Ты тоже мне знаком. Но больше знать,
Чем это, - не хочу. Ступай же вслед
За барабаном и людскою кровью
Окрашивай все ярче, ярче землю.
Закон богов и суд людской жестоки, -
Так чем же быть тогда должна война?

Шекспир, «Тимон Афинский»

Время перевалило за полдень. Если бы постороннему наблюдателю каким-то волшебным образом довелось тогда увидеть местность близ Смолино с высоты птичьего полета, ему представилась бы поразительная картина. Огромное человеческое скопище, слившееся в гигантскую массу, рвало, глотало и терзало самое себя в прекрасном обрамлении лесов, лугов, озер и речек. Воинственные вопли, крики боли, грохот пушек, звон клинков разносился на мили окрест, заставляя зверье и немногих местных жителей в ужасе разбегаться на все четыре стороны. Хотя битва шла на протяжении нескольких часов, ничто не свидетельствовало о том, что она стихает. Более того, творившаяся гекатомба приобрела, насколько невозможным это не показалось бы, еще страшнейшее остервенение. Правда, к тому моменту русские и орденцы кое-как восстановили свои потрепанные порядки. Бой больше не напоминал беспорядочную свалку, как еще недавно. Обе стороны рвали сухожилия, тщась растоптать врага и загнать в землю. Воевода Даниил Щеня погнал в костер битвы последние полки, пока не принимавшие в ней участия и только подтянувшееся по дороге из Пскова. Русские аркебузиры, засев в зарослях, принялись осыпать немцев пулями. В свою очередь, ландмейстер Плеттенберг совладал со своим скакуном, понесшим его из эпицентра схватки, остановился, собрал вокруг себя остатки растрепавшейся, словно солома по ветру, рыцарской конницы и приготовился вновь ринуться на неприятеля.

Вообще, словно какое-то бесплотное дуновение пронеслось над смертным полем, побуждая всех оставшихся в живых с еще большим рвением бросаться друг на друга. Как будто языческий бог войны Марс овеял своим плащом каждого из воинов, пробуждая последние запасы храбрости и физической выносливости. Даже робкая чудская и леттская челядь Ордена, старавшаяся держаться с краю и попрятавшаяся по кустам, устремилась в горнило. Что уж говорить о многоопытных вояках, которых опыт и умение хранили от объятий костлявой! Каждый бился с утроенной силой, не отступая ни на шаг влево или вправо, не подаваясь назад – до тех пор, пока тело не распластывалось на траве, а душа не отлетала в мир теней. В самом же сердце битвы, именно там, где и решалась ее истинная судьба, сошлись в беспощадной схватке два человека. Два рыцаря Тевтонского Ордена.

…Злоба пробудила в изломанном теле брата Конрада Шварца звериную силу и ярость, он на краткое время словно бы исцелился от своих тяжких ран. Увидев сломанное древко и павшее полотнище, знаменосец попытался всадить скьявону прямо в горло брата Лукаса. Тот успел уклониться, выронил фламберг и схватил Шварца за руку. Тогда другой рукой, из которой он выпустил бесполезное древко, Конрад вцепился фон Хаммерштедту в горло: и повалился, не удержавшись на единственной целой ноге, увлекая недруга за собой. Падая прямо на врага – теперь уже врага! – брат Лукас вынужден был выпустить его конечность. Но и Шварц из этого положения не смог более воспользоваться своим мечом. Выпустив эфес, он и второй рукой схватился за шею брата Лукаса, еще не успевшую полностью отойти от столь же ужасных утренних объятий покойного Розенберга. Фон Хаммерштедт ощутил страшное удушье и увидел черные искры в глазах.

-Я покончу с тобою, люциферово отродье, - сипел Шварц, сжимая скрюченные пальцы. – Я тебя направлю прямиком в ад!

Брат Лукас в ответ только хрипел. Его уберегло лишь то, что прилив сил у израненного знаменосца продолжался очень недолго – и фон Хаммерштедт кое-как выдрался из его тисков. Откатился далеко в сторону. Вскочил, дико озираясь. Схватил валявшийся фламберг. Затопивший его гнев обратил рыцаря в нерассуждающего берсерка. Глядя на противника, Лукас начал красться к нему, словно леопард. Пожирал взглядом, готовясь нанести фатальный удар. Брат Конрад Шварц неимоверным усилием встал на одно колено, нашарил лежащую рядом хоругвь и принялся лихорадочно наматывать ее на левую руку. Правой он подтянул к себе скьявону, и выставил ее вперед.

-Ну давай, трус! – выдохнул он. – Подойди, чтобы я смог снова плюнуть тебе в морду, демон!

Фон Хаммерштедт одним прыжком одолел разделявшее их расстояние. Когда знаменосец неловко попытался сунуть клинок ему в живот, Лукас без труда отклонился, взмахнул своим оружием и… отсеченная кисть Шварца, все еще сжимая скьявону, пала на песок. Брызги крови попали фон Хаммерштедту в лицо – и тут он внезапно пришел в себя, с ужасом взирая на то, что сделал. Брат Конрад со стоном бессильной злобы повалился на спину, вцепился зубами в хоругвь и из последних сил начал раздирать зубами ткань. Брызгавший ему на лицо красным обрубок правой руки он положил сверху – словно показывая, что никому не отдаст знамя. Кровь Шварца залила ткань, пропитав лицо покровителя рыцарства святого Маврикия.

-Проклинаю… - прошептал хоругвеносец, сплевывая кровь на слипшуюся бороду.                                                                               

Остановившийся страдальческий взор брата Лукаса был неотрывно прикован к этому зрелищу, в то время как он неосознанно пятился назад. Шварц умирал, истаивающая жизненная сила последними каплями покидала его тело. Перед тем, как закрыть глаза навеки, он устремил последний взгляд на отступника – да, теперь уже настоящего отступника! О, что это был за взгляд – он пошатнул Лукаса сильнее шестопера... Под его воздействием фон Хаммерштедт споткнулся о чей-то труп, упал, снова поднялся, дрожа, враз почувствовав себя жалким и немощным. Знаменосец уже смежил очи, но Лукасу казалось, что зрачки погибшего по-прежнему упираются в него, Хаммерштедта – и теперь будут преследовать всегда, всегда.

-Я отступник, предатель братьев своих, я Искариот… - машинально шептали губы.                                 

Весь окружающий мир с его звуками и неистовым борением куда-то исчез, а в разверзшейся бесформенной пустоте остался он один – ничтожный грешник, только что совершивший страшное преступление, в разгар боя поворотивший свой меч против брата по Ордену. По Ордену, который с этой минуты бесповоротно изблевал его из своих уст! Лукас повернулся и побежал. Проклятый бывшими братьями изменник, несущий на себе иудину печать.

Но бег его оказался недолог. Враг рода человеческого, только что подтолкнувший руку рыцаря, на сей раз подсунул ему под ноги какой-то предмет. Фон Хаммерштедт снова свалился. Глаза автоматически сфокусировались на вещи, вызвавшей его падение. Деревянный цилиндр, затянутый с обеих сторон кожами. Барабан. Брат-сариант, еще недавно подбадривавший игрой на нем бойцов, оскалив рот в мертвой усмешке, вытянулся рядом со своим инструментом.  Голова его была разбита, и из нее тягуче вытекал мозг. Сия картина окончательно вышибла из Лукаса все остатки былой реальности, и разум рыцаря объяла тьма.                                                                                                                                         

Действуя сомнамбулически, словно управляемая ярмарочным жонглером марионетка, фон Хаммерштедт выпрямился, поднял барабан, повесил на шею. Он сам не мог бы внятно объяснить, зачем это делает – если б, конечно, сохранял в тот момент возможность рассуждать. Видимо, в силу того, что ему не досталась хоругвь, рыцарь хотел заменить ее чем-то равнозначным. А в ту пору воин, которому поручался полковой барабан, почти  приравнивался  к  знаменоносцу. Лукас вырвал из рук мертвеца все еще сжатые в них палочки и ударил ими по кожаной поверхности. Выбиваемая дробь сливалась с криком первозданной ярости:                                                                                                                        

-Орден отверг меня? Неееет! Это я отвергаю Орден!                                                                                                   

Исступление его было так велико, что рыцарь потерял всякий самоконтроль. Казалось, в него вдруг вселился злой дух разрушения. И этот дух возжаждал крови и смертей. Смертей воинов Тевтонского Ордена. Фон Хаммерштедту вдруг почудилось, что все, кто носил черный крест на белом поле, сознательно вели его кривой дорожкой к финальному позору и предательству – от ландмейстера Плеттенберга, до переметнувшегося к врагам оруженосца Торвальдса. Они хотели видеть его изменником! И сознательно обращались с ним, как с таковым, хотя он оставался верен! Все случившееся – на их совести! Когда Лукасу пришла эта мысль, он моментально укрепился в ней. Измученный дух жаждал какой-то лазейки, утешения и самооправдания. Но вслед за этим снизошла и иссушающая жажда мести. Раз они довели его до такого, то они должны ответить. И они ответят!

Затуманенные глаза фон Хаммерштедта постепенно прояснились – но в глубине их загорелся отблеск адского пламени. Он бессвязно пробормотал:

-Ну, Плеттенберг… ну, братья крестоносцы… вы заварили для меня кашу отчаяния? Хорошо же… Но только теперь вам самим придется ее отведать!                                                                                            

Он, наконец, внимательно посмотрел по сторонам – глазами солдата. Оказалось, что за минувшие несколько минут картина массового человекоубийства сильно изменилась. А причиной всему послужило падение главной орденской хоругви, оставшейся лежать в объятиях мертвого Шварца. Исчезновение знамени показалось московитам знаком долгожданного перелома битвы в их сторону. Доказательством того, что «немцы, еретики, латиняне» наконец-то согнулись под ударами и их боевые порядки вот-вот рассыплются. Крестоносное воинство же пришло в совершенное замешательство. В сумятице боя войсковые подразделения и отдельные воины оказались предоставлены самим себе – ибо осуществлять руководство такой мясорубкой, в которую затянуло почти всех солдат Ордена, казалось попросту невозможным. В подобных условиях основную роль всегда играли мужество и твердость духа воинов, каждый из которых сдерживал врага на своем месте - в твердой надежде, что и на прочих участках его собратья по оружию успешно делают то же самое. И когда пала хоругвь, для многих это стало свидетельством того, что русские близки к полной победе.

Те пехотинцы, которые, невзирая ни на что, продолжали со слепым упорством обреченных отражать натиск в самом эпицентре побоища, сначала не обратили, естественно, особого внимания на одинокого ландскнехта с барабаном, приближавшегося к ним со стороны спин. Ну а то, что этот наемник с отрешенно-безумным лицом бессмысленно отстукивал дробь на своем инструменте, те, кто обернулся, объяснили себе просто: свихнулся бедолага, не выдержал ужасов кровавой мясорубки. Так оно, в сущности, и было. Но, разумеется, никто не подозревал, что в лице сумасшедшего воина к ним подбирается хищный и жуткий косарь, который начнет с механической бесчувственностью срезать травинки их жизней. Сам Лукас фон Хаммерштедт позже не мог внятно припомнить, что он переживал и чувствовал – память милосердно возвращала лишь немногие обрывки этих кошмарных минут. Легенда о Големе возникла в Праге лишь сотней лет позже, иначе рыцарь нашел бы потом подходящее сравнение для чудовища, в которое он на время перевоплотился. Его помрачение обратило собратьев по Ордену, с которыми Лукас жил, локоть к локтю ходил в походы, сражался, деля победы и поражения, в нежить, оборотней, вампиров. Их надлежало истребить в как можно большем количестве.

Хаммерштедт снял и пренебрежительно отбросил барабан. Однако, гипнотическая барабанная дробь продолжала звучать у него в голове, превращая Лукаса в нерассуждающего гомункула. Рыцарь обнажил фламберг. Он беспрепятственно подошел с тыла к передовой линии обороняющихся и начал убивать. Первым ему навстречу попался могучий ландскнехт, державший массивный цвайхендер. Фон Хаммерштедт загнал ему в спину меч с такой звериной яростью, что пробил кирасу – овладевший его душою бес просто-таки взвыл от радости. Выдернув фламберг, убийца обрушил его на другого ландскнехта, проломив тому доспех и мало что не развалив пехотинца надвое. Третий, взревев, словно раненый медведь, попытался ударить Лукаса копьем, но Хаммерштедт первый успел снести ему голову заодно с правою рукой. Прежде чем атакуемые успели очухаться, рыцарь срубил и четвертого – таща за собою шлейф крови из разрубленной спины, кнехт пробежал несколько шагов и упал. Потом фламберг, описав полукруг, метнулся атакующей змеей и настиг пятого, тело которого раскрылось, словно книга. Еще один солдат ухитрился сначала увернуться от стальной молнии, но затем Лукас вогнал ему ее в шею. Когда другой пешец замахнулся на фон Хаммерштедта алебардой, рыцарь сначала перерубил ее древко, а потом уложил самого алебардиста.

Товарищи погибших, выпучив глаза от удивления, стали поворачиваться к новому противнику. Но они были растеряны неожиданностью – а тем временем меч фон Хаммерштедта свободно гулял, собирая обильную жатву. Пехотинцы даже чуть не бросились от него врассыпную – словно стадо овец от волка. Потом некоторые опомнились и в сторону Лукаса обратились оскаленные морды ландскнехтов, десятки мечей и копий. Но совладать с ним они не могли. Залитый своей и чужой кровью, холодно сверкая остановившимися глазами, Хаммерштедт со сверхъестественной ловкостью и быстротой предугадывал все движения противников. Он уворачивался, колол, рубил, крошил их в капусту, держа верный фламберг обеими руками. Все умение опытного бойца, всю свою далеко еще не растраченную физическую силу, всю охватившую его злобу и отчаяние вкладывал рыцарь в наносимые им удары. Он дрался без какой-либо определенной цели, просто стараясь уничтожить как можно больше солдат. На то, что его самого могут прикончить в любой момент, ему было наплевать – да, наверное, к этому он и стремился. Впрочем, можно было ли отыскать в те минуты в Лукасе фон Хаммерштедте то зыбко-неуловимое и расплывчатое, что составляло его личность? Нет! Уже семеро кнехтов стали жертвой его помраченной злобы, и тогда…

-Друзья, да это же сам демон из ада! Посланник Сатаны! Пресвятая Дева, спаси нас и помилуй! – заорал, наконец, кто-то, из более слабых духом.

Этот выкрик устрашил даже храбрых - и в их бренные кости вошел смертный трепет. Некоторые даже, осеняя себе крестным знамением, невольно подались назад. Пользуясь замешательством, возникшим на этом участке фронта, русские усилили натиск извне, выбивая из строя растерянных орденцев. А с тыла их крушил обезумевший фон Хаммерштедт, боевое опьянение которого превратило одного-единственного воина в страшного врага для целой толпы вооруженных людей. Их усилия свалить его разбивались о смертоносный вихрь, в который обратился Лукас, словно льдинки о гранит. Казалось, будто рыцаря защищает некий незримый кокон, отводя от него мечи и копья. Даже пущенный почти в упор арбалетный болт пролетел мимо, лишь слегка скользнув по его кирасе. А потом фон Хаммерштедт срубил, дотянувшись, арбалетчика и лишил его возможности сделать повторный выстрел. Панический испуг, словно сеть Гефеста, спеленал солдат Ордена.