Устав от своих непрошенных, да и мало желанных воспоминаний, Алексей несколько раз склонялся над букетом роз, поправлял его и обследовал, не проливается ли из пластмассовой вазы-бутылки вода,  не увядают ли стянутые тонюсенькими резинками бутоны.  Исподтишка он поглядывал  на старика-соседа, который всё так же безмятежно по-младенчески спал. Алексею хотелось разбудить его и затеять какую-нибудь дорожную беседу, расспросить попутчика, из каких он мест родом (не земляк ли бабушки Устиньи?), куда и зачем едет? Старик поди разохотился бы на разговор, рассказал бы Алексею много интересного и поучительного из своей долгой жизни - и за этим разговором остаток дороги они скоротали бы легко и незаметно. То вдруг Алексею хотелось ещё раз позвонить Лерке, и вовсе не затем, чтоб узнать какие-то новые подробности сегодняшнего её  прожитого без Алексея дня, а просто затем, что услышать её голос, её дыхание и удостовериться, что оно ровное и чистое, и что Лерка действительно соскучилась по Алексею так же сильно, как соскучился по ней он.

 С розами всё было вроде бы  в порядке:  вода из бутылки, замотанной скотчем, не расплескалась, бутоны не помялись и не завяли - стояли свежими и благоуханными, как будто их только что срезали с грядки. Переживать и тревожиться за них Алексею совершенно не стоит: они такими и доедут до Большой Устиновки, такими будут лежать у ног бабушки Устиньи и всю ночь, и весь завтрашний похоронный день.

  Оставив в покое  розы, Алексей, словно невзначай, случайно всё-таки прикоснулся  плечом и локтем к старику-попутчику, но тут же и отстранился от него, теперь уже боясь, что старичок действительно вдруг проснётся А ведь ему небось снится сейчас какой-нибудь тревожно-радостный сон. Может, видит старичок себя в этом сне молодым и сильным в родительском своём доме рядом с отцом и матерью, братьями и сёстрами и совсем юной, только что приведённой в дом женой. Или и того отрадней: видит он себя совсем мальчишкой, который ранним майским утром сидит на лавочке, щурится от яркого встречного солнца, наблюдает за полётом длиннохвостых деревенских ласточек, занятых строительством под стрехой глинобитного своего домика, и мечтает о том, как вырастет и уедет куда-нибудь в далёкие неизведанные края. И как же жаль прерывать этот сон старика, эти его мечтания и надежды, которым суждено, может быть, лишь во сне и осуществиться.

   И тем более не решился Алексей позвонить Лерке. Вернее, решился и даже достал  однажды из кармана телефон. Но потом спрятал его обратно. Ведь, если Лерка откликнется на звонок, то Алексею одного только её дыхания покажется мало, и он непременно начнёт о чём-нибудь расспрашивать её, что-нибудь говорить (и она сразу догадается, что звонит он не ради этого разговора, а лишь ради того, чтоб просто услышать её, и сама начнёт говорить так же бессвязно и случайно, особенно если рядом окажется Тоня, чтоб услышать его и как можно дольше не отпускать). Малопонятный, бессвязный их разговор сразу привлечёт в маршрутке внимание пассажиров, разбудит старичка, а в Москве привлечёт внимание ревнивой Тони - разговор сломается, скомкается, и им с Леркой станет от него плохо и больно.

  Не удалось Алексею позвонить Лерке и на остановках. Они были нечастыми и совсем коротенькими, всего на пять-шесть минут, и затевать его не было никакого смысла.

  Так Алексей и доехал до самого Чернигова…