С утра Алёша с отцом поднялись очень рано и пошли на рыбалку.  На стремительной  своей лодке-щучке они уплыли далеко вниз по течению, где, по словам отца, были особенно удачливые рыбные места. Отец помнил о них  ещё со своего детства, когда ездил туда рыбачить вначале с дедушкой Алексеем Степановичем, а после уже и сам или с другими деревенскими мальчишками, тоже заядлыми рыбаками.

    Место, которое они с отцом выбрали около берега, под низко склонившимся над водой лозовым кустом, действительно оказалось очень удачливым. Всего за два часа они на удочки и спиннинг наловили почти полведерка рыбы. Больше, конечно, отец, но и Алёша поймал пять серебряно поблескивающих на солнце рыбок-краснопёрок, которых он положил в отдельное, «свое» ведерко. Отец научил Алёшу, как надо насаживать на крючок дождевого червяка (и Алёша ни одного червяка не обронил и не поранил себе острым крючком палец), как забрасывать удочку в воду, как следить за поплавком и подсекать рыбину, когда она начнет клевать, невидимо утапливая в глубину поплавок.

    А ещё отец научил Алёшу различать рыбу: где какая и как называется – щука, окунь, плотвичка, краснопёрка, лещ, линь и карась и всякие другие, которых они поймали или которых поймают в следующий раз.

   Дома, вернувшись с рыбалки, они вдвоём, не доверяя ни матери, ни бабушке, самостоятельно почистили рыбу. Вернее, втроем, потому что Трофимка, Трофим Иванович, ещё издалека учуяв запах рыбы, пристроился рядом  на крылечке в надежде, что ему тоже достанется часть добычи. Они  с отцом не стали жадничать и дали Трофимке две рыбины-плотвички: отец из своего ведёрка, а Алёша из своего.

   Часть рыбы бабушка пожарила в печи на громадной сковородке, а другую часть (одну большую и одну маленькую щуку и несколько окуней) отец с Алёшей оставили себе и, разложив в саду костер, принялись варить в настоящем рыбацком котелке настоящую рыбацкую уху.

   Часов в десять, когда и жареная рыба, и уха были готовы, они всем семейством  (Трофимка тоже был тут как тут, сидел у ног бабушки Устиньи и ожидал, пока вполне заслуженные его порции ухи и рыбы остынут в маленькой черепяной мисочке и на блюдечке) сели за стол и устроили рыбный завтрак, который был, может быть, даже много праздничней вчерашнего многолюдного обеда.

   Бабушка Устинья не могла нахвалиться на уху, хотя несколько раз, указывая на Алёшу, необидно и подтрунивала над отцом: «Конечно, с таким помощником, чего ж не наварить!». Отец легко, тоже с улыбкой, переносил эти её насмешки и в свою очередь, приглашая в соучастники Алёшу, сколько было силы хвалил и нахваливал бабушкину жаленную в печке с какими-то особыми  только ей ведомыми специями рыбу.

   А мать и здесь не  уступила себе, своему вспыльчивому воспитанному в Кирпичном Заводе характеру.

        - А я думала, что вы ничего не поймаете, - сказала она, отведав с завидным утренним аппетитом и ухи, и жареной рыбы.

        - Почему это – не поймаем?! – сделал вид, что обиделся её словами отец. - Река есть, удочки есть, рыба пока тоже не перевелась.

         - Так ведь уметь надо, - продолжала насмешничать мать, но как-то совсем не так, как бабушка. (Бабушка ласково и по-доброму, а мать с подковыркою и вызовом).

  Отец, правда, опять не обиделся на неё, а лишь тоже сказал с заметным вызовом, как умеют говорить друг с другом, похваляться богатым уловом подлинные рыбаки:

          -  В следующий раз пойдешь с нами, покажешь, как надо…

          - А что – и пойду! – приняла его вызов мать. – Я в Кирпичном Заводе рыбу удила. И не хуже вашего!

  На том весёлая их перепалка и закончилась. Все дружно рассмеялись ей и начали подниматься из-за стола. Мать с Алёшей собрались идти на речку купаться и загорать, а отец вызвался починить на доме крышу, ещё вчера по приезде заметив, что несколько шиферных листов на ней перекосились и, того и гляди, оторвутся и упадут на землю.

   Но тут и  случился скандал!

  Бабушка Устинья, поднявшись из-за стола, повернулась лицом к иконам, которые висели в Красном Углу, прошептала какую-то молитву и трижды осенила себя крестным знамением. Ни отец, ни мать не последовали ее примеру, и бабушка не  принудила их к тому, а вот Алёше сказала, правда, опять не совсем понятно:

        - А ты, внучок, склони голову и перекрестись, поблагодари Бога за хлеб наш насущный. Умеешь креститься?

        - Нет, не умею,- честно признался Алёша, потому что ни мать, ни отец, ни воспитательница в детском саду не показывали ему, как надо креститься.

        - Ну, ничего, - не стала бабушка ругать его за это неумение. – Сейчас мы научимся. Ты пальчики («Пучечки»,- повторила она по-своему, по-деревенски) сложи щепоткой (бабушка показала – как), потом прикоснись ими вначале ко лбу, потом к груди-животу, а потом к правому и левому плечикам – это и будет крестное знамение.

  Алёше было интересно выполнить задание бабушки, но он оглянулся на мать – разрешит та или не разрешит ему заниматься с бабушкой таким необыкновенным обучением.

   Мать уже собиралась на речку, складывала в большую (пляжную) сумку вещи, свои и Алёшины: полотенца, половички-подстилки, панамки-шляпы, какие-то кремы и мази в тюбиках и коробочках. На Алёшу с бабушкой она взглянула лишь мельком и махнула без всякой строгости рукой, мол, делайте всё, что хотите – мне некогда.

  И бабушка начала терпеливо научать Алёшу крестному знамению. Она помогла сложить ему воедино три пальчики-пучечки (большой, указательный и средний) и, придерживая их своей ладонью, велела Алёше поочерёдно прикоснуться лба, груди-живота, правого и левого плеча. Потом бабушка  ладонь свою незаметно отпустила, и Алёша второе и третье крестное знамение совершил уже сам и тоже ничуть не ошибся, не перепутал, когда к чему надо прикасаться.

  Бабушка похвалила его за старание и хотела уже было отправить к матери, но потом, прижав к себе,  задержала на минуту и вдруг спросила сразу обоих Алёшиных родителей, отца и мать:

         - Володя, Александра, а Алексей у вас крещёный?

         - Нет, не крещёный, - немного помедлив и переглянувшись с матерью, ответил отец.

          - Ну, это никуда не годится,- ещё сильнее прижала к себе Алёшу бабушка.- Некрещеный человек во всём беззащитный. Надо Алексея, пока он здесь в деревне на отдыхе, окрестить. Ты как, Володя?

           - Я думаю – надо,- согласился с ней отец.

           - А ты, Александра?- обратилась со своим вопросом бабушка и к матери.

            - Да вы, что, с ума поисходили! - ничуть не скрывая своего негодования, воскликнула та. – Меня осенью в партию будут принимать. А ну как кто узнает?!

   Отец промолчал, а бабушка, стараясь пригасить негодование матери, спокойно и рассудительно сказала:

             - Партия, Александра, далеко, кто узнает. Да и  какой ущерб для партии от того, что Алексей будет крещёным?!

             - Кому надо – узнают! – совсем разгорячилась мать, почему-то пропустив мимо ушей слова об ущербе.

   В комнате установилась напряжённая и недобрая тишина. Первым её почувствовал Трофимка. Он перестал есть рыбу, испуганно приподнял голову, а потом и вовсе выскочил в сени сквозь приоткрытую дверь. Все проводили его долгим, удивлённым взглядом и, похоже, не зная, как быть дальше, затаились каждый на своем месте. Бабушка, придерживая Алёшу за грудь двумя руками, прижимала его к себе, мать опять начала собирать пляжную сумку, одни вещи из нее выбрасывать, другие запрятывать глубоко на дно, но тут же всё снова меняла местами, а отец растеряно стоял возле двери, словно раздумывая, то ли выскользнуть в них вслед за Трофимкой, то ли все же пока остаться в доме.

  Наконец бабушка, поцеловав Алёшу в макушку, нарушила эту тишину и, несмотря на всю запальчивость и горячность матери, твердо произнесла:

             - Партий, Александра, много (надо же - бабушка вон ещё когда предвидела нынешнее положение с партиями), а вера одна.

   Мать ничего на это бабушке не ответила, а лишь позвала к себе Алёшу, взяла сумку и повела его на речку  купаться и загорать…