Обычно он проходил в офицерской столовой, где накрывали огромный и длиннющий, во весь зал, стол. Подготовка к нему велась заранее. Все офицеры отдавали из месячного денежного содержания какую-то фиксированную сумму, коллектив рыбаков и охотников организовывал специальные выходы в тундру, улов от которых шёл на праздник, на подсобном хозяйстве подгадывали к этому дню забой скота и обеспечивали свежениной. Меню торжества скрупулезно изучал, обсуждал с заместителями и утверждал лично комбриг. В назначенное время, как правило – часам к 16-и, начинали. Кроме гостей и командования бригады, в банкете принимали участие все командиры частей гарнизона со своими заместителями. На центральные – почётные – места, естественно, усаживали ветеранов. А стол ломился: с десяток разновидностей салатов, мясные нарезки, горы малосольной сёмги, оленья строганина, грибы собственного посола и маринада, различные соленья, брусничный морс вместо воды… Здесь всё было неспешно, «с чувством, с толком, с расстановкой». Давали высказаться каждому, внимательно слушали воспоминания ветеранов. В зале обязательно присутствовал баянист, поэтому периодически пели хором. Примерно через час подавали горячее: сперва, обычно, очень наваристую уху из форели, а далее на выбор – и отбивные, и пельмени, и люля, и цыплят табака, и шашлык на рёбрышке, – кто что желает… Завершался банкет ближе к полуночи, на торты и сладости, как правило, сил уже ни у кого не хватало. Затем гостям давали возможность хорошо выспаться и привести себя в порядок, а на следующий день, часов в 14, праздник возобновлялся.

Была и разновидность официального застолья, которую, с определённой, конечно, натяжкой, можно назвать служебной необходимостью. Как-то, году в 1980-м, вскоре после юбилея нашей бригады, получаем вводную – обеспечить работу флотских журналистов, направленных к нам за серией репортажей о боевых буднях катерников. Журналисты приезжали в гарнизон регулярно – по одному и на денёк, а тут – шесть человек и на трое суток! Это было слишком. Комбриг взревел, как разбуженный среди зимы медведь: мол, на носу зачётные учения с ракетными стрельбами, дел невпроворот, а теперь ещё и встречай, рассказывай, объясняй, обхаживай, ублажай… «Христом богом молю, – обратился он ко мне. – Возьми ты их на себя, сделай так, чтобы не шастали по посёлку и не мешали работать. Сам понимаешь: ведь могут и какого-нибудь негатива накопать, будем потом отмываться… Всё, что необходимо для эффективной организации их пребывания в посёлке, я дам команду выдать с камбуза. Там с юбилея бригады много чего осталось».

На том и порешили. Местом нейтрализации профессиональной активности и любознательности журналистов определили двухкомнатную квартиру секретаря партийной комиссии при политотделе бригады капитана 3-го ранга Суворова Вячеслава Степановича. Какую-то закуску приготовила его жена Надя, работавшая у нас инструктором партийного учёта, какую-то – повара на камбузе. Главное – 40 бутылок водки, которые были аккуратно, рядами сложены в детской кроватке младшего сына Суворовых Платона.

Далее всё развивалось по нашему сценарию. Вечером встретили бригаду газетчиков на контрольном причале и пригласили на квартиру – поужинать с дорожки. Ужин затянулся часов до четырёх утра. До сих пор помню, как тряслись стёкла и стены дома во время хорового исполнения «Варяга», а в ушах стоит сочный бас Славы Суворова: «Бродяга к Байкалу подходит…». Под утро, уложив рядком бесчувственные тела гостей, мы сами разошлись немного поспать, но при этом расписали график дальнейшего дежурства по застолью. Ближе к обеду, когда журналисты проснулись, их посадили завтракать и предложили немного «поправить здоровье». Налили, поправили, ещё раз поправили… И понеслось!

Когда смотрю фильм «Особенности национальной охоты», всегда вспоминаю эту историю – больно уж похоже.

На третьи сутки, понимая, что редакционное задание надо как-то выполнить, старший группы попросил обеспечить их хоть какой-то фактурой. На этот случай у нас уже были заготовлены листов пять машинописного текста с фамилиями передовиков и описанием их достижений, а также фотоплёнки с кадрами боевых будней.

Проводили журналистов через три дня. На улицу за это время они не вышли ни разу. Но что интересно? Потом целую неделю мы читали в газете «На страже Заполярья» репортажи о героических боевых буднях североморских катерников.

Тех, кто умел выпить гораздо больше других, при этом не хмелея и не выказывая признаков опьянения, знали и уважали все, передавая из уст в уста, как легенду, количество употреблённого ими за раз спиртного. Народной молвой им навеки присваивалось почётное звание «насос».

«Насосами» должны были поневоле быть и все руководители соединения, поскольку для них редкий вечер обходился без приглашения в гости. И это ещё один тип застолья – домашнее хлебосольное. Конечно, если отзываться на каждое приглашение и принимать участие в посиделках «от и до», надолго никого не хватит. Через полгода можно стать алкоголиком и окончательно «посадить» печень. Поэтому командование в гости ходило выборочно, только при наличии веских оснований, и на часок. И то в иной вечер нужно было посетить два-три места. А совсем не пойти – нельзя: потом будут обида смертельная и куча домыслов. Другое дело – заглянуть, отметиться за столом, сказать добрые пожелания, а после, извинившись и сославшись на занятость, потихоньку исчезнуть. Тут и человека уважил, и собственное здоровье сберёг. Этому меня тоже научил комбриг.

От случая к случаю собирать в доме широкое застолье было традицией почти каждой семьи. Праздники, дни рождения, памятные даты, отъезд и прибытие из отпуска, успехи по службе – всё начиналось и заканчивалось дружеской вечеринкой. Тут тебе и неформальное состязание жён в кулинарных талантах, и место раскованного общения и разговоров «за жизнь».

Из-за действовавшего в посёлке «сухого закона» – запрета на продажу спиртного в магазинах – чуть ли не всякий из выезжавших по делам на Большую землю становился своеобразным бутлегером. Вернувшись с вечерней оказией в Гранитный, они поднимались от контрольного причала по крутому трапу, согнувшись под тяжестью больших сумок и портфелей, из которых раздавалось негромкое бутылочное позвякивание.

У «контрабандистов» выработался и свой условный язык. Например, бутылка водки именовалась батоном. Это знали все и к этому привыкли. Но надо же: именно на этом мы однажды прокололись, и по-крупному!

Лейтенанта Володю Клочкова назначили замполитом одного из МРК сразу после окончания Киевского политучилища. Что, в принципе, было неправильно – рано. Для такой должности ещё надо «созреть»: покрутиться, скажем, год-другой на комсомольской работе, пообтереться. А тут махом – заместитель командира!.. Но с кадрами спорить – себе дороже. Володя – парень амбициозный и настроенный на «бешеную» (в хорошем смысле слова) карьеру. В училище он был отличником учёбы, занимался спортом, играл на гармошке, и потому несокрушимо верил в собственную исключительность. Он пока не понимал: лейтенант на флоте – не только звание, это офицер, ещё до конца не состоявшийся, и большую часть училищных знаний ему необходимо отбросить как ненужный балласт, и многому надо серьёзно учиться заново. Пожалуй, самое страшное для Клочкова заключалось в том, что он был начисто лишён чувства юмора и всё воспринимал буквально. Все, кто служил на флоте, меня поймут: ведь без должного юмора вынести перипетии военно-морской службы очень сложно, а то и невозможно. По бригаде Володя впервые прогремел и получил кличку уже месяца через два.

В Управлении боевой подготовки флота бригаду курировал капитан 1-го ранга Дикарёв Аркадий Евграфович. В Гранитном он прослужил много лет, бригаду знал как свои пять пальцев и пользовался у катерников большим авторитетом. К тому же, Дикарёв обладал природным чувством юмора и был остёр на язык. Как-то, находясь у нас с очередной проверкой, он не смог вернуться в Североморск: катер не выпустили из Долгой по плохой погоде. Привычный ко всему, Дикарёв решил заночевать на одном из МРК и попал на корабль, где замполитом служил Клочков. И вот, выдув в кают-компании с молодыми корабельными офицерами несколько стаканов крепкого чая, Дикарёв повернулся к Клочкову и спросил: «Зам, а нарды на этом корабле есть?».

Конечно, под нардами имелась в виду восточная настольная игра, которую ещё называют «шеш-беш» или «в кошу». Когда-то занесённая выпускниками Бакинского военно-морского училища на флот, она прижилась и стала чрезвычайно популярна. В неё играли все – от седого адмирала до зелёного лейтенанта – и на всех флотах. По своей популярности нарды опережали и шахматы, и даже знаменитого военно-морского «козла».

В ответ на заданный вопрос Клочков поднялся со стула, одёрнул китель и отчеканил: «Товарищ капитан 1-го ранга, нарт на корабле нет, но зато есть лыжи!».

Минут через пять, когда в кают-компании стих гомерический офицерский хохот, Дикарёв утёр выступившие от смеха слёзы и произнёс крылатую фразу: «Ну зам, вы, право дело, у нас какой-то смурной». Так Володя стал Смурным – на все годы службы в Гранитном.

А вот во второй раз Клочков «отличился» при следующих обстоятельствах. Мы ждали приезда шефской делегации из Самары и, естественно, готовили культурную программу встречи, в которой немаловажное место занимало и застолье. Нужна была водка, но кого-то посылать за ней в Мурманск не хотелось. А тут докладывают, что Клочков с двумя матросами везёт в ремонтные мастерские в Росте (пригород Мурманска) корабельный телевизор. Мы обрадовались. Вызываю Володю к себе, даю ему 120 рублей и говорю: «Когда будешь в Мурманске, купишь десять батонов для приёма шефской делегации». Думал, всем известно наше кодовое слово «батон». Всем, но не Клочкову… Вернувшись вечером в посёлок, он явился в политотдел, гордо выложил на стол десять батонов белого хлеба и добавил: «Вы что-то очень много денег дали, поэтому я ещё двадцать французских булочек прихватил».

От инфаркта и меня, и всех остальных спасли только чувство юмора и надежда, что долгогубцы в беде не оставят. Так оно в итоге и вышло.

Вести борьбу с традициями широкого гранитненского застолья даже такой организации, как политотдел, было совершенно бесполезно. Да и зачем? Можно ли заменить этот вид отдыха и человеческого общения в условиях Крайнего Севера, например, изучением эсперанто, или гимнастикой йогов, или вышиванием крестиком?.. Поэтому, как гласит старинная военно-морская мудрость: «Если пьянку предотвратить нельзя, её нужно возглавить!».

Иное дело – воспитание культуры потребления, чувства меры, соблюдения норм и правил поведения, недопущение конфликтов и прочих негативных последствий пьянства. А они, к сожалению, тоже были.

Лиля Фридман претендовала в гарнизоне на роль гранд-дамы. Высокая, статная, светловолосая, с правильными чертами лица, она пользовалась повышенным вниманием со стороны мужской части населения, и это ей страшно нравилось. Нравились восхищённые взгляды холостых лейтенантов, нравился шепоток за спиной: «Ах, какая женщина…», нравилась зависть подружек… Её муж, капитан 3-го ранга Леонид Фридман, был командиром ракетного катера, а жену не просто любил – боготворил. И вот, в новогоднюю ночь, в начале 1970-х, в одной из квартир собралась тёплая компания командиров катеров с супругами. Было весело, «зажигали» по полной: тосты, танцы, песни, шутки, шампанское рекой… И тут раскрасневшейся от выпитого Лиле показалось, что её Лёнчик, танцуя с женой другого командира, Наташей Р., как-то слишком близко прижимает ту к себе, да, вроде, и рука его лежит не на Наташиной талии, а немного ниже… Вот Лёня наклонился к Наташиному уху и что-то прошептал… Ну нет! Этого Лиля стерпеть уже не могла. С искажённым злостью лицом она выбежала из квартиры и пошла домой: Фридманы жили в этом же подъезде, этажом выше.

Леонид, не очень понимая, что происходит, сразу бросился вслед за женой. Когда вошёл в квартиру, Лиля стояла у кухонного окна, смотрела на новогоднюю метель и громко всхлипывала.

«Лилечка, дорогая, что случилось?» – спросил Леонид и попытался обнять жену за плечи.

Ничего не отвечая, не поворачивая головы, Лиля хватает лежащий на подоконнике хлебный нож – такой большой, тупой и с крупными зазубринами – и наносит им удар, не глядя, в пустоту, в сторону мужа…

Если бы этот нож дали в руки даже специально обученному диверсанту и приказали ему: «убей!», – и то не уверен в успехе.

А здесь нож попал точно в сердце Лёни. Он умер практически мгновенно, прислонившись к стене, с выражением крайнего удивления в широко открытых и медленно стекленеющих голубых глазах. На его белой праздничной сорочке, вокруг торчащего в груди лезвия, проступило совсем небольшое кровавое пятно, цвета любимой Лилиной помады, – словно её прощальный поцелуй…

Конечно, Лилю судили и дали ей несколько лет по статье «неумышленное убийство». Говорят, года через три кто-то встретил её в ленинградском метро. К тому времени она уже работала «на химии» и была расконвоирована. Куда только делся прежний лоск? Спутанные, давно не мытые волосы, обкусанные ногти, потёртое пальтецо, сбитые каблуки старых сапог, потухшие глаза… Воистину: «что имеем – не храним, потерявши – плачем».

Майор Владимир Степанов служил в базовом лазарете гарнизона на должности стоматолога. Врач он был, как говорится, от бога, но имел и крупный недостаток – пристрастие к спиртному. В посёлке даже шутили: чтобы Володе удалась хирургическая операция, ему нужно налить стакан. Степанов поздно женился, привёз в Гранитный жену – скромную, тихую, работящую женщину, потом у них родился сын.

За несколько месяцев до событий в лазарет начальником аптеки назначили выпускника какого-то мединститута – лейтенанта с прямо-таки военно-морской фамилией Каплей. Всё случилось в конце зимы 1978-го. Врачи отмечали чей-то день рождения. Степанов крепко выпил. Наутро жена попросила его сходить на коровник и принести молока для ребёнка. Степанов оделся, взял бидончик и вышел на улицу. Чувствовал он себя разбитым: голова болит, во рту сухость, походка шаткая. И тут ему пришло на ум, что как раз на пути к коровнику, в одной из комнат финского домика, живёт холостой начальник аптеки. Вот кто поможет товарищу избавиться от похмельных мук! Степанов зашёл к Каплею, который ещё спал, разбудил его и попросил налить грамм сто спиртяшки. Аптекарь, не вставая с постели, показал на полку в тёмном углу: «Вон там возьми, в большой склянке». На самом деле больших склянок на полке стояло несколько, и Степанов схватил ту, что была поближе. Налив жидкость в стакан, причём почти доверху, Степанов отработанным годами движением отправил всё его содержимое в желудок. Немного посидев и прислушавшись к своим ощущеньям, он понял, что выпил не спирт, а что-то другое. Растолкав успевшего опять заснуть Каплея, Степанов сунул склянку ему под нос и спросил: «Это что?». Аптекарь мгновенно проснулся и ответил: «Вы что! Это же хлороформ! Если выпили, срочно пальцы в рот, пока всё не вытравите, да и промывание не помешает». Сказал и снова лёг спать.

Выйдя на улицу, Степанов попытался вырвать. Ничего не получалось. «А, не пропаду», – махнул он рукой и пошёл за молоком.

На службе, ближе к обеду, Степанову стало плохо: головокружение, тошнота, расстройство желудка. Кожа его начала заметно желтеть. Первичный диагноз, поставленный его же товарищами – врачами лазарета: болезнь Боткина. Уложили Володю в отдельную инфекционную палату и начали лечение.

О выпитом утром хлороформе Степанов молчит, молчит и Каплей… Проходят сутки – лечение не помогает, проходят другие – становится совсем худо. Но оба молчат.

Принимается решение перевезти Степанова в главный госпиталь флота в Североморск. С учётом его плохого состояния для этого выделяют ракетный катер. Однако оба продолжают молчать!..

Только уходя из жизни, лёжа под капельницами в палате интенсивной терапии, Степанов рассказал правду. Медицина здесь уже оказалась бессильна.

Помню, что тогда самым большим желанием было плюнуть Каплею в лицо. Ведь поведай он правду сразу, даже если бы и наказали, человек бы остался жить.

Да, Каплея исключили из комсомола, да, в посёлке ему объявили бойкот – не здоровались, не подавали руки, отворачивались. Однако Степанова было не вернуть.

Вот с чем мы действительно боролись, боролись жёстко и бескомпромиссно, так это с пьянством на службе, с пьянством на кораблях и боевых постах, с пьянством во время несения боевого дежурства. Оно тоже встречалось, но было разным.

Одно скорее походило на некую фанаберию, на глупую лихость типа: «махнём по маленькой, али мы не катерники?». Его и пьянством-то можно назвать с большой натяжкой. Выпивали не наглея, чуть-чуть – «чтоб раньше солнце взошло». Происходило это для сходной смены кораблей – перед возвращеньем домой. Для тех, кто обеспечивал их и ночевал на борту, – после отбоя для личного состава или перед обедом.

По условному сигналу «Руки мыть будешь?» желающий «помыть» заходил в назначенную каюту и наливал из одного графина граммов 50 «шила», а из второго – такое же количество воды. В стакане начиналась достаточно бурная реакция с выделением тепла, жидкость мутнела. Наиболее «опытные» отрывали кусок газеты и аккуратно полоскали его в стакане. Почему-то считалось, что типографская краска отбивает сивушный запах. Другие поджигали кусочек лаврового листа и тушили в содержимом стакана, что тоже слыло действенной мерой. Третьи выпивали тёплый спирт сразу, без лишних манипуляций.

Были и такие ухари, что пили чистоган, не разбавляя. Тут требовался определённый навык. Главное – не вдыхать воздух, а то можно получить ожог гортани. Делается выдох, спирт выпивается, ещё один выдох и лишь потом – медленный вдох.

Попал на корабль молоденький лейтенант – вчерашний выпускник ВВМУ, этакий розовощёкий Иван-царевич, холостой и целомудренный, недавний отличник и комсомольский активист. Первые дни службы он с вытаращенными глазами и высунутым языком старается быстрее постичь все её премудрости, а в свободное время пишет письма маме – о красотах полярной природы. И вот как-то вечером, а на берег он пока не сходит и живёт в скромной корабельной каюте, один из сослуживцев – скажем, тёртый жизнью и службой старший лейтенант в измятом кителе с обтрёпанными обшлагами – вдруг протягивает ему стакан мутного, тёплого, вонючего, мерзкого корабельного «шила» и говорит: «На, пацан, расслабься».

«Да нет, что вы, я не пью… Не пью вообще, в принципе…»

«Ты чё, не понял? Свои принципы держи при себе, а хочешь – засунь в ж… Тебе офицеры уважение и доверие выказывают, а ты тут выё… начинаешь?»

Далее следовало убийственное: «Сегодня с нами ты не пьёшь, а завтра Родине изменишь!». Мало кто мог после такого устоять.

Бедный Иван-царевич, кривясь от омерзения и захлёбываясь от неопытности, выпивал стакан и, как правило, закашливался. Его дружески похлопывали по спине и провозглашали: «Ну вот, теперь на одну целку меньше!».

Но не всегда всё было так безобидно.

Лето на севере моряки называют «кобелиным периодом». Женщин в гарнизоне мало. Это те, кто имеют работу и едут в отпуск по утверждённому графику. «Декабристки» – те, кто не хотят расставаться с мужьями: одни из-за большой любви, а иные по другим причинам. «Вольные охотницы» – незамужние или разведёнки, для которых наступила «золотая пора» повышенного спроса. Большинство же всё-таки отправляется с детьми на Большую землю, поближе к тёплому солнышку, к первым пахучим огурчикам и клубничке.

Отсутствие жён, конечно, создавало определённые бытовые трудности. Ну, например, когда нам было готовить? Поэтому многие штабные в это время продуктовый паёк на руки не получали, а ходили питаться в береговую офицерскую столовую. Правда, сделать это удавалось в лучшем случае раз в день – на обед. Так поступали и мы с комбригом. Утром пили дома чай с каким-нибудь бутербродом. Днём – плотный обед в столовой. А вот вечером – как придётся: когда по очереди жарим картошку, когда рыбачки подкинут несколько хвостов форели, когда в гости пригласят… В общем, не голодали. Объективно говоря, вечера мы с Альфредом Степановичем проводили на моей или же на его кухне. Один из таких вечеров подошёл к концу, и мы разошлись по «люлькам», пожелав друг другу спокойной ночи.

Ровно в четыре часа утра меня разбудили частые короткие звонки и стук в дверь. Открываю. На пороге стоит сонный, взлохмаченный Альфред Степанович в трусах: «Слушай, не знаю – что, но что-то случилось! Только что мне позвонил оперативный дежурный Северного Флота и сказал, что получил доклад от оперативного нашей бригады. Буквально – такой: мол, ракетные катера выходят в море для нанесения удара по кораблям НАТО… Нет, как тебе это нравится? Неужели так напились, сволочи?.. Одевайся и побежали на КП!».

Впопыхах натянули на себя форму и, застёгиваясь на ходу, помчались с горки от «комбриговского» дома к подъезду дома, где была так называемая «рубка оперативного». Когда мы вихрем ворвались в помещение, нашим глазам предстала следующая картина.

Оперативным дежурным был флагманский штурман капитан 3-го ранга Сидоров, а его помощником – помощник флагманского специалиста ракетно-артиллерийского вооружения капитан-лейтенант Евдокимов. Оба спали, откинувшись в креслах. Только Сидоров спал тихо, а Евдокимов пускал радужные слюнные пузыри и громко храпел. В комнате стоял сильный запах перегара. И, главное, о ужас, за спинами спящих все сейфы распахнуты настежь! Сейфы с секретными документами боевого управления и сейф с личным оружием офицеров штаба и политотдела бригады, а это порядка 30-и пистолетов Макарова и по две снаряженных обоймы с боевыми патронами к каждому. Более того: один пистолет со вставленной в него обоймой лежал на столе около правой руки Сидорова. Сам стол был завален остатками трапезы, пустыми бутылками и очистками, а на его середине красовался большой недоеденный кусок жареной зубатки, который лежал на бумаге с каким-то печатным текстом. Жир от рыбы огромным пятном растёкся по странице, но в правом верхнем углу чётко читался заголовок: «Совершенно Секретно».

Лязгая зубами – то ли от стресса, то ли от злости и негодования, – мы кинулись к сейфам. Комбриг считал секретные документы по лежавшей в одном из них описи, а я – пистолеты: «Один, два…, пять…, восемь… Тьфу, сбился…». С ужасом я понял, что не могу досчитать до десяти, руки дрожали… «Успокойся, дыши глубже», – подсказывал внутренний голос. Наконец первый подсчёт закончили: вроде, всё сходится. Стали звонить. Срочно вызвали на службу начальника штаба, начальника особого отдела и начальника лазарета. Первые двое примчались в рубку «мухой», а начальник лазарета – майор Серёга Балоян – подкатил с двумя санитарами на лазаретском «рафике» – единственном автобусе в посёлке. Ещё раз, уже спокойно, пересчитали секретные документы и оружие. Слава богу, всё на месте.

Потом попытались разбудить горе-оперативных… Чего мы только не делали: хлестали их по щекам, натирали уши, зажимали носы, поливали водой из графина – всё бесполезно. Решили отвезти пьяных в лазарет и откачивать их там. Обоих погрузили на носилки. Помню: Сидоров лежал на них тихо и спокойно, не подавая признаков жизни, зато Евдокимов сладко потягивался, продолжая храпеть, и громко пукал. Комбриг стоял рядом, смотрел на него с ненавистью и носком ботинка поддавал ему под рёбра, приговаривая: «У-у-у, гад! У-у-у, гадюка! Вы посмотрите, какова скотина!».

В сознание их смогли привести лишь через полтора часа, уложив голышом на кафельный пол и поливая ледяной водой из шланга.

Потом им, конечно, мало не показалось: Сидорова уволили в запас (кстати, он был единственным беспартийным офицером в штабе), а Евдокимов получил «строгача» с занесением в учётную карточку, и ему на год задержали присвоение очередного звания. Вот такая некрасивая история.

Хоть в посёлке и был запрет на торговлю спиртным, но самогоноварение почему-то не прижилось. Кто-то привозил самогонку из отпуска или получал в посылках, но чтобы гнать самим – нет, не гнали. Завезённую же из иных краёв называли по-разному: белорусскую – «шмурдяк» (потому что сильно «шмердит»), украинскую – «самженэ», кавказскую – «чемергес».

Некоторые отдавали предпочтение исключительно «шилу». На МУСе (судно-мусоросборщик) старшим механиком работал Миша Мягких. От остальных он отличался искусственным глазом и полным равнодушием ко всем, кроме спирта, напиткам. Самое удивительное, что после употребления механиком «шила» его вставной глаз менял цвет с серого на голубой! Что было чревато: этакий лакмус или тест на трезвость при встрече с начальством, тем паче – при появлении дома перед женой. Поэтому, приняв любимую жидкость, Миша вынимал глаз и фломастером исправлял его цвет. Правда, если количество выпитого превышало разумный предел – глаз терялся и потом разыскивался всем экипажем где-нибудь под пайолами (съёмные деревянные настилы).

Спирт настаивали на знаменитом «золотом корне», в изобилии росшем в окрестностях (хотя и в самых труднодоступных местах!), на бруснике, на рябине, на лимонных корочках… Ещё его – с помощью растворимого кофе – можно было «декорировать» под коньяк, а можно было и заварить «мальвазию».

Рецепт «мальвазии» прост и по легенде передавался от поколения к поколению ещё с военной поры. Берётся «шило», оптимальное количество – литр. Разбавляется примерно семьюстами граммов воды. Заливается в кастрюлю, хорошо размешивается и ставится на открытый огонь. Именно на открытый, или, как ещё говорят, «гольный» огонь. Идеально для этой цели подходит керосинка. Раствор доводят почти до кипения, до первых «бульбочек» на поверхности, а с их появлением медленно вливают в кастрюлю граммов 250 любого сладкого фруктового сиропа. Полученную смесь вновь доводят до кипения, а когда она закипает – быстро хватают кастрюлю, выбегают на улицу и ставят в сугроб. Горячая кастрюля плавит снег и с тихим змеиным шипением опускается в снежные глубины. В это время страждущим и ожидающим готовности напитка рекомендуются активные физические упражнения на свежем воздухе с исполнением танцев типа «джига» или «ламбада» под мерцающим полярным сиянием. Напиток готов минут через сорок. Говорят, он очень положительно действует на женщин. Старый гранитненский анекдот гласил: «Ой, лейтенант, вы мне «мальвазии» больше не подливайте. Я уже вся такая, как вам надо».

«Мальвазия» разливается по кружкам «чумичкой» (т. е. половником). Употребляется с закуской «что бог послал».

Варить «мальвазию» обучал меня опять-таки незабвенный Альфред Степанович, который ко времени изложенной ниже истории уже заведовал кафедрой одного из высших военно-морских училищ Ленинграда.

Январь, полярная ночь кажется бесконечной, метель разыгралась не на шутку – оказию из Долгой не выпускают больше недели. В поселковом магазине медленно, но верно пустеют полки. Те, кому очень надо на Большую землю, утром собираются у рубки оперативного, а услышав безрадостную новость, долго и безнадёжно глядят в клубящуюся снежную даль…

Естественно, и последний НЗ спиртного давно использован по прямому назначению. И тут – телеграмма из стольного града Киева: жена замполита дивизиона МРК капитан-лейтенанта К. подарила ему сына! Событие, конечно, важное, не отметить его как-то не по-христиански, но чем?.. Поскребли по сусекам и набрали литра два с половиной «шила». На общем сходе демократично решили сварить «мальвазию», для чего купили в магазине бутылку югославского малинового сиропа. Раздобыли и керосинку. Священнодействовать собрались на квартире К. Строго соблюли рецептуру, а когда смесь забурлила – выскочили во двор и поставили кастрюлю в сугроб… А вот далее мы совершили непростительную ошибку. Ведь в правилах приготовления «мальвазии», проверенных многими годами и поколениями, чётко говорится об активных физических упражнениях и плясках вокруг сугроба. Мы же, продуваемые сильным ветром и осыпаемые густым снегом, сочли, что напиток не станет хуже, если мы пока приготовим какую-нибудь закуску. Эта ошибка была роковой! Ровно через сорок минут, вывалив гурьбой на улицу, начали отрывать из сугроба кастрюлю.

Быстро разгребли снег руками, даже не надев перчаток… Что такое? Кастрюли нет. Разрыли сугроб рядом – опять нет… Разгребли третий сугроб – нет!.. Потом четвёртый, пятый… десятый… Уже задубели так, что пальцы не сгибаются, все засыпаны снегом по уши, но всё безрезультатно. Вернулись в квартиру, отогрелись и решили продолжить поиск, используя средства малой механизации в виде лыжных палок, длинных карнизов для штор, двух лопат и, конечно, «такой-то матери»… Лазали по сугробам ещё целый час, остервенело пронзая их лыжными палками и карнизами, пока снова не закоченели. Тогда замполит дивизиона ракетных катеров Вася Приступа сказал: «Всё понятно – кастрюлю спёрли. К гадалке не ходи – спёрли! Выследили, как мы её выносили, и спёрли! Сейчас, небось, квасят нашу «мальвазию», смотрят, как мы, словно кроты, в сугробы зарылись, и потешаются… Как пить дать – строители! Катерники такого не сделают».

Продрогшие и расстроенные, вернулись в дом, напились горячего чая и разошлись спать. Обмывание новорождённого не состоялось.

Ну что такое посёлок, где все знают всё и обо всех?!.. Утром, на оперативке, меня тихонько толкает в бок начальник штаба Володя Киреев и шепчет: «Как «мальвазия»?». Скромно потупив взор, отвечаю, что, мол, грешно смеяться над больными людьми. Через час ко мне в кабинет заглядывает комбриг – Сан Саныч Гринько, что-то рассказывает, но в конце восклицает: «Эх, сейчас бы «мальвазии»!». Ещё минут через тридцать появляется начальник особого отдела Слава Ковалёв, мы о чём-то разговариваем, но, выходя из кабинета, он произносит: «Дал команду своим операм искать «мальвазию»». Достали!..

Проходит неделя. Погода налаживается, и – о чудо! – на несколько минут на горизонте показывается долгожданное солнце. Из подъезда детского сада выбегает на прогулку средняя группа и разбредается по двору, деловито копаясь в снегу лопатками… Вдруг – тонкий детский голосок: «Тётя Алла, тётя Алла, смотрите – кастрюлька!..».

Тётя Алла – заведующая детским садом Алла Николаевна Максимова – сразу смекнула в чём дело и быстро выхватила заветную кастрюлю из цепких и любознательных детских ручонок.

Вечером, торжественно возвращая полную «мальвазии» ёмкость законным владельцам, она присовокупила к ней глубокую тарелку дымящихся домашних котлет, чтобы мы, бедненькие, не закусывали всухомятку.

Всё хорошо, что хорошо кончается.