Накануне крещения бабушка жарко натопила во дворе бревенчатую насквозь пропахшую мятой-мелисой, березовыми и дубовыми вениками баню и вымыла в ней Алёшу. Потом  она заново перестирала и прополоскала в реке,  в проточной воде  его праздничные рубашечку и брюки, а когда они высохли, тщательно выгладила их большим горячим утюгом, хотя  и рубашка, и брюки были матерью перед отъездом в Большую Устиновку и постираны, и выглажены и не успели ещё ничуточку загрязнится и измяться, потому что Алёша надевал их всего лишь один раз – в день приезда и гуляния. При любом ином случае мать, наверное, обиделась бы, а то и возмутилась такому недоверию к ней, но сейчас не сказала ни слова,  опять безмолвно согласившись с бабушкой, что перед походом в церковь и перед крещением  помыть Алёшу в бане,  и повторно постирать его брюки с рубашкой не помешает. А что бабушка не  доверила стирку ей, матери, так это все деревенские причуды и вымыслы. На то она и деревня!

   В церковь на обряд крещения мать не пошла (присутствовать при крещении, оказывается, ни отцу, ни матери не положено, а только крёстным. Мать об этом откуда-то узнала и воспользовалась запретом).

  Повели Алёшу в церковь бабушка Устинья, будущая его крёстная мать, тётя Настя и отец. В церковь он, правда, согласно обряду тоже не заходил,  но, сидя на крылечке, сквозь приоткрытую дверь наблюдал за всем, что там свершалось.

  В церкви Алёша был в первый раз, но с бабушкой Устиньей и тётей Настей ничуть не испугался ни грозно и вопрошающе глядящих на него со стен и высоких Царских Врат икон, ни ярко пламенеющих на простеньких деревянных подставках свечей. Ни даже священника – ласкового и очень похожего на старичка из сказки  о колобке дедушку.

  Наоборот, Алёше в церкви всё было интересно и любопытно, и он, пока шло приготовление к крещению, потихоньку расспрашивал бабушку и тётю Настю про иконы, кто на них и зачем изображен. Три иконы Алёша, правда, и без подсказки узнал: Иисуса Христа, Божию Матерь с мальчиком-младенцем на руках и строгого Николая Угодника, который в одной руке держал длинный позлащённый посох, а другую высоко поднял для благословения. Точно такие иконы висели в бабушкином доме, в Красном Углу, и она всё ему про них объяснила, когда они после спора с отцом и матерью о крещении, остались в горнице одни.

  Но больше всего интересно было Алёше смотреть  на молодых с крыльями за плечами юношей, одетых в белые ниспадающие до самого пола одеждах.

         - Это – кто? – спросил он бабушку.

         - Ангелы, - ответила та.

         - А почему они мне не снятся? – вдруг вспомнил Алёша ежевечерние напутствия бабушки перед сном.

  Бабушка обняла его за плечи, как всегда обнимала, когда хотела приласкать и ободрить, и сказала:

          - А вот окрестят тебя сегодня, они и приснятся.

   Немного  заробел Алёша во время крещения лишь однажды, когда на середине церкви поставили большую серебряную чашу и священник стал наливать в неё воду.

          - Ты не бойся,- заметила его робость бабушка, - это купель. Священник трижды окунёт тебя в ней в святую воду - и  всё.

  Но Алёше всё равно было робко и боязно. Он покрепче сжал бабушке руку и едва не заплакал. Плавать Алёша тогда ещё не умел (только учился на реке с матерью), и он подумал, что обязательно в купели захлебнётся, а то и утонет.

   Оказалось же, что робел и боялся Алёша совершенно напрасно. Мальчиком он был не по годам рослым и крупным, и священник, несколько раз поглядев на него, велел снять только одну рубашечку, а не раздеваться совсем, чего Алёша тоже боялся.

  Когда рубашку он снял и подошёл из-под опеки бабушки к священнику, тот одной рукой низко склонил его над чашей-купелью, а другой трижды полил на голову прозрачную, тоже  как будто серебряную воду.

  Тётя Настя, теперь уже крестная мать Алёши, закутала его в белую накидку и подняла на руки. Священник подошёл к ним, опять начал читать молитву, потом маленьким ножницами остриг у Алёши на голове прядку волос, маленькой кисточкой помазал ему пахучим маслом-елеем лоб, запястья и щиколотки, а в конце, надев Алёше на шею маленький крестик на шнурочке,  взял за руку и провел через Царские Врата вокруг Престола.

  От всего, что делал с ним священник, всё тело у Алёши сделалось каким-то жарким и горячим, а голова стала лёгкой и кружилась почти так, как карусель в Курске в Первомайском саду, куда они с отцом ходили по воскресеньям.

  Когда священник вернул Алёшу назад бабушке и Крестной, тёте Насте, он, указывая на Царские Врата, шёпотом спросил у них:

          - Зачем он меня туда водил?

          - Так положено мальчикам,- ответила бабушка.

          - А девочкам?- удивился Алёша.

          - Девочкам – нет! - начала посуше вытирать ему голову накидкой тётя Настя.

           - Почему?- ещё больше удивился Алёша.

           - Ох, какой ты дотошный?!- улыбнулась бабушка.- Потому, что священником может стать только мальчик, а девочки ими не бывают. Может, и ты будешь священником.                  

    Дома по случаю крещения  Алёши снова было устроено гуляние, праздник, который так и назывался Крещение или Крестины по-бабушкиному.

   Гости дарили Алёше подарки, поздравляли  с крещением и его, и отца, и мать, и бабушку Устинью, и тётю Настю. Все за Алёшу радовались, что он теперь крещёный, и что его от всех бед и несчастий, болезней и злых людей оберегает Ангел – Алексий.

   Не радовалась только одна мать, никакого подарка она Алёше не подарила и даже не поздравила с крещеньем. За столом мать сидела какая-то усталая и измученная и, как будто отдельно от всех остальных гостей. Не дожидаясь перерыва в застолье, она часто выходила из-за стола, и Алёша сквозь окошко видел, что мать стоит на крыльце и курит. Ему хотелось подойти к матери, с которой он почти целый день не виделся, а был только с бабушкой, тётей Настей, да немножко, по дороге в церковь и обратно, с отцом. Алёша несколько раз порывался выскользнуть во двор, но бабушка Устинья удерживала его, тоже глядела в окошко на мать, качала головой и говорила:

        - Ничего, всё пройдет, всё образуется.