Тайная  переписка  Алёши с отцом и бабушкой Устиньей открылась в восьмом выпускном классе. Однажды   он пошёл в угольный коридор за углём и дровами, чтоб растопить к возвращению матери с работы обе печки, и вдруг обнаружил там, под потолком в маленькой нише, напоминающей антресоли, материну старенькую сумку. Вернее, она сама обнаружила себя. Набирая в ведёрко совковой лопатой уголь, Алёша несколько раз довольно ощутимо ударил  ею по деревянной подпирающей антресоли стойке, и оттуда, сверху, к его ногам упала кожаная материна сумка-ридикюль, которую она носила когда-то, очень давно, ещё при отце. Без позволения матери Алёша открывать эту сумку ни за что бы не стал. С дошкольного еще, детсадовского возраста он был воспитан матерью в жёсткой строгости: никогда, ни при каких обстоятельствах чужие вещи в руки не брать, не зариться на них и не присваивать, какими бы они соблазнительными ни были. По примеру своего отца Кольки (да  в общем-то и матери Зины тоже) она хорошо знала, чем заканчиваются посягательства на чужие, не принадлежащие тебе вещи – тюрьмою и заточением на долгие годы. Алёша материну науку усвоил раз и навсегда и нарушал её разве что во время детских своих набегов на низовые сады, не в силах отстать от других мальчишек, которые посчитали бы его трусом и перестал принимать в свою компанию. А прослыть трусом на улице Пионеров было делом позорным и унизительным и, чтоб избежать этого позора и мальчишеского унижения, Алёша готов был переносить от матери любые наказания: слушать её грозные, срывающиеся на крик и слёзы выговоры, обещания сдать его в детский дом и даже долгие часы стоять в углу.

  При падении сумка открылась сама, и из неё выскользнула на пол целая пачка писем. Алёша склонился над ними, чтоб сложить обратно и вернуть сумку на прежнее её место, высоко на антресоли, но тут он вдруг обнаружил, что это письма отца и бабушки Устиньи, когда-то давным-давно написанные ему, маленькому Алёше, но так и не полученные им…

   Алёша был уже достаточно взрослым, чтоб понять, что письма по всем законам принадлежащие ему и только ему, что они его законные вещи, и мать, нарушив свои собственные наставления чужих вещей никогда, ни при каких обстоятельствах не брать, присвоила их себе. А раз вещи его, то Алёша имеет все  права забрать их и спрятать в ином, только ему одному известном месте, где мать писем ни за что не обнаружит.

  И он забрал их. Но прежде, чем перепрятать, начал здесь же, в угольном коридорчике, читать одно за другим.

   На его детские письма (и первое, и второе) отец и бабушка Устинья откликнулись незамедлительно. Отец писал, что он очень рад Алёшиному письму, рад, что тот хорошо учится и примерно себя ведёт, наказал во всём  слушаться мать, помогать ей, а вот приехать не обещался, потому что пока  ему некогда – он работает теперь главным механиком в колхозе и заочно учится в сельскохозяйственном институте в Киеве. Надо немного подождать, когда он институт окончит, будет посвободней, и они с Алёшей обязательно встретятся. А может, мать к тому времени отпустит Алёшу, и он сам приедет в Большую Устиновку.

  Все бабушкины письма были написаны крупными, почти печатными буквами и все начинались одинаково: «Здравствуй Алёша, Божий человек!» Одинаково они  и заканчивались: «Живи весело и счастливо, никогда не унывай и не печалься, и пусть тебе приснятся Ангелы!»

  А в середине писем бабушка рассказывала про дом в Большой Устиновке, про кота Трофимку, собаку Жучку, про сад, передавала привет от крестной матери, тёти Насти, и ещё обещала обязательно прислать посылку с сушёными грушами, сливами и вишнями, с тыквенными семечками, орехами-лещиной, с липовым лечебным мёдом, очень полезном при простуде. (Увы, посылки бабушка так и не прислала или прислала, но мать либо отправила их обратно, либо утаила от Алёши).

  В первых письмах отец и бабушка просили Алёшу, чтоб он писал им почаще, не пропадал и не терялся, а в последующих сокрушались, почему от него письма больше не приходят, что случилось: не заболел ли он, не ушибся ли, играя где-нибудь на улице в футбол и хоккей?

  Всего писем от отца и бабушки было девять. От бабушки – пять, а от отца – четыре.

   Алёша решил, что завтра же, как только мать уйдёт на работу, он напишет отцу и бабушке Устинье письмо, повинится перед ними и даст твёрдое обещание, что теперь будет писать им очень часто, а, может быть, даже летом, после окончания восьмого класса, приедет в гости, если, конечно, мать отпустит его. И, наверное, написал бы и, наверное, поехал бы (отпустила бы его мать или не отпустила), но, когда он начал прятать опустевшую сумку назад, на антресоли, из неё вдруг выпал к ногам Алёши крестительный его освященный в деревенской церкви крестик, подарок крестной матери, тёти Насти.

  Алёша  поднял его, крепко зажал в ладони и неожиданно принял решение: никому и ничего не писать. Ведь хочет он того или не хочет, а ему придется выдать отцу и бабушке мать, объяснить им, что это именно она неведомо зачем (Алёша тогда ещё понять этого не мог) скрывала и прятала их письма вместе с крестительным его нательным крестиком, который Алёше давно бы пора носить. (Впервые он наденет его, несмотря на предостережения преподавателей и косые взгляды товарищей, в профтехучилище – и  неснимаемо носит до сих пор).

    Созреет Алёша к покаянию лишь следующим летом, когда поедет во время каникул не в Курск, к матери, а в Большую Устиновку, к отцу и бабушке Устинье.

  О своей находке в угольном коридорчике Алёша матери не сказал ни единого слова. Сама же она пропажи писем и крестика тоже не обнаружила, скорее всего, давным-давно забыла об их существовании. Но, едва сдав выпускные экзамены за восьмой класс, Алёша вдруг объявил матери, что в девятый не пойдет, а уедет в профтехучилище в Ленинград. К его удивлению, мать останавливать Алёшу не стала, она лишь очень внимательно посмотрела на него (прежде так никогда не смотрела) и довольно легко отпустила:

        - Езжай! Я тоже от своих родителей сбежала в четырнадцать лет и, как видишь, не пропала.

  В конце августа Алёша уехал, и с тех пор они живут с матерью порознь…

  Оставшись одна, мать ещё несколько раз выходила замуж, но всё неудачно, пока наконец не нашла нынешнего своего мужа Вячеслава и не родила ему сына, тоже Вячеслава.