Они, поступки наши осуждая,
Считают разум трусостью и даже
Осмеивают нашу дальновидность
И прославляют только силу рук,
А силу мысли, что судить способна
О степени уменья, силе рук,
Не признают и даже презирают.

Шекспир, «Троил и Крессида»

…Памятный разговор состоялся поздним вечером следующего дня, когда рота, утомленная переходом, устраивалась на ночлег. Бесполезно было искать крышу над головою в этом разоренном войной краю; укладываться после ужина пришлось у догорающих костров под открытым небом. Впрочем, ночи еще не успели стать совсем уж холодными — да и, в любом случае, для этих закаленных непрерывными войнами грубых людей сон на свежем воздухе считался обыкновеннейшим делом.                             

Брат Лукас выслушал вечерний доклад капитана Пфайфера и отпустил его коротким кивком. Устало взглянул на угасающее закатное пламя, еще озарявшее последними лучами придорожный луг, на котором они остановились. Несколько минут посидел у почти прогоревшего костра, только что послужившего для приготовления пищи. Малиновые уголья родили в воображении образ разрушенного города, покинутого жителями и преданного огню беспощадными захватчиками… Фон Хаммерштедт зевнул, перекрестился и побрел к импровизированной постели, разложенной чуть поодаль от ландскнехтского лежбища. Тут к нему вновь, как и накануне, подошел Дитрих, присел на корточки. Собственно, в обязанности оруженосца так и так входило держаться поблизости от рыцаря, в ожидании его приказаний — но Торвальдс явно хотел завести разговор. И снова брат Лукас, уже сидя на разостланном тюфяке, не смог отказаться от искушения перекинуться несколькими фразами с верным Дитрихом.

-Как настроение в роте? - справился он вполголоса. - Надеюсь, эти головорезы все еще рвутся в бой? Наемники ведь это не то, что исконные орденские воины — им никогда нельзя доверять абсолютно полностью...

-И не говорите, ваша милость, - поддакнул оруженосец. - За этим наемным сбродом всегда нужен глаз да глаз, нам ли не знать...

-Да, поистине прискорбно, что в силу недостатка людей Орден вынужден пользоваться услугами этого подлого и ненадежного люда, идущего в бой исключительно ради наживы, - посетовал рыцарь.

-Сейчас вообще время такое, - нравоучительно сказал Дитрих. – Иногда мне кажется, что высокие идеалы, дух рыцарства, служение Богу, сюзерену и госпоже отстались только в старинных песнях миннезингеров… Впрочем, пока что наши наемники настроены сражаться - поскольку рассказы о предстоящих успехах ландмейстера под Псковом распалили их. И теперь они лишь опасаются, что могут прийти туда слишком поздно. Дескать, если не подоспеют вовремя, город могут взять и разграбить без их участия. Так что, пока за их боевой дух опасаться не стоит.

-Да, до тех пор, пока известия об успехах Плеттенберга не будут опровергнуты. А что если ландмейстера постигнут или уже постигли неудачи? О, я хорошо знаю, что когда приходят поражения, ведется отступление или бой в окружении, то на ландскнехтов особо рассчитывать не стоит. Класть головы ради вящей славы Ордена они не желают... 

-Я бы на месте вашей милости не столько бы думал о наших ландскнехтах, сколько о Генрихе Розенберге и его сообщниках. Как только мы присоединимся к ландмейстеру, вам придется соблюдать все меры предосторожности, - напомнил Торвальдс.

-Думаешь, я не помню? - Лукас сердито сплюнул. - И рад бы забыть об этих негодяях, да не получится. И знаешь, даже не столько за жизнь свою страшно, сколько досадно — коли прикончат меня, так Плеттенберг, да и большинство братьев печалиться не станут. Не ценят меня здесь...

-Да, ваша милость, тяжко вам живется... И уж поверьте, я-то вас хорошо понимаю, очень хорошо — что называется, a capillo usque ad ungues. Помните, вы объясняли, почему иные братья на вас косятся? У меня ведь и самого, по чести, похожая беда...               

-Так, а что у тебя за несчастье?  

-Ну, как бы вам сказать правильнее — нет здесь у меня настоящих друзей. Видели, как на меня этот Эверс косится?

-Признаться, не обращал внимания. А как?

-Да что уж говорить, недолюбливают тут меня. Некоторые даже откровенно презирают. Мол, чересчур умный: школу в Риге заканчивал, по латыни знаю, слова непонятные в разговор вставляю то и дело. И не хотят принять в толк, что я обучался на медика, причем у ученика самого Пфальцпайнта! У меня ведь, похоже, интерес к медицине в крови – я его унаследовал от дедушки-шведа, который тоже был лекарем. Надо будет, этим же воякам на поле боя их никчемные жизни спасать стану! Так нет же...

-Это тебе урок, - злорадно улыбнулся брат Лукас. – Никто не любит тех, у кого в котелке мозгов побольше. Я эту нехитрую истину давно уразумел.

-Ладно еще, если собрат-оруженосец искоса глянет – так ведь и сам комтур через эту мою ученость терпеть меня не может! Хороший он солдат, помилуй его Господи, но умников не выносит. Вот как поставит меня в бою на самый опасный участок – и принимай, Боже, душу верного раба твоего Дитриха Торвальдса! 

-Что, подохнуть боишься? – снова ухмыльнулся брат Лукас.

–А вы сами разве не боитесь, ваша милость? – с неожиданной смелостью ответил вопросом на вопрос оруженосец.

Рыцарь снова обнажил зубы в улыбке – но теперь куда более натянуто. Оттопырил нижнюю губу, провел пальцами по набрякшим векам.

–Не вижу смысла заниматься пустой риторикой. Тем более, судьба наша неизвестна и никакой плут-астролог ее не предскажет. Жизни наши в руке Господа и на его милость исключительно и должны мы полагаться. Все равно, от нас мало что зависит – мы ведь всего лишь солдаты…

-Так-то оно так, ваша милость. И все равно, скажу я вам, отправляться на тот свет зазря, единственно из-за зависти и злобы тех, кого мы называем собратьями по оружию… Мне кажется, что вы должны сделать все возможное, чтобы уцелеть в этом походе. Ведь вы человек сильный, смелый и талантливый. Вряд ли Господу будет угодно, чтобы вы без толку сгинули в московитских землях – наверняка, у него на вас совсем другие планы…  

-Сам на это рассчитываю, - буркнул рыцарь. – Да вот только я орудие в руках вышестоящих и обязан повиноваться приказам. Куда пошлют, туда и пойду, что прикажут, то и сделаю – хотя бы и на смерть отправили... Даже если ты хоть слегка усомнишься в распоряжении начальника, подобное может тебе дорого обойтись. У меня уже были случаи в этом убедиться. Повиновение – краеугольный камень Ордена. Не мне, как честному воину-монаху, под этот камень подкапываться.

–Насколько проще в таких делах литовским князьям, нашим союзникам, - пробормотал Дитрих. - У них принято, что если владыка их перестает устраивать по каким-либо причинам, то можно свободно переходить к другому властелину. Недаром, король Александр уже лишился доброго куска своего королевства – когда владетели этих земель сочли, что под скипетром московского повелителя им будет куда как уютнее…

Брат Лукас подозрительно посмотрел на собеседника, решая, не являются ли его речи недопустимой крамолой и завуалированным призывом к измене. Решил, что нет, не являются – списав все на тот редкостный уровень доверительности, что установился меж ними за последнее время. Заодно подумал все же, что подобная степень нахождения на короткой ноге между рыцарем и оруженосцем недопустима, и в будущем надо бы все же начать восстановление пристойной субординации. Хотя, честно говоря, Дитрих единственный близкий ему по духу человек здесь – да и оказал он немало ценных услуг. Одно только предупреждение насчет Розенберга и его дружков чего стоит…

-Мы не литовские владетельные князья, а скромные слуги Ордена, - наставительно произнес воин. - Если у них есть выбор, куда отъезжать и кому служить, то у нас его нет, и никогда в помине не было. А раз нет, то нечего и болтать попусту. Да и куда нам перебегать? К схизматикам? Какой это был бы позор для христианина! 

–Конечно-конечно, - торопливо ответил Дитрих, - поверьте, это я так, только к слову, ваша милость…

-Если ты действительно учился в школе, то должен помнить, что слова являются большой ценностью, - нравоучительно продолжал Лукас, подняв палец. – Как-никак, слово, это первое, что было у Господа - и именно его он положил в основание нашего мира. Бросаться словами попусту большой грех.

–Осознаю и сожалею, - Торвальдс покаянно опустил взгляд. 

–Ну а раз сожалеешь, то отправляйся спать – да не забудь перед сном прочитать молитву!   

Дитрих встал, поклонился и отошел в сторонку, туда, где уже была заготовлена его собственная постель. Рыцарь улегся на спину, накрылся плащом и прикрыл глаза ладонью. Мысленно возблагодарил Иисуса за прожитый день и взмолился о том, чтобы и следующие дни минули для него благополучно. Но на сей раз молитва, обычно помогавшая ему поддерживать душевное равновесие, не облегчила сердца. Ворочаясь на жестком тюфяке, фон Хаммерштедт вспоминал недавние события и разговоры. В душе разрастался липкий ком тревоги – судя по всему, ему действительно грозила опасность пасть от рук своих же кнехтов. Но особенно обидно и неприятно было сознавать, что его возможная гибель мало кого из братьев огорчит – с такой неприязнью они к нему относились. Нет, нельзя покорно идти, словно баран на бойню! Эта мысль неожиданно пронзила его сознание. Он разматывал ее и так и эдак, пока, наконец, не соскользнул в темную пучину забвения...

Увы, оно не оказалось ни глухим, ни бессонным, как того хотелось бы рыцарю. Опять река, плот, несущий его по ручью средь причудливого танца тени и света, снова каменные лица древних собратьев и их суровые взгляды на нем, Лукасе. Но на этот раз ушедшие в смертную тень воины не молчали. Зловещий неясный шепот, словно шорох разносимых ветром осенних листьев, проникал в его уши - но он, как ни силился, не мог разобрать ни слова. Понимал лишь, что эти призраки прошлого пытаются донести до него какую-то страшную, холодящую кровь истину. Настолько ужасную, что временами брат Лукас начинал бессильно корчиться, пытаясь избавиться от невыносимых звуков. Сколько продолжалась эта пытка он, из глубин своего небытия, определить не мог – может быть минуты, а может и куда больше… Впрочем, на сей раз кошмар не изнурял его целую ночь. Стоило фон Хаммерштедту проснуться, прочесть семь раз «Отче наш», как морок исчез, словно гигантская летучая мышь, и вплоть до самого утра более уже не возвращался.

Его верного оруженосца тоже мучили во сне дурные видения – но совершенно иного рода. Представлялось Дитриху, будто он, солдатом на неизвестной войне, лежит в полном одиночестве в неглубокой земляной впадине и всеми силами пытается вжаться в мокрую после дождя почву. Ни привычных доспехов на нем – лишь голову защищает немудреная каска – и ни меча, ни копья в руках. На него, сминая кусты, с апокалиптическим ревом и лязганьем накатывается металлическое бронированное чудовище на гусеничных ползунах. Из установленного посередине корпуса монстра возвышения торчит громадный ствол бомбарды: направленный, кажется, прямо в лицо Торвальдсу. В руках оруженосец держит цилиндрический предмет с длинной ручкой – причем, он точно знает, что его нужно, ловко кинув, точно уложить под гусеницу этого рукотворного зверя. У него есть только несколько мгновений, чтобы приподняться и швырнуть свой снаряд. Замешкаешься, и сразу срежет вражеская пуля! И прежде чем гигант упевает наползти на него, Дитрих, преодолевая обессиливающий ужас, поднимается и бросает… Но… Тут бес, подсунувший ему этот сон, вдруг резко выдернул его раскрашенное полотнище из разгоряченного сознания брата-сарианта. Тот очнулся в ледяном поту и потом долго лежал, пялясь в ночное небо, пытаясь сообразить: что за бой, на какой войне ему привиделся? Где и когда бушевала эта война? Бог весть…